— Жаль, флажок не с нами, — буркнул Коса.
Приоткрылась придерживаемая цепочкой дверь. В полоске света они увидели сморщенное старушечье личико.
— Вам к кому?
Голяж выступил вперед.
— Зенек дома?
— Нет.
Выцветшие глаза смотрели настороженно.
— Зенек Мазур. Знаете? С вагонного завода. Он здесь жил.
— Жил, да съехал. Пять дней уже как съехал.
Голяж перевел дыхание.
— А вы не знаете, куда?
— Он не сказал. Собрал манатки и ушел.
Старухе явно хотелось поскорей захлопнуть дверь.
— Извините, — сказал Голяж.
Дверь со стуком захлопнулась. На лестнице снова стало темно. Некоторое время все стояли не шевелясь. Голяж слышал дыхание товарищей. Лиц было не различить.
— Пошли?
Это был голос Косы.
Они спустились с лестницы и выбрались на улицу. Теперь Голяж шел в хвосте. Он не знал, когда и как они добрались до остановки. Слышался близящийся шум трамвая.
— Ну что? Едем веселиться? — робко спросил Михал.
— Езжайте без меня.
Голяжу показалось, что это не он, а кто-то другой сказал.
Рабочие неуверенно переглянулись.
— Да поздновато уже, — протянул Коса.
— Завтра к шести на работу…
Трамвай остановился. Кондуктор дал звонок. Вагон тронулся.
— Привет! — сказал Коса. — Я пошел домой…
Расходились по одному, по два. Голяж направился к себе. Вдруг за спиной послышались быстрые шаги. Он оглянулся. Это был Волярский. Голяж подождал его, и некоторое время они шли рядом.
— Не придавай значения, — сказал Волярский. — Ты тут ни при чем. Зенек сам виноват. Обижаться ему не на что.
— Да знаю… — Голяж с трудом подбирал слова. — Но видишь ли… Мне бы раньше сообразить… Ему что-то мешало… Бригадир не только о производстве должен думать. Потому что иначе…
— Да сыщем мы его! Не мог же он так и пропасть с концами. Узнаем адрес в паспортном столе.
— Все равно он не вернется. Уверен, что не вернется.
Голяж тряхнул головой и продолжал:
— Как о нем подумаю, так даже почти не обидно, что флажок увели, и что премию зажали, и что на вечер не пустили. Потому что когда сам хорош, уж чего с других-то требовать.
— Мне сворачивать, — неожиданно сказал Волярский. — Будь здоров, Юзек.
— Будь здоров.
Они пожали друг другу руки. Волярский заторопился по темной улице. Цокали о тротуар подковки у него на каблуках. Голяж не трогался с места до тех пор, пока отзвук шагов товарища не растворился в других каких-то звуках. А потом побрел к себе.
Перевод А. Щербакова.
Яцек Котлица
В стогу сена
Деля белый свет надвое
бредем туда
куда глаза глядят
как будто оказаться можно
всюду
И там где море огибает наши звезды вплавь
на в прах развеянном пляже
и на скошенном лугу
в стебельках еще некогда зеленой травы
которую
кто-то когда-то будто бы во сне
воскресил вокруг нас
в стогу покинутого сена
наткнулся на иголку твоей ресницы
и поранил ею безымянный палец
и в сердцах заклял навеки тебя и меня
чтобы свиделись мы когда-нибудь снова
в пекле развеянного памятью сена
и занялись без остатка собой
все мосты что сзади сжигая
без сожаленья без сожаленья
Эпизод
Австрийский поэт Райнер Мария Рильке
прибыл туда 16 июля 1898 года (дату сию
навеки запомнил достопочтенный билет)
объятый пылом своей поэзии
любовью к прекрасной госпоже Лу
очарованный суровостью окрестностей
(Сопотскому курорту всегда везло
на шальных гостей
поэтов женщин-недотрог игроков
ставящих на одну карту)
Он слышал топот забористого языка
как рыцарский галоп
а также скрежет кашубщизны
в славянском запеве
О Польше ни единого слова
Он пишет стихи о людях никому не ведомых
о холоде моря
о мраке звезд
о глубинах разлуки
о молчащих скрипках праотцев этой земли
неутомимых в деянии
Рильке возвращается в эти края еще раз
18 июня 1899 с проектом
раны в сердце
Прекрасной госпожой Лу драпирует
прохладцу угасших страстей
и остывший песочек пляжный
Поэт
покидает курорт 27 июня
того же года
дабы не возвратиться никогда
И след его
смытый волной
пропадает без вести
Колыбельная
Кончился день — вянут цветы в ладонях
возвращаются эха как меднокрылые птицы
в ритмы глаз твоих и дневные заботы
покатились из них осыпаясь в цветы
спи усни: колокола умолкают
падают наземь звуки бронзою застывая
коршун крылья раскинул и недвижимый замер
воздух черня опереньем
спи усни: луна расчесала хлеба и травы
на березах кора превращается в мрамор
поднял топор лесоруб и медленно опускает
у косарей из рук выпадают косы
мне пора пробуждать античные хоры
ночь светла словно клавиатура
Там, где всегда
Даже если ты опоздаешь
на много долгих минут
и вовремя не придешь туда
где всегда
(запомни тот перекресток!)
