Молодец, тебе нужны силы! Ешь!
– Я помню, как съела батончик. Мне не хотелось есть. – Но Сюзанны заставили.
– Раньше ты про это не говорила. К тебе возвращается память? Больше ничего не вспомнила? Его лицо, цвет волос? Любую мелочь?
Почему я вспоминаю это сейчас? Никто меня не просит, но я снова закрываю глаза, смотрю на звездное небо. Нет там никаких звезд, светит солнце. Я больше не в могиле. Вокруг светло, рядом Мерри и другие Сюзанны. Мерри спит, остальные весело перешептываются, составляя план. Одна склоняется надо мной. На кости ее пальца висит колечко с выпавшим камнем. Она берет его и золотыми крючками вырезает полумесяц у меня на щеке. Совсем не больно. Крови нет.
Найди его, говорит она. И никогда нас не забывай.
Я знаю, что все это не на самом деле, но на кольце одной из Сюзанн действительно была обнаружена моя кровь. Решили (вполне логично), что я упала на кольцо, когда меня сбрасывали в могилу.
– Я не буду давать показания. Ни для вас. Ни для них.
Мистер Вега склоняет голову набок, готовясь задать очередной вопрос.
– Вы слышали Тесси. – Мой врач поднимает голову от стола. – Встреча закончена.
Я проводила Джо взглядом – та ушла по тропинке в лес – и побежала мимо бродяги, спавшего спиной к ледяному ветру. Прыгнула в свой «Джип», заперла дверь изнутри и неожиданно для самой себя разрыдалась. Вот что делают со мной доброта, сочувствие и предложения помощи.
К врачу я приехала на автопилоте – утром даже представить не могла, что окажусь здесь. В крошечном вестибюле с белыми стенами светло и прохладно. Напротив сидит женщина лет тридцати с небольшим; ей явно не терпится завести со мной беседу и она только ждет, когда я перестану делать вид, будто читаю журнал.
– Это так тяжело, правда? Когда твоему ребенку плохо. Моя дочка сейчас на приеме. – Женщине явно что-то от меня надо. Я неохотно отрываю взгляд от журнала и наблюдаю, как она меня разглядывает. Мои красные опухшие глаза. Шрам. Я понимающе киваю – может, отвяжется? – и возвращаюсь к заголовку статьи: «Стоит ли платить детям, чтобы они ели овощи». – Доктор Джайлс просто чудо… Вы ведь насчет ребенка пришли проконсультироваться? Лили к ней ходит уже полгода. Очень, очень рекомендую!
Я аккуратно закрываю журнал и возвращаю его в стопку на столике.
– Ребенок – это я.
Она делает недоуменное лицо.
Из кабинета выскакивает девочка – видимо, Лили – в одежде всех цветов радуги. Правая сторона ее головы приделана к огромному блестящему банту – именно так, а не наоборот. Несмотря на все отвлекающие факторы, я невольно отмечаю невинные карие глаза.
И улыбку. О да, эту улыбку я знаю: в ней задействованы тринадцать лицевых мышц, и она точь-в-точь такая же, как у всех присутствующих. С такой улыбкой ты выглядишь нормальной и довольной жизнью. Но я-то знаю: Лили в ужасе.
Доктор Джайлс выходит в вестибюль вслед за девочкой и, надо отдать ей должное, даже виду не подает, что удивлена.
– Здравствуйте, Тесса, подождете секундочку? До следующего пациента у меня будет еще минут двадцать.
– Да-да, конечно…
Я краснею. Это совсем не в моем духе: вламываться к занятым людям без предупреждения. К тому же я еще ни цента ей не заплатила.
Доктор Джайлс протягивает руку маме Лили.
– Мисс Тэнджер, сегодня мы с Лили необычайно хорошо поговорили. Лили, ты ведь нарисуешь мне картинку?
Девочка с серьезным видом кивает, а ее мама и доктор переглядываются. Такой же взгляд был у моего отца: надежда, тревога, надежда, тревога, надежда, тревога.
Доктор Джайлс вводит меня в теплые джунгли своего кабинета. Я падаю в мягкое кресло. Свою речь я не репетировала. Сперва мне показалось, что встреча с Лили высосала из меня всю эгоистичную, жаркую ярость, но это не так. Руки начинают трястись, как только я заговариваю.
– Я хочу закрыть тему. Покончить с этим раз и навсегда. – Каждое слово – по нарастающей. Требование, а не просьба. Как будто доктор Джайлс в чем-то виновата.
– Не получится. Так не бывает. В лучшем случае вы смиритесь и поймете, что назад дороги нет. Вам откроется истина: в этой жизни все случайно. Большинство людей этого не знает. – Она подается вперед. – Возможно, вы до сих пор его не простили. Другие врачи наверняка вам говорили: прощение нужно не ему, а вам.
С тем же успехом она могла бы царапать ногтями по меловой доске, которая висит у нее за спиной. Мне не дает покоя полустертый рисунок: схематичный человечек, улыбчивое солнце, цветок с глазом посередине.
– Я никогда не смогу его простить. – Мой взгляд все еще прикован к цветку. Хочется взять тряпку и начисто вымыть доску.
– Тогда давайте представим, что вы действительно можете закрыть тему, обрести покой. Что для этого нужно? Что, если… э-э, как вы его называете?
– Мой монстр, – отвечаю я едва слышно, пристыженно. Ну какая взрослая, психически здоровая женщина говорит о монстрах?
