– Конечно! – Ее глаза блестят, как льдинки. Готова поклясться, именно они внушают людям доверие, кажутся отметиной потусторонних сил. – За занавеской стоит… чернокожий мужчина, – говорит она.
Я осторожно отнимаю руки и поворачиваюсь к матери Ханны. Глаза Рейчел Штайн не блестят. Ее глаза – разверстая черная трясина, и я очень боюсь оступиться.
– Миссис Штайн, я лежала в одной могиле с вашей дочерью. Ханна навеки стала частью меня, почти на генном уровне. Ее убийца – мой убийца. И я знаю, что сейчас сказала бы ваша дочь: она любит вас. А эта женщина только напрасно бередит ваши раны. Ее слова – наглое вранье.
– Ты готова вывести убийцу на чистую воду, Тесси? – Мистер Вега рыщет по кабинету. – Тебе надо быть очень сильной. Морально подготовленной. Адвокат Гудвина попытается сбить тебя с толку. Ты должна быть готова к его дешевым цирковым трюкам.
Врач ловит мой взгляд и одобрительно кивает. Сегодня ему удалось остаться в своем кабинете. Я встречалась с мистером Вегой и Бенитой уже дважды: один раз на боулинге, второй – в «Старбаксе». Мистер Вега угостил меня фрапучино и хот-догом с жареными перчиками халапеньо. Он спрашивал, почему я люблю бегать, и почему люблю рисовать, и почему так ненавижу «Янкиз». Я не стала противиться этому «знакомству поближе» с прокурором, ведь мучительные беседы с доктором причиняли куда больше боли. Как говорит папа – все эти люди просто делают свою работу.
Судьбоносный момент случился со мной на дорожке для диско-боулинга № 16, когда всюду мелькали психоделические огни, грохотали кегли, а песня «Систер Следж» вдруг умолкла. Мы с мистером Вегой играли один на один. Бенита вела счет и орала какие-то безумные речовки на испанском. Мистер Вега ни капельки не поддавался, хотя и знал, что я выпросила у хирурга разрешение снять гипс на время игры. Человек, которому предстояло отправить на казнь моего убийцу, в самом конце выбил решающий страйк, даже видя мою хромоту (прихрамывать я стала нарочно, признаюсь).
Так что он вполне мог быть манипулятором и вполне мог быть искренним человеком, а еще он мог быть и тем и другим. Так или иначе, сегодня я пришла к психотерапевту с четкой установкой. Теперь я в команде доктора Веги – но не потому, что не в силах ему противиться. Просто мне нужна победа.
– Я знаю все его грязные фокусы. – Мистер Вега меряет шагами комнату, как будто он уже в суде. – Этот адвокатишка любит затаскивать детей на поезд «Да-Нет». Помни: чем менее развернуты твои ответы, тем меньше присяжные чувствуют твою боль. Он станет задавать тебе вопросы, на которые можно ответить только «Да». Да-да-да-да-да. А потом вставит вопрос, на который ты бы в нормальной ситуации ответила «Нет», но ведь ты на всех парах мчишь на поезде и привыкла к этому ритму, «да-да-да». На автомате согласишься, потом тут же выпалишь «Нет!» – и тут он тебя подловит. С таких мелочей все начинается. – Я киваю. Эта уловка со мной не пройдет. – Он забросает тебя датами и цифрами. Каждый раз, когда тебе будет что-то непонятно, проси его объясниться. Каждый. Раз. Тогда присяжным он покажется задирой и грубияном.
Вега подходит ко мне, и его лицо вдруг меняется.
– Если четыре умножить на шесть, будет двадцать четыре, а двадцать четыре помножить на два – сорок восемь, сколько будет сорок восемь умножить на пятьдесят и прибавить шесть?
Я ошалело смотрю на него и начинаю умножать.
Он тычет пальцем в воздух.
– Живо, Тесси. Отвечай.
– Не могу.
– Ладно. Как тебе это ощущение – в голове пусто, на душе легкая паника? Вот. Так ты и будешь себя чувствовать на суде. Только в пять раз хуже. Привыкай.
Он вновь принимается рыскать по кабинету. Слава богу, Оскара тут нет – он бы уже с ума сошел.
– Тут начнется самое неприятное. Он станет намекать, будто ты что-то скрываешь. Почему ты помнишь, как покупала тампоны в день своего исчезновения, но не помнишь лицо похитителя? Почему ты дружила с этим безумным бродягой? Почему каждое утро бегала одна?
– Да просто за мной никто не может угнаться! – начинаю возражать я. – И Рузвельт не такой уж псих.
– Нет, Тесси. Не надо реагировать. Сперва подумай. «Я всегда бегаю утром, по двум одобренным папой маршрутам. Рузвельт сидит на одном и том же углу вот уже десять лет и дружит со всеми местными, включая полицейских». Спокойно, непринужденно. Ничего не принимая близко к сердцу. Ты ни в чем не виновата.
– А он действительно расскажет всем про… тампоны?
– Даже не сомневайся. Все средства хороши, чтобы выбить тебя из колеи. Присяжные не замечают таких приемчиков, тампоны для них – обыденность. Это тебе, подростку, они кажутся чем-то личным и неприкосновенным. Поверь мне, Дик просто зверь, даже когда речь идет о несовершеннолетних жертвах сексуального насилия.
Вега опять сверлит меня взглядом.
– Почему в прошлом году тебе запретили участвовать в двух соревнованиях?
