Не следует думать, что это объединение поклонников литературы, преданных любимой эпохе. Такое увлечение высокой традицией является здоровым и похвальным.
Хотя в подразделение, о котором идет речь, входят и ученые исследователи, вовсе не энтузиазм к изучению толкает их в коллектив единомышленников, а такое же чувство, какое проповедники испытывают по отношению к непосвященным.
Романтическое наследие привлекает их не как наследие великой литературной эпохи, а как национальное евангелие, догматы которого нерушимы под страхом анафемы и обязательны, пока Польша остается Польшей. Тем самым оно требует своего апостольства.
Дело дошло до создания специализирующегося в романтическом евангелии миссионерского общества, члены которого стоят на страже учения в качестве самых главных экзегетов[125] и глашатаев. Это значит — в качестве наиболее компетентных специалистов по польскому характеру, познавших его самую чистую субстанцию и являющихся его эталоном.
Откровенно говоря, точно не известно, на чем основан духовный редут, охраняемый самозваной стражей. Следует просто принять в качестве аксиомы, что это крепость настоящего польского характера, в которой содержатся во веки веков нерушимые неуловимые факторы.
Поистине волшебная карьера этого несколько загадочного понятия лучше всего иллюстрирует, как действует вышеупомянутая крепость. Она использует своего рода заклинания, настолько неопределенные по своему содержанию, чтобы включить в них подходящие на сегодняшний день лозунги, а одновременно настолько величественные, чтобы представить их в виде предписаний свыше.
Ни в одной другой стране понятие это не значило так много, нигде не стало главным в политическом репертуаре. Кажется, Пилсудскому первому пришло в голову использовать неясное благородство, излучаемое словами «неуловимые факторы», и он широко ввел их в свой политический лексикон.
Обращение к вещам неуловимым, но окруженным ореолом святости, было характерным для его политики, лишенной по сути дела программных основ, функционирующей в сфере туманных и возвышенных чувств, играющей на склонности к героизации и на не разбуженном еще политическом сознании общества. Этой эмоционально-образной магме волшебные слова «неуловимые факторы» подходили идеально, создавая возвышенный волнующий ореол вокруг проводимых им, как правило, непонятных для большинства людей интриг.
Тот факт, что при исторической проверке 1939 года[126] пришлось снова обратиться к трудноучитываемым факторам для защиты элементарных ценностей жизни и что народ с готовностью откликнулся на них, не мешает самому термину оставаться подходящим инструментом для игры в политически незрелом обществе.
История сама смахнула со сцены фальшивые игры, оставив на ней действительно первостепенные ценности. Однако сколько раз и прежде, и сейчас пытались внушить польскому народу, что к нерушимым «неуловимым факторам» относится его господство на восточных территориях с едва лишь тридцатипроцентным польским меньшинством, колонизация их с целью осуществления его цивилизаторской миссии. Одним словом, сколько раз, прикрываясь словами о защите духовных ценностей нации, пытались привить ему мораль Кали: если у Кали украсть корову — это плохо, а если Кали украдет корову — это хорошо.
Романтическое происхождение «неуловимых факторов» ни малейшим образом не помешало тому, что в руках фальшивых наследников они стали уже только инструментом манипуляций в области морали. В действительности мы имеем дело не с какой-то там защитой родной «крепости», а с изолгавшимся паразитизмом на все еще дающих прибыль в Польше владениях романтизма.
Как может выглядеть такой паразитизм и к каким моральным последствиям он ведет, пусть свидетельствует первый попавшийся мне фрагмент литературной продукции этого направления. Цитирую парижскую «Культуру»[127] № 8 за 1984 год, из жалости не упоминая фамилии автора. Это фрагмент небольшой поэмы, имеющей название «Урок польской литературы».
Как медведь на раскаленном полу
рычи национальная мифология
что видишь позор Кордианов
они уже не падают без сознания
не прыгают выше штыков
а со штыками за спиной
окружают Совинских на Воле
в маленьком костеле у алтаря
калек с деревянной ногой
или следят за расстрелом Траугуттов
из автоматического полицейского оружия![128]
Оставим замечания по поводу графомании, приводящей патетический порыв пишущего к непредвиденным комическим эффектам. Концентрация графомании является результатом просто головокружительного усилия автора, пытающегося портрет сегодняшней Польши натянуть на мученическую схему с аксессуарами Польши прошлого века. Постоянно сомневаясь, верна ли аналогия, автор без удержу нагружает каждый сантиметр стихотворной строки Кордианами, Совинскими, Траугуттами, на нескольких страницах присутствует почти весь состав романтического пантеона.
