Свентокшиская бригада официально перестала существовать. Богун избежал ответственности, сменив покровителей.
Охранные роты в Регенсбурге и Нюрнберге стали центрами антипольских диверсий и долго еще служили американской разведке вербовочной базой диверсантов и шпионов, забрасываемых в Польшу.
Перевод Н. Плиско.
Об очерках А. Василевского
В начале 80-х годов народной Польше пришлось пережить глубокий социально-политический кризис — самый глубокий и самый опасный за все время ее существования. Подводя итог пережитому, Войцех Ярузельский так сказал об этом на X съезде Польской Объединенной рабочей партии:
«Кризис, который имел место вследствие ошибок стратегии истекшего десятилетия, поднявшаяся волна общественного недовольства, а также наступление паразитирующих на нем сил контрреволюции — все это совпало с серьезным обострением международной обстановки, с очередной попыткой империализма повернуть вспять ход истории.
За счет нашего народа, его руками они пытались использовать Польшу, чтобы подорвать соотношение сил в Европе, дестабилизировать ее мирное устройство.
Обстановка была драматически трудной».
Смелые и решительные действия народной власти, которая прибегла к чрезвычайным мерам, спасли страну от худшего — от гражданской войны и кровопролития, от развала государственных структур и экономического краха. Одновременно партия, учитывая ошибки прошлого, приступила к осуществлению политики социалистического обновления. Контрреволюция потерпела поражение. Кризис был преодолен. Но борьба с его последствиями во всех сферах жизни общества продолжается и должна будет продолжаться еще длительное время.
Кризисные годы вызвали замешательство и идейную дезориентацию в сознании значительной части польской общественности. Они привели также к оживлению некоторых застарелых, уходящих корнями в далекое прошлое предрассудков и иллюзий, которые издавна мешали реалистической и конструктивной оценке уроков исторического пути, пройденного страной, и перспектив ее дальнейшего развития. Обусловленная этими предрассудками политическая слепота правящих классов старой Польши не раз приводила к трагическим последствиям. Тем не менее они оказались живучими.
В бой против замшелых, но далеко не безобидных духовных традиций, исторических мифов и иллюзорных представлений и выступает в своих публицистических очерках, написанных в 1983—1984 годах, известный польский общественный деятель и публицист Анджей Василевский.
Достоинства этих умных и увлекательно написанных очерков говорят сами за себя. Советский читатель сумеет оценить и незаурядную эрудицию автора, и убедительность его аргументации, и блестящий литературный стиль. Трудные, подчас даже болезненные вопросы поставлены автором прямо, остро, нелицеприятно. Он беспощадно и вместе с тем тонко, без демагогических упрощений, раскрывает несостоятельность стереотипов, укоренившихся в умах и психологии определенных кругов польской общественности.
Очерки обращены к польскому читателю, знающему историю и современную жизнь своей страны. Поэтому автор не вдается в напоминания о том, что и без того известно. Что же касается читателя советского, то он не должен упускать из виду, что критикуемые автором дурные националистические, консервативные и анархистские традиции отнюдь не исчерпывали духовной жизни Польши последних столетий. Им всегда противостояла мощная демократическая, а затем и социалистическая и интернационалистская традиция, на которую сейчас опираются общественные силы, строящие, вопреки всем трудностям, социализм.
Читая очерки А. Василевского, мы начинаем лучше понимать те стороны развития братской социалистической страны, о которых у нас до сих пор писали явно недостаточно. А ведь именно это требование — больше и лучше знать друг о друге — поставлено сейчас в порядок дня. Недавно нам снова напомнила об этом подписанная в Москве Декларация о советско-польском сотрудничестве в области идеологии, науки и культуры, выразившая стремление КПСС и ПОРП «способствовать духовному сближению народов, совместными усилиями формирующих социалистический образ жизни».
В. ЧУБИНСКИЙ,
доктор исторических наук
Анджей Василевский
Восток, Запад и Польша
Осенью 1982 года я несколько дней провел во Франкфурте-на-Майне, а точнее говоря, в выставочных павильонах книжной ярмарки, где среди лихорадочной суеты деловых людей, приехавших со всего мира, мне невольно пришлось столкнуться с осколками невеселой польской истории. Ее представляла группка ужасно нервничающих людей, которых какая-то невидимая рука бросала то туда, то сюда, а время от времени направляла к стенду с книгами из их родной страны. Тогда как из-под земли вырастал рослый представитель местных органов порядка и не допускающим возражений голосом информировал, что можно, а чего нельзя. Нервная компания на какой-то миг застывала, как загипнотизированная, и только усердные кивки голов свидетельствовали о том, что эти люди принимают поучения власти. Потом они делали свое дело. Однако там, где встречаются бизнесмены, царят законы строгой гармонии и порядка. Допускаются только транспаранты, листовки, позирование для общей фотографии, затем невидимая рука переносила группку на другое место.
