«Вот это мне нравится, — озлобленно подумал Кох. — Выговор без всякой причины».
— На это были основания, господин рейхсляйтер, — сердито ответил он. — Во-первых, я не хотел вызвать у населения подозрений, вывозя сразу все художественные ценности. Во-вторых, я верил и верю в окончательную победу фюрера!
Борман некоторое время молчал, видимо, от удивления после последних слов Коха. Возразить было нечего.
— Позаботьтесь о немедленной эвакуации, — продолжил он. — На Эльбинг, Данциг, Щецин, Берлин, Веймар и дальше на Рейнхардбрунн. В замке Рейнхардбрунн позаботятся о том, куда отправить Янтарную комнату на хранение. Это промежуточная база. Окончательное место хранения определят там.
— Это фюрер приказал направить ценности в Рейнхардбрунн?
— Да.
Борман резко положил трубку. Кох вытер лицо рукой. Приказ об отправке Янтарной комнаты в Рейнхардбрунн ему не понравился. Этот замок был ему не знаком, хотя он знал, что СС, и прежде всего Гиммлер, спрятали там множество ценностей. Известие о том, что «его Янтарная комната» будет находиться рядом с сокровищами СС, его не устраивало. Даже сообщение Бормана, что это лишь промежуточная база, его не успокоило.
«Почему не Тюрингия? — подумал он. — Почему не Гёттинген? Безопасные соляные шахты глубиной шестьсот метров были бы наилучшим местом, чтобы спасти сокровища. Взорвать входы, и никто, кроме нескольких доверенных лиц, не узнает, что лежит под землёй. Бомбоустойчивое, хорошо законсервированное, с постоянной температурой… лучшее место на тысячелетия, а в данном случае — всего на несколько лет. Ходят слухи о новом чудо-оружии, бомбе с делением атомного ядра, над которой непрерывно работает секретная команда исследователей под руководством Вернера фон Брауна, создателя ракет Фау-1 и Фау-2, теперь ежедневно обрушивающихся на Лондон, и эта бомба уничтожит всех врагов на земле в огненном шаре и даровало бы победу Германии».
В ночь на 22 января 1945 года, когда советские войска захватили Велау и теперь стояли в каких-то сорока километрах от Кёнигсберга, Кох позвонил не спавшему из-за беспокойства доктору Финдлингу.
— Пора! — сказал он. — Транспортная колонна на пути к вам. Руководитель колонны, капитан Лёйзер, имеет при себе план маршрута. На рассвете машины должны покинуть город.
— Я готов, гауляйтер.
— Почему вы? — удивился Кох. — Вы нужны мне здесь. Ящики могут ехать они. Партийная канцелярия гарантировала, что о них везде позаботятся и доставят в надёжное место. Вы уже ничего не сможете сделать для Янтарной комнаты.
У доктора Финдлинга встал комок в горле. Он понял, что у него нет выбора, ведь он носит форму ополченца и, как солдат, поклялся фюреру драться «до последней капли крови».
— А Вахтер? — спросил он.
— Финдлинг, не задавайте глупые вопросы, когда нужно спешить! Зачем Вахтер при транспортировке?
— Присматривать. Как всегда. Вот уже двести двадцать шесть лет!
— Он хочет последовать за ней в шахту на глубину шестьсот метров? — усмехнулся Кох. — Верный Вахтер, законсервированный в соли. После двухсот двадцати шести лет лет семья Вахтера заслужила отдых. Впрочем, он не слишком стар и сможет держать в руках винтовку! Он останется в крепости Кёнигсберг, как и мы с вами. Фюреру теперь нужен каждый мужчина. В листовке Ильи Эренбурга сказано, что нас ждёт. Сообщите об этом Вахтеру.
Через час после этого разговора, который Финдлинг запомнил на всю жизнь, во двор замка въехали двадцать грузовиков. Доктор Финдлинг не поверил своим глазам: на бортах и крышах машин были нарисованы большие красные кресты, как будто это колонна с гуманитарным грузом или с ранеными. Это впечатление подчёркивалось повязками с красным крестом на левых рукавах водителей. Лишь у капитана Лейзера, ехавшем на вездеходе, такой повязки не было.
— Ну и наглость, — сдавленно произнёс Вахтер. — А кругом твердят, что санитарные машины и поезда переполнены.
— Ради бога, замолчите, Михаил! — Доктор Финдлинг предостерегающе толкнул Вахтера в бок. — Думайте лишь о том, что в этих грузовиках Янтарная комната! Они замаскированы под Красный крест, чтобы её спасти. Вы должны думать только об этом. Я не хочу знать, сколько вещей перемещают под прикрытием Красного креста. Боже, не думайте в нашей ситуации о морали! — Доктор Финдлинг наблюдал, как машины выстраиваются в ряд. — Завтра всё будет позади. А мы остаёмся с ополчением.
— Я не останусь, доктор.
— Вахтер, что вы намерены делать?
— Как всегда, я уеду с Янтарной комнатой.
— Это безумие! Вы понимаете, что это значит? Дезертирство, трусость перед лицом врага! Военно-полевой суд приговорит вас к смерти, вас расстреляют или повесят.
— Только не меня.
— Почему для вас сделают исключение? Как вы вообще предполагаете выбраться из Кёнигсберга? У вас нет командировочного предписания. Капитан Лейзер побоится взять вас с собой тайком. Он теперь даже станет кавалером Рыцарского креста.
— У меня получится, доктор.
