Знакомая волна ярости поднимается в моей груди. Идиотская самцовая агрессия Лукаса – главная причина, по которой нас притянуло друг к другу много лет назад, когда я была напуганной восемнадцатилеткой во власти бушующих гормонов. И по этой же причине мы расстались. Лукас был родом из семьи, где несколько поколений мужчин заставляли сердца окружающих в ужасе колотиться от стука армейских сапог. Где привыкли жить так, словно все вокруг готовы быстро выхватить из-за пояса пистолет. Лукас с готовностью вскакивает с постели от малейшего шума: кошачьих криков, автомобильных выхлопов, стука в дверь. Он хороший человек и великолепный солдат, самый лучший, но в повседневной жизни у меня от него волосы дыбом встают.
– Лукас, уйди. – Я пихаю его в спину еще сильнее.
Он делает шаг в сторону, чтобы я могла протиснуться и встать рядом.
– Билл, Лукас, – знакомлю я их. – Лукас, Билл.
Билл протягивает руку. Лукас ее не берет.
– Ну привет, Билл. Давно хотел с тобой потолковать. Все думаю спросить: зачем ты втянул во все это Тессу, да еще в последний момент? Садись в свой «БМВ» и вали куда подальше, а Тессу и мою дочь оставь в покое – они его заслужили.
На миг теряю дар речи. Надо же, я и не догадывалась, что в голове Лукаса варятся такие мысли!
С решительным видом выхожу на крыльцо.
– Лукас. Уйди, ладно? Я все делаю по собственной воле, Билл меня не заставляет.
Я хлопаю дверью прямо перед его носом – уже не впервые.
– Можешь стереть с лица это выражение, Билл.
М-да, это не совсем то, что я хотела сказать. Не «Как же я соскучилась!».
– Стало быть, вот он какой – твой солдат.
– Если ты про отца Чарли – да, это он.
– С тобой живет?
– Приехал ненадолго. Долгая история… В общем, Чарли перепугалась после той встречи с… вандалом. Позвонила Лукасу по скайпу и все ему рассказала, вот он и примчался. Шеф у него понимающий, да к тому же он давным-давно не видел Чарли. Я его не приглашала, но совсем не жалею, что он приехал… А спит он на диване.
– Не такая уж долгая история, – непринужденно замечает Билл. – Если ты все еще его любишь, так и скажи.
Я скрещиваю руки на груди. Приглашать Билла в дом и выступать в роли рефери не входило в мои планы.
– Не о чем говорить. Мы с тобой не можем… быть вместе. Мы переспали по чистой случайности. Обычно я более осмотрительна. Я не такая.
– Ты не ответила на вопрос.
Я смотрю ему в глаза. Вздрагиваю. В воздухе стоит почти невыносимое напряжение. Лукас никогда так на меня не смотрел. Лукас – это гормоны, замешанные на инстинктах.
– Я его не люблю. Он хороший человек, просто ты попал ему под горячую руку.
Сама я уже гадаю: этот лазерный взгляд – настоящий? Или очередной инструмент, который включается и выключается по щелчку? А что, очень полезно для запугивания свидетелей или раздевания девиц до шрамов.
Лидия всегда клялась, что ее влагалище никто не увидит, кроме Пола Ньюмана, «хоть он и древний». Просто она не была знакома с Биллом. Впрочем, я бы их и не познакомила. Никому не позволю испохабить это, во что бы оно ни вылилось.
При чем тут вообще Лидия? Почему я опять о ней думаю?
Билл плюхается на качели и уходить явно не намерен. Я неохотно сажусь рядом и впервые замечаю у него в руке большой конверт толщиной в пару дюймов.
– Что это?
– Принес тебе кое-что. Читала когда-нибудь расшифровку своих показаний в суде?
– Как-то не приходило в голову.
Ложь. Очень даже приходило. Судья глазел на меня, как на инопланетянку, а художник длинными быстрыми штрихами выводил мои волосы. Отец сидел в первом ряду забитого битком зала, потрясенный, а Террел в дешевом синем галстуке с золотыми полосками не отрывал взгляда от пустого белого листка, предназначенного для заметок. Он ни разу не посмотрел на меня и не сделал ни единой заметки. Судья списал это на чувство вины.
Я тоже.
– Вот, выбрал несколько фрагментов и принес тебе, – говорит Билл.
– Зачем?
– Ты так коришь себя за показания… – Билл резко останавливает качели и постукивает пальцем по конверту, который теперь лежит между нами. – Пожалуйста, прочитай. Тебе станет легче. Террел сидит в тюрьме вовсе не из-за тебя.
Я скрещиваю руки на груди.
– А может, ты просто думаешь, что я могу что-то вспомнить, если вернусь в прошлое, и тем самым помочь Террелу?
– Это плохо?
Мое сердце начинает колотиться. Какой кошмар.
– Нет. Конечно, нет.
Он быстро встает, и качели возмущенно вздрагивают.
– Это было на последнем месте. Главное – чтобы ты перестала мучиться угрызениями совести. Как Джо… злится?
– Спроси ее сам.
Он уходит, разочарованный. Жизнью. Мной. Я хватаю с качелей конверт и провожаю Билла до ступенек.
– Ответь честно: есть хоть малая надежда, что Террела оправдают?
Он резко разворачивается на лестнице и едва не сбивает меня с ног.
– Надо подать еще пару апелляций. На следующей неделе я еду в Хантсвилл на последнюю встречу с ним.
Я хватаю Билла за руку.
