– К сожалению… когда мы наконец встретились лицом к лицу, мы, говоря коротко, не поладили. Такое иногда случается, понимаете… – Роберт Трэвис закрыл глаза, будто воспоминания были слишком болезненны, чтобы их вынести и при этом еще смотреть на что-либо.
Его пухлое лицо исказилось.
– Не то чтобы я не старался! Я готовился к вступительным экзаменам как сумасшедший. Я пытался в течение четырех лет, снова и снова! На четвертой попытке я добрался до последнего тура, у меня было больше баллов, чем у всех остальных кандидатов, и все указывало на то, что меня гарантированно примут, – с горечью рассказывал он. – А потом пришел ваш отец и вышвырнул меня после первого же вопроса.
Лукас усмехнулся.
– Поздравляю! Добро пожаловать в клуб. Вас он выгнал с экзамена, а меня из дома.
Роберт Трэвис потерял дар речи. Такого ответа он не ожидал – однако это был тот самый камешек, который попал точно в механизм шарманки и остановил в его голове вечно крутящуюся песню о давней несправедливости. Он бездумно пожал протянутую руку и посмотрел на Лукаса с небывалым пониманием.
– Вам тоже нелегко пришлось, а?
– После того как я переехал от отца, все складывалось благополучно, – с улыбкой заверил его Лукас.
Ему отчаянно не хотелось раскрывать именно этому человеку тайны своей личной жизни, но интуиция ясно подсказывала, что, расскажи он печальную историю детства, Роберт Трэвис с облегчением откроет ему всю свою оскорбленную душу.
– Я даже перестал просыпаться по ночам от страха перед трёигрӱ, а потом не так часто декламировал ӧссенские псалмы во сне.
Роберт Трэвис рассмеялся. И вот она – блаженная гармония между ними.
– Слушай, Лу, почему мы с тобой давно не перешли на «ты»? – заговорил он. – Я Боб. Мы почти ровесники. Если бы мне тогда хоть чуточку повезло, мы были бы однокурсниками!
«Еще один уверенный, что у меня обязательно должен быть диплом ӧссеиста, – с неприязнью подумал Лукас. – Нет, ну серьезно – нет, нет и нет!»
– Повезло, что мы ими не были, Боб, – заверил он со всем дружелюбием, на которое был способен. – Старый профессор поощрял соревновательный момент и стравливал своих студентов всего за один семестр. Без преувеличения – мало того что в группе никто ни за что не одалживал другому записную книжку, так они еще и вполне серьезно толкали друг друга с лестницы. Иногда одногруппники пытались друг друга убить. У большинства из них в течение года развивалась изрядная паранойя, а у остальных – зависимость от глазных капель.
Роберт Трэвис не слушал.
– Знаешь, о чем он меня спросил?! – неизбежно вернулся он к своей мозоли.
«Знаю и не хочу этого слышать, – подумал Лукас. – Но ты все равно скажешь, так что…»
– Сколько харӧкӱнов поместится на острие иглы? – предположил он со смехом.
– Почти. Он спросил, какую геометрическую форму имеет Космический круг Совершенного Бытия в моем воображении.
Уголки губ Лукаса дернулись: в голове снова зазвучала старая подростковая парафраза. Затем, к собственному удивлению, он понял чувства своего отца. Такой человек, как Роберт Трэвис, несомненно, ответил «круг».
– Я тут же сказал, что круг, но это был не он, – мгновенно сообщил ему Роберт Трэвис. – Потом я подумал о пятиугольнике – понимаешь, как раз из-за харӧкӱнов, которых, как известно, пять, но…
Он откашлялся:
– Ты знаешь, какой правильный ответ?
Лукас отвел глаза. «Есть ли вообще смысл объяснять ему?» – мысленно застонал он. Но, к сожалению, Роберт Трэвис ожидал именно этого. Роль гуру все же предполагает раздачу мудростей.
– Никакой, – сообщил он. – Тебе не следовало даже пытаться ответить. Нужно было сказать, что твои религиозные убеждения – это личное дело, и он не имеет права об этом спрашивать.
Роберт Трэвис был поражен.
– Но профессор Хильдебрандт… величайший авторитет в этой области… – не веря своим ушам, произнес он. – Как я мог сказать ему, что… что…
Было заметно, что и сейчас, спустя годы, он не мог переварить даже мысли о такой бестактности.
Лукас вежливо промолчал. «Дружок-дружок, – думал он. – Будь я на месте старого профессора, я бы тебя тоже выгнал. Ты не знаешь, с чем играешь, если не усвоил этот урок! Потому что ӧссеане сожрут тебя заживо, как только им вздумается».
Роберт Трэвис напряженно думал.
– Но раз это сугубо личное дело, то правильным будет все что угодно! – выпалил он. – Даже круг!
Обиженный тон снова возобладал над добродушным.
– Из того, что прозвучало, круг – это лишь третий лучший возможный вариант, – поправил его Лукас. – Пятиугольник подходит больше, потому что это не настолько прямолинейное суждение, однако всегда есть опасность, что какой-нибудь подхалим назовет, например, вращающийся гиперболоид и сразу же привлечет больше внимания. Потому лучше всего промолчать. Любой выбор конкретного слова даст понять о тебе и твоем образе мышления то, чего никто не должен знать.
Трэвис набрал воздуха.
