В самом начале 60-х годов генеральным проектировщиком фасадов Главного города был назначен воспитанник профессора Осинского, один из первых послевоенных выпускников архитектурного факультета Политехнического института Здислав Бара. У него была своя концепция Мариацкой. Он рассматривал ее как улицу воспоминаний, как одну из артерий старой городской жизни, и это дает нам возможность любоваться ее подлинным обликом.
Ее цветовую гамму, как бы имитирующую вековую патину, нашел художник Роман Шнайдер, который и живет и работает в своей мастерской на этой улице. Впрочем, не он один. Решением отцов города обширные вестибюли отстроенных домов и их светлые залы с доходящими до второго этажа ренессансными окнами переданы в качестве мастерских художникам, скульпторам, архитекторам и писателям.
В первом же угловом доме слева — если идти в сторону Мотлавы — находится Союз польских писателей и его кафе, получившее, конечно же, название «Литературного», где на почетном месте красуется следующая надпись:
С флисацких[39] песен, стародавних баллад и матросских преданий виется путеводною нитью по истории достославной Гданьской земли золотая пряжа польской литературы. А поелику польское писаное слово во всякую пору было близко сердцам наших сограждан, то ради 25-летнего юбилея Союза польских писателей на этой земле почтенные воеводские и городские советники распорядились поставить храмину для пишущей братии, которую им торжественно и препоручают.
Дано в Гданьске 21 декабря MCMLXXI.
Нетрудно догадаться, что этот написанный архаическим языком текст вышел из-под пера старейшего современного поэта Балтийского побережья, автора «Гданьской шкатулки» и «Рукописи из трактира «Под лососем» Франчишека Фениковского, который сам о себе сказал, что все написанные им книги — а написано им несколько десятков (общим тиражом около миллиона экземпляров) — связаны с морем и Поморьем. Обычно в «Литературном» собираются за столиками юные поэты со своими столь же юными музами. Но случается застать тут и весь цвет местной литературы — сорок драматургов, прозаиков, эссеистов, переводчиков, от Ежи Афанасьева до Збигнева Жакевича. Осенью в уютных интерьерах устраиваются творческие вечера, весной на террасах Мариацкой кипит людная книжная ярмарка, где писатели раздают читающей публике столь ценимые ею автографы.
Почти напротив клуб Ассоциации польских артистов театра и кино — художественно оформленный зал, превосходная кухня, открытый до полуночи бар. У гданьских актеров свое особое место в театральной жизни страны, а также на малом и большом экранах. Хозяином ежегодного Фестиваля польских художественных фильмов сделался Гданьск, а красота Мариацкой стала известна в мировом кино, она привлекает все новые съемочные группы заграничных кинокомпаний, отснявших на фоне этой улочки не один исторический, приключенческий, бытовой фильм.
Всего в двух шагах мастерская известного художника, одного из создателей творческих объединений в Поморье, бессменного ректора гданьской Академии художеств профессора Владислава Яцкевича. И рядом вновь мастерские, мастерские… Творческое наследие многих из этих мастеров ждет еще своей монографии, меж тем как работой по восстановлению Гданьска они внесли уже свой вклад в сокровищницу польского и европейского искусства.
Подвалы на Мариацкой заняты профессионалами иного профиля — золотых дел мастерами, ювелирами по янтарю, кузнецами, слесарями, кошельниками, чеканщиками… Они обосновались здесь еще тогда, когда подвалы были совсем не оборудованы и зачастую завалены обломками. Собственной фантазией — о труде и говорить не приходится — преобразили они их в достойные экскурсий мастерские. «Входить, однако, туда небезопасно, — написал один парижанин, — хочется все купить, все так красиво!» В самом деле, большая часть мастерских превратилась в артистические салоны, где вам предлагают неповторимые по своим узорам ювелирные изделия из серебра и янтаря, уникальные украшения из железа и кожи, наборы модной галантереи со старопольским орнаментом. Арабы, заглянув сюда, перестают, говорят, торговаться, а японцы засняли все досконально на кинопленку. Немалое удовлетворение дает оставленная путешествующими космополитами в памятной книге мастерской Мечислава Ружицкого запись: «Стоило проехать полмира, чтоб встретить мастера, который знает, что можно сделать из янтаря».
Прогулка по Мариацкой не наскучит. Вновь и вновь хочется пройтись по этой очаровательной улочке, такой небольшой и вместе с тем столь замечательной своими пропорциями, столь удивительной благодаря гениальной перспективе, открытой просветом Мариацких ворот и одновременно замкнутой монументальной громадой Мариацкого костела.