– Последнюю? Ну и формулировка. Ты скажешь Террелу, что я до сих пор не сдаюсь – что я пытаюсь вспомнить?
Глаза Билла прикованы к моим ногтям, впившимся в его свитер. Они всегда коротко подстрижены и не отполированы, а сейчас под ними все еще чернеет земля с дедушкиного огорода.
– Может, скажешь ему сама?
– Да я последний человек, которого он захочет увидеть!
Билл решительно убирает мою руку. Практически отталкивает.
– Это не я придумал. Он сам предложил.
– Разве Террел… не ненавидит меня?
– Террел не озлобился. Я таких людей в жизни не встречал. Он искренне считает, что тебе досталось больше всех. Долгое время он слышал по ночам твои рыдания. Перед сном он всегда молится за тебя Господу. И он просил не настаивать на встрече – только предложить.
Террел слышал мои рыдания в камере смертников. Я не даю ему спать. В его голове тоже живет Сюзанна.
– Почему ты раньше не сказал?!
– Ему запрещены любые физические контакты с другими людьми. Можешь себе это представить? Двадцать три часа в сутки в крошечной камере с узкой щелью для подноса с едой. Плексигласовое окошко под потолком. Чтобы выглянуть наружу, приходится сворачивать матрас, но там все равно ничего не видно. Один час в день ему позволяют ходить по кругу по другой камере, немногим больше его собственной. Все время, каждую секунду жизни он думает о смерти. А знаешь, что самое ужасное? Хуже, чем крики людей, которые пытаются себя задушить или спорят с воображаемыми собеседниками или непрерывно печатают на воображаемых клавиатурах? Запах. Вонь страха и безнадеги от пятисот человек. В камере смертников Террел никогда не дышит полной грудью. Ему кажется, если сделать глубокий вдох, он сойдет с ума или задохнется. А я, когда делаю глубокий вдох, всякий раз думаю о Терреле. Почему я раньше этого не говорил? Потому что у тебя и так жизнь не сахар, Тесса. – Он снова стучит по конверту. – Прочитай.
Уезжая, Билл не машет мне на прощание.
Когда я вхожу в дом, Лукас сидит на полу лицом к двери, прислонившись к спинке дивана, и пьет пиво. Ждет меня.
– Что случилось?
Он уже сложил белье заново – извинение в духе Лукаса.
– Чего он хотел?
– Ничего особенного. Пойду полежу часик перед тем, как забирать Чарли.
– Ты с ним спишь. – Констатация факта, не вопрос.
– Пойду вздремну.
Я прохожу мимо него в коридор, а оттуда – в спальню.
– Он же тебя использует, Тесс! Как пить дать!
Закрываю дверь и съезжаю по ней на пол. Лукас все еще что-то кричит мне вдогонку. Глаза начинает щипать от слез.
Я вскрываю конверт ногтем и достаю аккуратную стопку судебных документов.
Пусть Билл и не считает Тесси виноватой, но я-то лучше знаю.
Мистер Линкольн: Тесси, можно ли сказать, что в детстве ты играла в необычные игры?
Мисс Картрайт: В смысле?
Мистер Линкольн: Позволь перефразирую. У тебя богатое воображение, не так ли?
Мисс Картрайт: Наверное, да.
Мистер Линкольн: Ты когда-нибудь играла в Анну Болейн?
Мисс Картрайт: Да.
Мистер Линкольн: А в Марию-Антуанетту? Когда кладешь голову на пенек, а кто-нибудь ее «отрубает»?
Мистер Вега: Ваша честь, еще раз: вопросы мистера Линкольна призваны отвлечь присяжных от главного – и от человека, который сидит на скамье подсудимых.
Мистер Линкольн: Напротив, Ваша честь, я пытаюсь показать присяжным среду, в которой выросла Тесса. На мой взгляд, это очень важно.
Мистер Вега: В таком случае внесите, пожалуйста, в протокол, что Тесса также играла в шашки, куклы, чаепития, жмурки и «море волнуется».
Судья Уотерс: Мистер Вега, сядьте. Вы мне надоели. Вы, мистер Линкольн, тоже к этому близки, но пока можете продолжать.
Мистер Линкольн: Спасибо, Ваша честь. Тесса, может, ты хочешь попить воды?
Мисс Картрайт: Нет.
Мистер Линкольн: Ты когда-нибудь играла в закопанные сокровища?
Мисс Картрайт: Да.
Мистер Линкольн: А в Джека-потрошителя?
Мистер Вега: Ваша честь…
Мисс Картрайт: Да. Нет. Мы начали, но мне не понравилось.
Мистер Линкольн: Мы – это ты и вышеупомянутая Лидия Белл?
Мисс Картрайт: Да. И еще мой брат. И другие дети. День был ужасно жаркий, все скучали. Но никому из девочек не захотелось стать жертвой после того, как один мальчишка вынес бутылку кетчупа. А может, его вынесла Лидия. Мы решили продавать лимонад.
Мистер Вега: Ваша честь, я в шестилетнем возрасте препарировал лягушек на берегу пруда. И о чем это говорит? Хотелось бы напомнить мистеру Линкольну и присяжным, что Тесса – жертва. Нашей свидетельнице и так нелегко сегодня пришлось.
Мистер Линкольн: Мистер Вега, у меня есть хороший ответ на ваш вопрос про лягушек. Но сейчас я хочу лишь отметить, что Тесси в детстве увлекалась играми, в которых было место насилию, похищениям и закапыванию предметов. Ее игры оказались своего рода пророческими. С чего бы это?