если вдруг собьешься с дороги
по пути: если разлюбишь
и внезапно
в мимолетном недуге
без предупреждения оправдания повода
в середине жизни
не написав в письме
ничего
кроме привычной строки про любовь
и подписи — покинешь
и даже если не получу
письма от тебя
и не услышу из уст твоих —
выйду к тебе на свидание
Экскурсия
Прошу сосредоточиться
и разинуть рты
где-то в этих местах
облака спрессованного света
Одежду лишнюю прошу оставить
нам предстоит изрядный
подъем в гору
чтобы все увидеть
нужно идти вверх
к белым кручам
где воздух разрежен
Это край удивительных известняковых гор
в которых месторождения
платины и золота
Ну а мостки ведут к подземным ямам
Берег
Здесь — над морем своим
засмотрюсь поражаясь
птицам вплетенным
в прибрежный высокий тростник
словно открылись глаза
стали вдруг различаться
странствующие янтарной осенью
чайки что кружат над морем
чайки в воздухе чертят
белый огромный парус
и вот острокрылая птица
проносится мимо меня
Икар — Сент-Экзюпери
Упал
в простреленном крыле дыра —
отверстая небесная глазница
Хлопал руками от стужи —
иней лежал в пещерах Ласко —
и рухнул
на живые колени металла
касаясь земли
виском со свежей сединой
Кружило его
и он накренился
к кривому зеркалу моря
со всплывшими рыбами
промелькнул
запрокинувшим голову в небо Икаром
двойником
легендарного летуна
словно ищущим в воздух
крылья
Влодзимеж Антковяк
День на озере Грабовец
Узкая, новая, усыпанная гравием асфальтированная дорога змейкой виляла то вправо, то влево, ныряла с холма на холм, но все же упрямо стремилась вниз, туда, где в низине лежал Грабовец. Не доезжая до озера, перед последним спуском в низину виднелись развалины погорелой усадьбы какого-то немца и дикий, заброшенный сад с одичавшими деревьями, зарослями малины и несколькими десятками слив, не выродившимися в этом запустении и даже разросшимися; хотя за деревьями никто не ухаживал, они выжили и плодоносили не хуже прежнего. Паренек, съезжавший на велосипеде со склона, не крутил педали, чтобы велосипед как следует разогнался, потом тормознул и, сбавив возле сада скорость, свернул с асфальта на траву, лавируя между кротовинами и одичавшими яблонями и сливами. Остановился, положил велосипед и огляделся. Он был один. На несколько километров окрест ни души.
Паренек подошел к дереву, сорвал сливу, разломил и, вынув косточку, положил мякоть в рот. Деревья были фиолетовыми от плодов. Он сорвал еще пригоршню слив и вернулся к велосипеду. На руле висела сумка-планшет, на багажнике лежали свернутая дерматиновая куртка и пустой старый рюкзак без каркаса, но зато с укрепленным картоном дном, а к раме были привязаны бамбуковые удилища в холщовом, малость коротковатом чехле. Достав из сумки ситцевый мешок, затягивающийся шнурком, паренек вернулся к дереву и нарвал слив. Потом, повесив мешок на левое запястье, поднял велосипед, вывел его на асфальт и проехал еще несколько десятков метров, держа руль правой рукой.
В низине озеро подступало прямо к дороге, тут паренек затормозил и, опустив ноги с педалей на землю, засмотрелся на воду. Он стоял на правом, подветренном берегу; солнце светило справа, и под откосом — дальше берег повышался — можно найти славное местечко в тени старых деревьев, с просветами в тростнике, чтобы забросить удочку. Паренек слез с велосипеда и повел его по краю поля вверх, придерживая руль одной рукой. Поле было засеяно свеклой, но у тропинки попадалась брюква; паренек нагнулся, вырвал брюквину и понес ее, держа за ботву. Он нашел спуск к озеру и, упираясь каблуками в землю, свел велосипед, прислонил его к дереву, положил рядом брюквину и мешок со сливами и сразу же, поглядывая на воду, принялся отвязывать от рамы удилища. Все это он проделывал молча, без спешки и суеты. Став на колени, он собрал удилище, привязал леску, размотал ее с дощечки, прикрепил поплавок, потом достал из сумки завернутое в целлофан тесто, оторвал комочек, насадил на крючок и отправился с удочкой к берегу. Ветви деревьев нависали над водой, и удочка зацепилась за сук. Но паренек без труда освободил леску и уж дальше понес удочку наперевес. Он закинул ее, поплавок-гусинка стал вертикально и тут же дернулся, нырнул, но не ушел в глубину, не скрылся весь под водой, а вскоре снова замер. Паренек ждал, сжав губы. Потом осторожно поднял удочку и увидел пустой крючок. Насадил другой комочек теста, закинул, поплавок нырнул, и паренек подсек, уже чувствуя, что прозевал, что рыба ушла. Взял наживку поболь