Однако фальсификация тут зашла слишком далеко, и даже самый помраченный рассудок не может принять за чистую монету вымыслы о героях, заколотых штыками или расстреливаемых из пулеметов. Другие авторы, использующие для этой же цели богатство романтических легенд, знают, что лучше не доводить дело до крайности, что реальность разоблачает фальшивость аналогии, и поэтому они лишь ограничиваются туманными намеками.
Идеальную возможность для такой обработки предоставляют в Польше проблемы культуры, ставшие зоной повышенной чувствительности, и нет ничего удивительного, что именно культура стала идеальной областью для манипуляций. Достаточно только дать понять, что, как и раньше в нашей несчастной истории, культура снова стала бастионом, сохраняющим находящиеся под угрозой польские моральные ценности, достаточно только намекнуть, что национальная субстанция в опасности, как немедленно оживут пласты враждебности и подозрительности, которая не нуждается в каких-либо доказательствах и готова застыть в эмоциональной предвзятости вопреки убедительным фактам.
Имеются еще и другие обстоятельства, позволяющие сделать из культуры чрезвычайно удобную область для политических инсинуаций. Правда, эти обстоятельства не имеют ничего общего с мнимым посягательством на национальные святыни, однако, преподносимые как таковые, они являются причиной дополнительной путаницы в головах.
К примеру, многие годы возможности для клеветнических вымыслов предоставляло пренебрежительное отношение к культуре ряда руководящих этой областью политиков, а также многих администраторов, деятельность которых в конце концов привела к тому, что к культуре стали относиться как к нежелательному ребенку, и в этой сфере возникли большие трудности. Нет смысла оправдывать политиков, но нет и оснований утверждать, что трудности в развитии культуры появились в результате дьявольски коварных замыслов, а не примитивного, родившегося на польской почве.
Трудности, которые сегодня стоят на пути развития культуры, имеют принципиально другой характер, чем те, которые мышления испытывала культура разделенного и лишенного собственной государственности народа. И все же, используя отсутствие четких критериев в рассуждениях о вопросах культуры, играя на давних и новых комплексах, пытаются создать между ними junctum[129]; с помощью экзальтации и самонагнетающейся истерии вокруг сегодняшних проблем возбуждается такое же настроение героического отражения осады, которое было характерно для культуры периода разделов. Один за другим взлетают в небо фейерверки в защиту «неуловимых факторов», то и дело зажигаются искусственные огни инсценированных жестов и неумных декламаций — в доказательство того, что такой-то и такой-то стоят на страже, о чем они извещают Польшу и Европу.
Когда-то за это надо было дорого платить, подвергаться лишениям и страданиям. Демонстрация готовности посвятить себя интересам дела, свидетельствующая об искренности убеждений, подтверждала истинные добродетели. Однако в ситуации, в которой любое демонстрирование своих взглядов не только почти ничем не грозит, а наоборот — стало по многим причинам выгодным, появляются сомнения в искренности намерений. Готовность посвятить себя делу становится обманчивой, добродетель оборачивается ловкостью, лишения — планируемым барышом. Вместо славы, которая окружает борцов за святое дело, тем, кто создает видимость, достается лишь ее суррогат, но зато поданный в прекрасной упаковке. Это своего рода чванство. Оно выражает незыблемость позиции, базирующейся на двух аксиомах: на неколебимой уверенности, что демонстрирующие эти свои взгляды будут вознаграждены, а также на не менее твердой уверенности в том, что в существующих условиях борьба за принципы не является особо опасной.
Человек, проповедующий «неуловимые факторы», лишь изображает борьбу за благородное дело.
Симуляция героических добродетелей в выдуманных мученических ситуациях стала за короткое время модным приемом массового надувательства. Страшно подумать, что польская культура, неотъемлемой частью которой является разоблачающая самые хитрые обманы язвительная насмешка Виткация[130] и Гомбровича[131], которая создала столько защитных вакцин против заразных дурманов и позерского чванства, оказалась впервые за многие сотни лет запуганной, пассивной и беспомощной перед затопившей нас самой большой волной мифомании.
В морально-политической обстановке, сложившейся в Польше в последние годы, бесспорно возникли благоприятные условия для появления таких симулянтов, ибо их выроились целые тучи. Почему в других странах возникшая на конъюнктурной почве экзальтация не стала массовой, демонстрируемой торжественно и благоговейно?