Мой врач явно хочет вмешаться, но Вега, почувствовав это, жестом затыкает ему рот.
Не пойму, он притворяется – или это настоящий он? Как бы то ни было, его вопрос задевает меня за живое. От ярости у меня сначала начинает пощипывать кожу головы, а потом – словно кипятком окатывают.
– На предварительных региональных соревнованиях девчонка из другой команды столкнула мою подругу Дениз с препятствия. Никто не заметил – такое трудно заметить невооруженным глазом. Но есть маленькие хитрости, о которых знают только барьеристы. В общем, я потом подошла к ней и сказала, что меня не обманешь. Она меня толкнула. Когда подбежали тренеры, она наврала, что я первая начала драку. Тогда нас обеих отстранили от соревнований. – Я выпрямляюсь. Смотрю прямо ему в глаза. Пусть знает, что я злюсь, но держу себя в руках. – Оно того стоило, – говорю я. – Теперь за ней наблюдают, и она больше не посмеет жульничать.
Тишина. Интересно, мне поверили? Все мои знакомые поверили безоговорочно. Лидия даже написала негодующее письмо в совет Школьной спортивной лиги. Подписалась так: «Искренне ваша, мисс Лидия Фрэнсис Белл».
– Отлично! Развернуто. Спокойно. Лучше не придумаешь.
Он кладет руку мне на плечо.
Это приятно. Вот только я до сих пор не могу понять, действительно он мне нравится – или же я просто получаю удовольствие от того, что он мне дает. Ощущение власти, контроля над ситуацией. Все то, что мой монстр отнял и швырнул в придорожную канаву неподалеку от «Уолгринс».
Мистер Вега убирает руку с моего плеча. Берет портфель, стоящий на полу рядом с Бенитой.
– Сегодня быстро управились. Пока хватит. Бенита на днях покажет тебе зал судебных заседаний. Советую посидеть на всех местах: на скамье присяжных, за кафедрой судьи – это мое любимое место. Ближе ко дню «икс» пройдемся по твоим показаниям. Как знать, может, за это время вы с доком что-нибудь раскопаете.
Все, кроме меня, встают. Я остаюсь на диване.
– Две тысячи четыреста шесть.
Мистер Вега замирает в дверях.
– Молодчина! Правильный ответ всегда найдется – надо только придержать лошадей и подумать.
Конечно, это мучает меня с той минуты, когда я узнала ее имя.
Рейчел Штайн, мать Ханны – ее имя не начинается с «Л», «У» или «Ч». Мое мнемоническое правило не сработало. Л-У-Ч. Слово, которое Мерри придумала, чтобы я не забыла имена матерей и потом сумела их отыскать.
С тех пор как обнаружились останки еще одного человека, я полагала, что действительно разговаривала с Мерри, а не галлюцинировала. Ведь в могиле действительно оказались три девушки, как и говорила Мерри, а не две, как считала полиция. Таких совпадений не бывает!
И все же, и все же… Водительское удостоверение на имя Рейчел Штайн и генетика заставляют меня усомниться в собственном психическом здоровье. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не засыпать миссис Штайн вопросами: «А может, Рейчел – ваше прозвище? Или среднее имя? Или вы меняли имя?»
Нет, надо поберечь голову и психику бедной старушки. Хватит с нее и экстрасенса. Мать Ханны вышла из конференц-зала в куда более растрепанных чувствах, чем она была в начале встречи. «Примирения с утратой не бывает, это миф, – однажды сказала мне Джо. – Но знать – уже ценно». Сыну миссис Штайн пришлось держать ее под руку, когда она выходила. Она ковыляла, как столетняя старуха.
Мы с братом Ханны молча решили, что должны отправить экстрасенса восвояси – пусть убирается в ту измененную вселенную, откуда пришла. Из кабинета она чуть не бежала, наступая на пятки миссис Штайн и ее сыну. Как только слова про наглое вранье слетели с моих губ, он вскинул голову и посмотрел на меня с такой благодарностью, что у меня чуть сердце не разорвалось. А экстрасенс… что ж, если до сих пор меня никто не проклинал, то она уж точно исправила эту недоработку. Мои шрамы потом еще целый час покалывало.
Мама варит земляничный морс, а юный сын уже не плачет.
С того момента, как я вышла за дверь кабинета, не могу выбросить из головы эту фразу. Так и вижу: Мерри сидит у музыкального автомата и снова и снова бьет по одной кнопке, все сильнее и злее. Не забывай. Помни.
Каблуки сапог отбивают ритм – я поднимаюсь по лестнице. Первая ступенька. Мама. Вторая. Варит. Третья. Земляничный. Четвертая. Морс. Добравшись до мастерской, я распахиваю дверь. Изнутри вырывается теплый спертый воздух. Я открываю панорамное окно и жадно пью уличную прохладу – она похожа на ледяной шот текилы. С ветки на меня храбро смотрит голубая сойка. Я не выдерживаю ее взгляда и моргаю первой.
Беру несколько листов бумаги с пыльной деревянной столешницы – остатки очередного проекта моего братца, приезжавшего недавно на выходные. Мой милый несчастный Бобби. Пишет сценарии для фильмов, практикует холотропное дыхание и всюду таскает за собой сексапильную ассистентку с сережкой в носу. Он уехал учиться в Калифорнию и с тех пор возвращается лишь на праздники и похороны. Наверное, мне следовало поступить так же. Он даже фамилию сменил, обрезал: теперь он – Бобби Райт.