Блеск ламп-вспышек при съемке общей фотографии раздражал местный персонал. Можно было услышать: «Десять добрых немецких марок для каждого из этих проклятых бездельников — ведь только после предъявления фотографий они получат деньги в кассе».
Я с болезненным вниманием смотрел на эти кружащиеся по свету осколки нашей невеселой истории. На фоне ярмарочного муравейника, в котором господствовал определенный универсальный тип делового человека, у нервничающей группки бросалась в глаза страсть к реквизитам: они напялили на себя подчеркнуто модные одежды с добавлением национальных цветов, гербов, эмблем и многочисленных амулетов.
Реакцию местных жителей лучше всего характеризует их собственное слово — Schadenfreude[78]. Им нравилось, что такое случилось у их не очень-то серьезных соседей. Вдвойне они были довольны тем, что ничего подобного не могло произойти в их цивилизованном обществе. И значит, можно было гордиться собой, ибо в конце концов именно они оказались в роли тех, кто предоставляет политическое убежище и «свободу». Они были недовольны лишь тем, что предоставление убежища привело к загрязнению их приличного ландшафта. И снова им вспомнился афоризм Бисмарка о поляках — политиках в поэзии и поэтах в политике.
Одним словом, шумливые пришельцы расшевелили вековые пласты враждебности и корыстных планов, связанных с польскими делами, которые снова ожили в связи со сложившейся политической ситуацией. Как бы на это ни смотреть, но из поднятых на поверхность пластов не вышло ничего положительного. В теплых словечках по адресу романтической психики заключена какая-то скрытая ставка на безответственность, какое-то желание подзадорить национальное тщеславие, вслепую бросающееся в конфликты, в которые никто здравомыслящий и владеющий собой не стал бы ввязываться. Они хвалят милый их сердцу, а это значит отрицательный, стереотип поляка: это некто, держащийся за наивную, не совпадающую с мировым развитием традицию, пригодную лишь для того, чтобы на ее примере почувствовать зрелость собственной цивилизации.
Прибывшие на Майн люди в амулетах идеально соответствуют этому образу. Защитники моральных ценностей, которых можно легко использовать. Патриоты, которых можно купить за небольшие деньги. Апостолы свободы, падкие на мишуру. Эмиссары мира труда, захваливаемые миром собственников, ни один из которых не хотел бы иметь их в качестве своих работников, — и это все в море польских национальных цветов, символов мученичества, эмблем «распятой героической легенды». Никогда раньше польская традиция не была так безжалостно обнажена при таких двусмысленных рукоплесканиях зрительного зала.
Не следует посягать на традиции, но нельзя безвольно и некритически подчиняться исходящим из них импульсам. Общество, которое подчиняется им по инерции, идет не в ногу с прогрессом, отстает, становится неспособным к развитию. События 1980—1981 годов возродили уже присыпанные пеплом истории пласты племенных атавизмов и раздули эти тлеющие угли в безумный костер. Впавшие в экстаз люди вообразили, что в этом костре выплавляется какой-то поразительный и небывалый духовный материал, пригодный для строительства неизвестного еще миру общественного порядка. А это в который раз догорал огонь польского прошлого, не находящего себе места в современном мире. Где, в какой стране сегодняшней Европы можно, не рискуя показаться смешным, проповедовать веру в то, что мученичество народа будет вознаграждено заботящимися о нем сверхъестественными силами? Существует ли хоть одно развитое общество, которое уповает на чудесное вмешательство мистических факторов? Где еще, кроме Польши 80-х годов, для того чтобы уничтожить злые силы, будут прибегать к магическим обрядам возжигания свечек, укладывания на площадях крестов из цветов, к паломничеству? Где в таком масштабе возможен коллективный иррационализм, с непоколебимой уверенностью в том, что акт веры может изменить соотношение сил, законы экономики, принципы, влияющие на сферу политики?
В истории Польши нетрудно выявить закономерность, что мечта поляков сравняться с Западом по уровню цивилизации чаще всего осуществлялась тогда, когда Польша политически опиралась на Восток.
А в те периоды, когда стремление к западной цивилизации преображалось также и в политическую ориентацию — за счет политической изоляции от Востока, — жизнь в Польше дестабилизировалась, ухудшалась, становилась невыносимой, и нации часто угрожала смертельная опасность. Полякам никак не удается уяснить простую истину, что с пользой для себя усваивать достижения западной цивилизации им лучше всего в условиях политического союза с Востоком. Простейший импульс постоянно вызывает автоматическую реакцию: что стремление к благам цивилизации должно совпадать со стремлением политическим, что полезнее искать союзы там, где рождаются желанные блага.