– Я…
– Но если уж ты допустишь, чтобы кто-то из тебя это вытащил, – безжалостно прервал его Лукас, – ты должен любой ценой на этом настаивать. По сути, дело было не в том, что ты назвал круг. Дело в том, что ты изменил ответ.
На лице Трэвиса отразилось отчаяние.
– Он хотел, чтобы я с ним поспорил! Ему важны были не знания, а смелость, – вдруг пошутил он.
Покачал головой, словно желая избавиться от внезапного ужаса перед вновь открывшимися горизонтами, после чего снова вернулся к добродушию.
– Ну, сегодня я бы справился получше! – заявил он и засмеялся.
«Куда уж там, справился бы он, – подумал Лукас. – Ты даже не можешь накинуть тряпку на свою мандалу».
– Это ценный жизненный опыт, – заявил он, улыбаясь в ответ. – В конце концов, что человек в восемнадцать лет знает о жизни?
Трэвис ожидал как раз такой ерунды, но Лукас был искренне рад, что ему не пришлось самому отвечать на тот риторический вопрос, потому что он не избежал бы насмешки. «Ну, кто-то и в сорок – не каждому дано стать мудрым. Как долго мы знакомы, Роберт Трэвис, три года? Все это время ты мучишься вопросом, честно ли я выиграл конкурс на место на Ӧссе или лишь благодаря имени моего отца. Но ты никогда не осмеливался спросить. Никогда не осмеливался незаметно проверить меня. А как насчет сегодня? Вот он я, перед мандалой с кучей текстов, которые ты определенно знаешь наизусть со всех сторон, – отличная возможность! Но ты этого не сделаешь. Ты не осмелишься даже сейчас».
– Я никогда не думал об этом в таком ключе, но сейчас запомню, – поспешно заверил его Трэвис с неподдельным восхищением. – Я постараюсь руководствоваться этим, имея дело с клиентами.
«И тут ты бьешь в свои же ворота». Лукас лишь усилием воли удержался, чтобы не закатить глаза. Неужели люди никогда не научатся? Все великие мудрости, которые он только что открыл ему, применимы только к одной конкретной ситуации и одному конкретному вопросу. Сам он не стал бы делать ставку на их универсальную применимость.
– В конце концов тебе еще удастся продать артисателлиты на Ӧссе, – усмехнулся он.
Шутка! Дружелюбная!
– Слушай, Боб, как насчет обеда? – добавил Лукас, будто ему это только что пришло в голову. – У меня больше нет рабочих вопросов для обсуждения, но мы можем обсудить ӧссенскую кухню.
Роберт Трэвис с энтузиазмом согласился. «Торжество малых: они несут осколок каменного лица; через лицо это бог заглянул в их мечты», – пришло на ум Лукасу, когда он видел выражение его лица. Было не так уж приятно чувствовать себя лишь осколком падшего бога, и осколком таким маленьким, что его мог взять Роберт Трэвис. Однако цитата имела продолжение, и Лукас с некоторым усилием извлек ее из памяти: «Какое безумство! Где в убогом доме хотят они найти для этого трофея столь прочную стену?» Однако он был почти уверен, что Роберт Трэвис в жизни не догадается, что в его торжестве малых есть какая-то проблема.
Пока большой босс «Спенсер АртиСатс» делал еще несколько телефонных звонков и переносил встречи, Лукас размышлял о Фомальхиве, о зӱрёгалах, о Марсе.
«Меньше чем через неделю первый Корабль с д-альфийцами приземлится на Деймосе II. И я должен попасть туда любой ценой. Раньше, чем зӱрёгал доберется до меня».
Он взглянул на Роберта Трэвиса, который в тот момент со своей утомительно неутомимой дружелюбностью заказывал столик в ресторане, и застыл при воспоминании о трёигрӱ. Он не сомневался в том, что ждет его, если зӱрёгал раскроет его планы, но тем не менее не собирался от них отказываться. И раз такие перспективы его не пугают, сочувствие Трэвису не должно быть для его совести непреодолимым препятствием.
«Нет, Роберт Трэвис больше не будет начеку – как и на том несчастном экзамене, – констатировал он мысленно. – А я из него выбью Корабль».
Старого профессора было невозможно победить.
Тесная комната, камень и металл – ӧссенский корабельный стиль. Лукас молча стоит у доски, ожидая, пока отец проверит только что написанные знаки. Он очень устал. Он хотел бы сесть на пол или хотя бы прислониться к стене, но не делает этого. Раньше он не позволял себе этого из страха. Сейчас – из гордости.
И кроме того… у него есть кое-какой замысел, а значит, и надежда.
Что касается мелких бунтов, отец в их беспощадном подавлении демонстрирует куда большее упорство, чем Лукас в их изобретении. Нет, мелкие бунты почти бессмысленны. Лукас экономит свои силы для коренных переворотов.
Старый профессор выпрямляется.
– Можешь стирать.
«Или же, говоря простым человеческим языком: молодец, Лукас, поздравляю, ты все написал точно и быстро, и я не вижу ни одной ошибки, за которую мог бы надавать тебе по голове», – подумал Лукас кисло. О переводе на терронский он, конечно, должен позаботиться сам.
Он стирает с доски и молча выходит за отцом в коридор. Проходя мимо кабинета, отец останавливается.