– Хорошо. Представьте, что ваш монстр сейчас откроет эту дверь и войдет в кабинет. Сядет. Признается во всем. Вы увидите его лицо, узнаете его имя и как он рос, как звали его маму, любила ли она его, и как его бил отец, какие у него были отношения со сверстниками, любил он свою собаку или убил. Представьте, что он сидит прямо напротив вас, в этом кресле, и готов ответить на любые ваши вопросы. Неужели вам станет от этого легче? Разве что-то изменится?
Я смотрю на пустое кресло.
Пистолет вгрызается в кожу на моем животе, словно стальная формочка для печенья. Мне хочется выхватить его и пустить пулю в мягкую спинку кресла. Увидеть, как взлетают в воздух белые клочья набивки.
Я не хочу беседовать со своим монстром. Я просто хочу, чтобы он сдох.
– Я нервничаю. – Голос Бениты дрожит.
У нас с ней срочная встреча. Бениту подослали ко мне одну – выполнять самую грязную работу. С того момента, как я отказалась выступать в суде, еще и суток не прошло.
Глаза у нее не накрашены: стало быть, что-то стряслось. Она все равно очень красивая, просто теперь больше похожа на первую красавицу средних классов, а не старших. Мне вовсе не хочется быть человеком, из-за которого Бените так страшно. Она всегда была ко мне очень добра. Даже ее имя означает «благословенная».
Бенита резко замирает у окна.
– Я должна уговорить тебя дать показания в суде. Мистер Вега и врач считают, что между нами установилась некая духовная связь – мы же девочки. Честно говоря, я вовсе не уверена, что тебе стоит давать показания. А сама я подумываю устроиться в дядину компанию по производству шкафов.
Ух ты. Кто бы мог подумать, что мой отказ приведет к такому…
– Меня просили спросить, чего ты больше всего боишься. – Она плюхается в кресло врача и впервые заглядывает мне в глаза. – Велели сесть в это кресло. И сказать, что ты никогда не пожалеешь о своем решении дать показания, как бы трудно тебе ни пришлось на суде. В общем, если ты мне скажешь, почему боишься суда, я буду рада. Тогда они подумают, что я хотя бы попыталась тебя переубедить.
В ее нежных глазах стоят слезы. Наверное, уже не первый раз за утро. Мне хочется ее обнять, но это будет очередное нарушение профессиональной этики, а сегодня Бенита и так нарушила немало правил.
– Я слышала, что адвокат обвиняемого «рвет свидетелей в клочья», – медленно произношу я. – Лидия зачитывала мне статью в газете про Ричарда Линкольна. И еще она подслушала разговор своих родителей. Папа говорил маме, что за глаза его называют Отпетой Сволочью. Он убедит присяжных, что я это все заслужила. Или что я все сочиняю.
– Да, адвокат подсудимого – сволочь та еще, – кивает Бенита. Она прикладывает пальцы под глаза, чтобы удержать слезы.
Я не глядя достаю салфетку и протягиваю ей. Коробка «клинексов» привычно ждет меня на тумбочке у дивана, прямо под рукой. Всегда на одном и том же месте.
– И еще я не хочу сидеть в одной комнате с тем… кто это сделал, – продолжаю я. – Он будет всю дорогу на меня пялиться… Хуже не придумаешь. Не хочу, чтобы он снова почувствовал власть надо мной.
Бенита промакивает глаза салфеткой.
– Я бы тоже не хотела. Это ужасно.
– На суде будет мой папа. Я не хочу, чтобы он знал все эти жуткие подробности, понимаешь? От одних только мыслей и разговоров об этом меня тошнит. Так и вижу, как блюю со свидетельской трибуны.
Бенита делает глубокий вдох.
– В прошлом году, когда я проходила практику, мне досталось одно жуткое дело. Шестидесятипятилетняя тетушка, прикованная к инвалидному креслу, насиловала двенадцатилетнюю девочку. Ты бы это слышала. Даже семья разделилась: кто-то поверил девочке, а кто-то нет. – Она с трудом переводит взгляд на меня. – Вот, ты тоже в шоке. Мистер Вега был прокурором. Он суперумный, правда. Попросил девочку рассказать во всех подробностях, как она двигалась вокруг инвалидного кресла во время… актов. Когда она сошла с трибуны, никто не сомневался в ее словах.
– Присяжные вынесли обвинительный приговор?
– Да. Техас не прощает растления несовершеннолетних. Старуха умрет в тюрьме.
– Та девочка не пожалела, что дала показания?
– Не знаю. После суда она была не в себе. – Бенита слабо улыбается. – В общем, я подумала, что продавать шкафы куда проще, понимаешь? Они открываются. Закрываются. И все.
– Ага, – отвечаю я. – Но у тебя дар к тому, чем ты занимаешься сейчас. Серьезно.
– Зачем Обаме знать размер моей талии?!
Эффи в пижамных штанах «Техас рейнджерс» и бледно-розовой шелковой блузке с рюшами семенит по лужайке, крича и размахивая листком бумаги. Мы с Чарли вернулись домой пораньше – после раннего ужина в «Ол саут панкейк хаус». Иногда я гадаю, сколько времени Эффи проводит у окна, высматривая нашу машину на подъездной дорожке. Часы? Надеюсь, что нет.
Наверняка мы обе сегодня провели весь день в попытках встряхнуть память. Не уверена, что сейчас готова общаться с Эффи. Голова раскалывается, несмотря на сладкий пир. Соседка поджидает нас на крыльце, тяжело отдуваясь и тыча пальцем в напечатанное на пишущей машинке письмо.