Вахтер глубоко вздохнул. Тревога за Яну не давала ему покоя. Для старшей сестры Фриды Вильгельми она стала незаменимой. Количество раненых, доставленных в Кёнигсберг эшелонами и санитарными машинами, давно превзошла вместимость больниц и пунктов скорой помощи, оборудованных в школах, в спортзалах и в разветвлённых помещениях крепости. Старые форты и бастионы были переполнены, не хватало врачей, медсестёр, санитаров и подсобных рабочих. Учительниц и других женщин социальных профессий обязали оказывать помощь. Они мыли раненых, поили их и кормили, закрывали глаза умершим, сидели около умирающих и часто заменяли матерей, жён или невест в последние часы их жизни.
— Когда мы уйдем? — спросила однажды Яна.
— Уйдем? — удивилась Фрида. — Когда прикажут.
— А если будет слишком поздно?
— Я останусь до тех пор, пока здесь находится хоть один раненый!
— Русские захватят Кёнигсберг…
— Ну и что? Разве раненые смогут убежать? Я принадлежу им, а они нуждаются во мне.
— Русские будут насиловать… вспомните призыв Эренбурга
— Меня? — Фрида, эта башня из костей и мяса, усмехнулась. — Для этого понадобится четыре сибирских великана.
— Они могут тебя убить! Просто убить.
— Дочка, можно подумать, что ты тоже заражена пропагандой! И немцы, и русские — все нуждаются во мне. И будут рады тому, что я ещё здесь. Мы, врачи и медсёстры, не делим людей на друзей и врагов. Для нас существуют только раненые, больные и нуждающиеся в помощи. Запомни это, дочка!
Последний визит к Сильвии стал для Яны мучительным. Сильвия постоянно передавала сообщения об обстановке в Швецию, а оттуда их пересылали в Ленинград. Десятки тысяч беженцев ожидали на пристани и на вокзале место на корабле или в вагоне. Рыли окопы для новой линии обороны, устанавливали противотанковые бетонные заграждения, прибывали последние резервы, чтобы защитить Кёнигсберг…. Эти сообщения показывали советскому руководству, что отчаяние может мобилизовать небывалые силы и прольётся много крови для захвата Кёнигсберга. И в Ленинграде это понимали. Там люди в условиях жесточайшего голода выдержал девятьсот дней блокады города немецкими войсками, пока в январе 1944 года силами 42-й армии Ленинград не освободили.
Но у Кёнигсберга не было надежды на освобождение. Счёт шёл на дни или недели… окружение стало неизбежным.
— Я хочу попрощаться, — сказала Яна. Она сидела напротив Сильвии, которая только что отставила радиоприёмник.
— Попрощаться? Почему? — Сильвия недоверчиво посмотрела на Яну и покачала головой. — Что это значит?
— Я уеду из Кёнигсберга.
— Ты сошла с ума? Куда ты уедешь?
— Не знаю. Пока не знаю…
— Яна, это же глупо! Ты останешься в Кёнигсберге, выбросишь немецкую форму, отметишься у советского коменданта, получишь советскую форму фельдшера и опять станешь собой — русской. А после победы снова встретишься со своим Николаем.
— Я не могу оставить Михаила Игоревича одного, Сильвия.
— И Михаила Игоревича примут с распростёртыми руками. Он станет героем.
— Без Янтарной комнаты? Чего стоит для него жизнь без Янтарной комнаты? Он останется при ней и последует туда, куда её повезут. Никто не сможет их разделить. И я должна быть с ним, Сильвия. Он присматривает за Янтарной комнатой, а я за ним. Это мой долг.
— Долг! Долг! Ты должна выжить! Ты хочешь где-нибудь сдохнуть, как немецкая медсестра? Яна, через несколько дней ты можешь снова стать русской!
— Без Янтарной комнаты и Михаила Игоревича.
— Ты сумасшедшая, сумасшедшая, сумасшедшая, — закричала Сильвия и вскочила. — Неужели Янтарная комната — самое важное, что есть на свете?
— Для нас — да.
— Тебя надо облить холодной водой, чтобы ты наконец пришла в себя. Что ты сможешь сделать, когда нацистские грабители где-нибудь ее закопают?
— Я буду там, буду знать, где она закопана, смогу выкопать ее после войны и вернуть в Пушкин, в Екатерининский дворец. Это единственная моя задача.
— И ради этого ты рискуешь головой.
— Да. Наши мужчины умирают на фронтах и сражаются за Родину. Я тоже сражаюсь, только на другом поле битвы.
— Боец невидимого фронта Яна! Как героически это звучит! Только… зачем ты пришла?
— Попрощаться, Сильвия. — Яна положила руки на колени. На сердце было тяжело. — Надеюсь, мы еще увидимся.
— Где?
— В Ленинграде или у тебя в Швеции, в Уппсале, или где-нибудь ещё. Чем займешься после войны?
— Пока не знаю. Буду учиться дальше или выйду замуж и нарожаю детей, заведу летний домик в шхерах, кто знает, что ждёт нас в будущем? Тебя найти будет нетрудно: где Янтарная комната, там и ты.
— Так угодно Богу, Сильвия.
— Ты веришь в Бога? — Сильвия озадаченно посмотрела на Яну. — Ты, коммунистка?! Бывшая комсомолка?
— Да. Я верю в Бога. И даже молюсь.
— И правильно.
Когда Яна встала, Сильвия обняла её и они поцеловались как сёстры. Потом Яна быстро выбежала из квартиры, как будто за ней кто-то гнался.
Издалека в сторону города катился грохот канонады. Ветер доносил гром смерти и разрушения.