Манит рюмочка коньяку «Под голландцем», хочется освежиться стаканчиком сока на террасе «Мариацкого кафе». Но всего уютней и веселее в «Курантах» — клубе молодых почитателей Гданьска. Они сами его отделали — студенты и рабочие, — а потом приняли участие в восстановлении городских зданий, освежили и украсили террасы, улицы, набережные. Замыслы у них великолепные. А начали они с изучения родного города, пригласив в «Куранты» наиболее известных историков Гданьска. Благодаря их милой молодой ошибке удалось попасть туда и автору этих строк. Юные энтузиасты взялись за продажу кирпичиков-сувениров, с тем чтобы совместно со всей молодежью города собрать средства на памятник одному из наиболее образованных гданьских горожан — Гевелию. Очередным их деянием была замена эмалированных табличек с названиями улиц Главного города на таблички, выбитые в песчанике, которые ныне вызывают у всех такое восхищение. На них нет имен авторов, отметим же по крайней мере в этом очерке, что их проектировали студенты Гданьского художественного училища под руководством профессора Адама Смоляны. В «Курантах» молодежь устраивает кинопонедельники, театральные вторники, поэтические среды, музыкальные четверги и философские пятницы, а по субботам отсюда отправляются краеведческие экскурсии. На террасах Мариацкой организована для гданьщан и гостей города галерея молодых дарований. Выставки возникают спонтанно, они активизируются в периоды, свободные от работы и учебы, с закономерными перерывами на экзаменационные сессии. Студенты — зачинатели культурной жизни этой улицы, они же ее будущее.
В последнее время постоянными посетителями «Курантов» стали пловцы из гданьского клуба «Морж», а также спелеологи и альпинисты из клуба «Труймясто». Одни пропагандируют зимнее купание в Балтийском море, другие подготавливают первую гданьскую экспедицию в Гималаи. Зарабатывают на нее, совершая восхождения на шпиль Ратуши Главного города, где заменяют громоотвод и заканчивают консервацию циферблатов часов. У них за плечами восхождение на отвесные скалы Норвегии, покорение самых известных вершин перуанских Анд. Им хочется выше. Красота Мариацкой стимулирует высочайшие устремления.
Перевод С. Свяцкого.
Константы Ильдефонс Галчиньский
Песня о солдатах Вестерплатте[40]
Когда исполнилися дни
и смерть пришла к солдатам,
на небо строем шли они,
солдаты Вестерплатте.
(А в тот год было чудное лето.)
И громко пели: — Ничего,
что так болели раны,
зато на небо мы идем,
на райские поляны.
(А на земле в тот год было столько вереска на букеты.)
Не испугались мы врагов,
и вот, на небо взяты,
возносимся средь облаков,
солдаты Вестерплатте.
Кто вату не держал в ушах,
мог слышать приглушенный,
гудящий в тучах мерный шаг
Морского батальона.
И песню слышать мог: — Для нас
пора настала, братцы,
на райском вереске сейчас
под солнышком валяться.
Но вот унылым зимним днем,
тоскою злой объятым,
в Варшаву с неба мы сойдем,
солдаты Вестерплатте.
Зигмунт Вуйчик
Жуток этот напев
В сущности, я не так уж много знал об этом человеке. Я отважно шагал по краковской улице Сенкевича. Мне сопутствовали старый друг и почти двадцатилетнее профессиональное безумие поисков интересных людей, интересных событий.
— Пан Александр Кулисевич?
Невысокий седоватый человек, стоящий в дверях, кивает. На его лице появляется едва заметная улыбка, как бы смешавшаяся с серой мглой. Впрочем, шел я сюда беседовать отнюдь не на веселые темы. Тесная прихожая дома старой постройки заставлена огромными шкафами. Голые стены комнаты, доходящая почти до аскетизма сдержанность, стремление избежать какой бы то ни было декоративности. «Неужели только так и можно сосуществовать с трагическим?» — мысленно спрашиваю я себя. Но времени на размышления нет. Пан Александр уже рассказывает, как в последнее время он проводит ночи:
— Когда все заснут, я просыпаюсь и, лежа в постели, диктую на магнитофон, вспоминаю, не забыл ли я чего-нибудь из времен лагерного ада. Ведь, несмотря на прекрасную память, я все-таки могу забыть. Соседи, наверно, думают, что я сошел с ума. А может, так оно и есть? Ведь тот мир был творением безумцев.
Рассказ об Александре Кулисевиче надо строить на его песнях, на его жизни. Песни эти не только искусство, но и документ. Они так чудовищно красноречивы, что действовали даже на бывших эсэсовцев в ФРГ, где неоднократно пел Кулисевич. Но прежде ему пришлось почти шесть лет подчиняться палачам. Не смиряясь с тем, что в мире стали потихоньку забывать о преследованиях, которым подвергался он и его товарищи, Александр Кулисевич взялся писать что-то наподобие мемуаров. Вот так он вспоминает свою лагерную трагедию: