Я это знаю, потому что прочла вагон и маленькую тележку статей о своей жизни. Я ведь теперь – Черноокая Сюзанна. Моя мать умерла «при подозрительных обстоятельствах», дедушка построил нам с братом пряничный домик, а сама я – практически совершенство. Хотите правду? С мамой случился какой-то редкий удар, бабушка у меня была сумасшедшая, а я никогда не была и не стану героиней сказки. Хотя они все тоже поначалу были жертвами: Белоснежку отравили, Золушку держали в рабстве, Рапунцель – взаперти. Тесси закопали живьем вместе с трупами других девушек.
Чья-то безумная фантазия.
Ручаюсь, доктор был бы рад это обсудить.
Он садится на стул.
– Ну, вперед, Тесси.
На прошлой неделе он разрешил мне провести следующую встречу так, как я сама захочу. Еще он пообещал не рассказывать папе про мое чудесное прозрение – и пока не нарушил обещания. Интересно, он со всеми своими пациентами заключает такие сделки? Это вообще профессионально?
Неважно. Сегодня я готова на откровенный разговор.
– Каждый раз, когда гаснет свет, мне становится страшно: слепота возвращается. Например, недавно мы с семьей ходили в ресторан «Олив гарден», и официантка решила для создания атмосферы приглушить свет. Или вот на днях брат задернул шторы, чтобы лучше видеть телевизор.
– Когда это происходит, попробуй громко говорить про себя, что не слепнешь, просто вокруг стало темно.
– Вы серьезно? И папа вам за это платит? Ай-яй-яй.
– Ты ведь хочешь видеть, Тесси. У тебя внутри нет злобного гоблина, который держит палец на выключателе. Все в твоей власти. Между прочим, по статистике, такое происходит крайне редко. Шансы прозреть в подобных случаях равны практически нулю.
А вот это уже полезно знать. И приятно. Правда, тогда получается, что у меня с самого начала были нулевые шансы.
– Хорошо, что еще тут творится? – Он постукивает себя пальцем по голове.
– Я переживаю… из-за Оу Джея Симпсона.
– Что именно тебя волнует?
– Что ему удастся запудрить присяжным мозги и выйти на свободу.
Я умалчиваю о последнем эксперименте Лидии: она замочила свою красную кожаную перчатку в апельсиновом соке, высушила ее на солнце и попыталась натянуть. Вышло то же самое, что у Оу Джея.
Доктор кладет одну ногу на другую. Одевается он куда консервативнее, чем я себе представляла. Накрахмаленная белая рубашка, черные брюки со стрелкой, синий галстук (узел чуть расслаблен) с вышитыми красными бриллиантами, натертые до блеска черные туфли. Обручального кольца нет.
– Полагаю, вероятность такого исхода стремится к нулю. А ты на самом деле волнуешься, как бы не оправдали напавшего на тебя человека. Кстати, прямо перед твоим приходом звонил прокурор. Хочет поговорить с тобой наедине. Если тебе так будет спокойней, я попрошу присутствовать при ваших разговорах. Первую встречу он назначил на следующий четверг. Можем даже провести ее прямо здесь, вместо нашего сеанса. – Он подается ближе. Нутро у меня невольно сворачивается в твердый шар, как напуганная мокрица. – Прозрение – огромный шаг вперед. Встреча с прокурором и преодоление страха перед судом станет следующим таким шагом. Возможно, ты даже сможешь… что-то вспомнить. Представь, что твой разум – это сито или дуршлаг. Поначалу сквозь отверстия проходят только самые мелкие частицы.
Я почти не слушаю его психологическую белиберду о кухонной утвари.
Осталось семь дней.
– Надеюсь, ты не против, что я рассказал ему хорошие новости.
– Нет, конечно, – вру я.
А сама думаю о небольшой сумке с самым необходимым, которую собрала несколько месяцев назад и запихнула в дальний угол кладовки.
Бежать уже поздно – или еще нет?
Мы с Чарли сидим на крыльце и играем в давнюю игру. Мягко покачиваются качели, по крыше монотонно барабанит дождь.
Мы представляем себя куколками в кукольном доме. Маленькая девочка, наша хозяйка, толкает качели пальцем. Своего рыжего кота она заперла в спальне, чтобы он до нас не добрался. В кукольной печке девочка испекла крошечный пластиковый торт, заправила все кроватки и красиво расставила в шкафу посудку. Зубной щеткой подмела коврик. Никаких монстров в кладовке – потому что в нашем домике нет кладовок.
В это мгновение – пусть оно одно-единственное – в мире все прекрасно. Идеально. Никто не может причинить нам боль. Мы в кукольном домике.
Голова дочери покоится на моих коленях. Она лежит на боку, подобрав ноги, потому что ей уже не три года, и места остается не так много. Я прикрыла ее голые ноги своей курткой: берегу от порывов ветра, который иногда влетает меж кирпичных колонн и осыпает нас брызгами дождя.
Чарли устраивается поудобнее и поднимает взгляд на меня. Ее фиолетовые глаза подведены черным карандашом, отчего стали еще больше и красивей – и намного, намного циничней. В каждом ухе по два серебряных гвоздика, один чуть поменьше другого.
Косметику можно смыть, лишние дырки в ушах зарастут. Я стараюсь не слишком переживать из-за такой ерунды. Начну пилить – она покажет мне мою собственную татуировку на правом бедре. Бабочку среди паутины шрамов.
Через три месяца ей снимать брекеты – вот когда можно начать волноваться.
– Мам, вчера вечером, у Эффи… На тебя прямо что-то нашло. Я понимаю, ты боишься, но все-таки. Никогда тебя такой не видела. Это из-за того, что ты не можешь повлиять на судьбу Террела?
– Отчасти. – Я тереблю прядку ее волос, и она не возражает. – Чарли, мы с тобой почти не говорили о том, что со мной произошло.
– Ты же сама не хочешь. – Не упрек, констатация факта.
– Я просто не хочу тебя тревожить. – Не хочу волновать ее невинную душу чем-либо, кроме простых фактов – да и то в урезанном виде.
– Ты все еще думаешь о тех… девочках? – осторожно спрашивает она. – Однажды мне приснилась одна из них. Мерри. Классное имя. На мой велик кто-то приклеил вырезку статьи из «Пипл», там рассказывалось про ее маму. Она говорит, что хочет сидеть в первом ряду, когда будут казнить Террела Гудвина. Ты точно знаешь, что он не виноват?
Усилием воли заставляю себя оставаться на месте. Не вскакивай, сиди спокойно! Какой-то урод оставил Чарли подарочек. Теперь одна из Сюзанн пробралась и в ее голову. А самое ужасное: она рассказывает мне об этом только сейчас. Мне не нравится думать, что Чарли носит эти тайны в себе только потому, что боится заговаривать о них со мной. Но это так.
– Да. Конечно, я все еще думаю о тех девочках. О том, как они умерли, и о тех, кто по ним скорбит. Особенно сейчас. Ученая-криминалист, о которой я тебе рассказывала, сумела извлечь ДНК из останков. Если нам очень повезет и если семьи пропавших девушек еще разыскивают их, мы сможем установить личности Сюзанн.
– Ты бы точно не бросила поиски. Искала бы меня.
Я смаргиваю слезы.
– Конечно. До последнего. Расскажешь свой сон? Про Сю… про Мерри?
– Мы гуляли по красивому острову. Она молчала. Было хорошо, ни капли не страшно.
Спасибо, Мерри.
– Так ты уверена, что Террел невиновен?
– Да. Полностью. Никаких прямых улик нет. – Я ничего не говорю про семнадцатилетний след из рудбекий. Про голоса у меня в голове, которые все множат и множат сомнения.
– Убийца не вернется, мам. Кем бы он ни был! – с жаром говорит Чарли. – Раз уж ему удалось скрыться от полиции, теперь он не станет рисковать. А может, он уже сидит в тюрьме за другие преступления. Я слышала, такое часто случается.
Моя дочь явно много об этом думает. Какая же я дура – конечно, ее юный мозг заточен точь-в-точь как наш с Лидией в ее возрасте. Лучше не буду говорить ей о шокирующих цифрах (любезно предоставленных Джо): из трехсот серийных убийц, разгуливающих по Америке, большинство останется на свободе.
– Послушай меня, Чарли. Больше всего на свете я хочу, чтобы у тебя была нормальная жизнь. Жить в страхе – это ужасно, но сейчас ты должна быть начеку. Из-за этой казни столько всего завертелось… а ведь моя главная задача – защищать тебя. Поэтому хотя бы на время позволь мне это делать.
Чарли приподнимается.
– Знаешь, у нас семья нормальнее, чем у половины моих знакомых. Правда! Однажды мама Мелиссы Чайлдерс посадила в машину свою дочку и других болельщиц, и они стали ездить по округе и запихивать куски сырой курицы в почтовые ящики девчонок, которые им не нравятся. А мама Анны тогда не заболела, она валялась пьяная дома. Анна говорит, она себе подливает водку в стакан колы, который держит в машине, и пьет прямо за рулем. Дети много чего знают, мам. От нас все не спрячешь.
Редкий, свободный, ничем не сдерживаемый поток информации.
– А с мамой Анны я больше никуда не поеду, – заявляет Чарли.
Качели действуют гипнотически. Говори, говори.
Вдруг начинает звонить ее телефон. Рингтон незнакомый. Чарли тянется за трубкой.
– Можно я переночую у Марли?
Она уже слезает с качелей. Уходит от меня.
– Нет ничего лучше, чем субботний вечер в «Летучей рыбе»!
Джо подносит к губам огромную запотевшую кружку пива. На ней старые «левайсы», красная футболка «Оклахома сунерс» и золотая цепочка со спиралью ДНК, которая хорошо смотрится с любым нарядом.
Билл только что вернулся от барной стойки с полной корзинкой жареных устриц и кукурузных крокетов – на всех. Он одет в потертые джинсы, футболка выправлена, волосы слегка растрепаны (надо бы ему постричься). Никогда не видела его таким расслабленным. Он протягивает мне кружку «Сент-Поли герл» – и удерживает мою руку чуть дольше необходимого. Я списываю это на пиво. Кружки тут просто гигантские. Потом непросто будет добраться до дома.
– Один размер на всех, – с ухмылкой произносит он и садится рядом с Джо, напротив меня, прямо под доску объявлений с фотографией рыбака, поймавшего рыбу на стероидах.
– Она настоящая? – Я показываю пальцем на морское чудище размером с Чарли.
– Это Стена Лжецов. – Билл, не глядя на снимок, закидывает в рот крокет. – Я уже несколько лет пашу на одного из них в прокуратуре.