Близкие человека, которого сегодня казнят, и родственники жертвы послушно занимают места в противоположных концах здания. Их разделяет четыреста футов – борцы на ринге, которым не суждено встретиться.
Так цивилизованно. Так нецивилизованно. Так запросто.
Несколько техасских рейнджеров праздно наблюдают за собирающейся толпой. Они явно не ждут ни от кого неприятностей. Телевизионщики от двух испанских каналов готовятся к репортажам в прямом эфире, а вся остальная пресса собралась в ярко освещенном здании напротив тюрьмы. Две или три мексиканки стоят на коленях возле увеличенного портрета приговоренного и что-то поют. Львиная доля тех, кто пришел выступить за отмену смертной казни, – мексиканцы. Остальные – белые, пожилые, тихие люди.
Сегодня казнят мексиканца, который пустил три пули в лоб хьюстонскому копу. А через девятнадцать дней убьют Террела. Следом придет очередь парня, который забил бейсбольной битой доставщицу пиццы, и негодяя, который участвовал в групповом изнасиловании и убийстве умственно отсталой девушки. И так далее, и тому подобное.
Время от времени мимо проезжают Синие Рыцари на «Харлеях». Это бывшие копы, которые мстят за своего – дай им волю, они бы сами нажали на поршень шприца. Я наблюдаю, как они занимают места у дальнего конца тюрьмы, рядом с комнатой для исполнения приговоров. Полиция и охранники оживились и показывают им, где лучше припарковаться.
– Ты точно не хочешь уехать? – снова спрашивает Билл. Мы с ним стоим посередине, где-то между сторонниками отмены смертной казни и ее поборниками. – Не вижу смысла тебе здесь находиться.
Смысл есть, уж поверь мне. Я ведь до сих пор не знаю, во что верю. Я только знаю, во что хочу верить.
Вслух я ничего не говорю: чем меньше эмоций, тем лучше. Мы с Биллом заключили мир, как только я позвонила и сказала, что хочу поехать в Хантсвилл на встречу с Террелом. Я пообещала не падать в обморок.
Мой блуждающий взгляд натыкается на человека с рождественской свечой на батарейках. Он прислоняется спиной к щиту с надписью, призывающей только что освобожденных заключенных обналичивать чеки здесь. Рядом стоят две женщины с умиротворенными монашескими лицами и двое мужчин – всем за шестьдесят.
– Это Деннис, – говорит Билл, проследив за моим взглядом. – Он присутствует на всех казнях без исключения, иногда совсем один.
– Я думала, больше народу соберется. Где же все громкоголосые фейсбучники?
– На диване, где же еще. Голосят в виртуальном пространстве.
– Когда начнется?
– Казнь? – Билл смотрит на часы. – Сейчас восемь. Думаю, в течение пятнадцати минут начнут. Обычно казнь назначают на шесть – и к семи все заканчивается. Сегодня задержались, потому что федеральный суд в последний момент получил очередную апелляцию: якобы приговоренный – умственно отсталый. – Он показывает обратно на Денниса. – Этот парень и его приятели всегда остаются до конца. Иногда апелляции рассматривают до полуночи – а он все равно ждет. Дожидается, когда из здания выйдут родственники казненного преступника. Чтобы они знали: кому-то не все равно.
Я представляю себе ночь и этого худощавого старого Санту с рождественской свечой, одиноко замершего под дорожным щитом.
– Женщина с рупором – Глория. – Билл переводит мое внимание на протестующих с транспарантами – на удивление безмолвных и спокойных. – Она тоже завсегдатай. Верит, что практически каждый заключенный камеры смертников невиновен. Это, конечно, не так. Почти все они виноваты. Однако Глорию ценят за упорство. Скоро она начнет обратный отсчет.
– А где сейчас родственники?
– Родные жертвы, если кто-то из них захочет явиться, уже внутри. Семья приговоренного – в здании через дорогу. Я слышал, Гутьеррес просил, чтобы мать не присутствовала. Если кто-то из его близких захочет присутствовать, им надо будет перейти через дорогу, как только последняя апелляция будет рассмотрена. А вот и сигнал. – Билл указывает взглядом на лестницу под часовой башней.
Справа от меня появляется молодой репортер в новеньком синем костюме и ярком галстуке лавандового цвета. Он сует микрофон в лицо женщине с транспарантом «Губернатор – серийный убийца». Камера отбрасывает на них жутковатый свет.
Плечи протестующих горбятся, образуя артритическую гору. Женщина растягивает слова на техасский манер и говорит с легким сарказмом – словно перевидала сотни репортеров на своем веку. «Да, раньше свет во всем городе начинал мигать, когда на электрическом стуле казнили заключенного. Да, такая толпа собирается почти всегда. Да, во время казни Карлы Фэй Такер тут было не протолкнуться – все-таки женщин раньше не казнили. Один из торговцев на площади даже позволил себе каламбур на вывеске: «Убийственные цены».
Вдруг репортер жестом просит ее остановиться.
Билл пихает меня в плечо. Глория поднимает рупор.
Через дорогу переходит несколько темных силуэтов. Ледяные иглы продолжают падать с неба.
Воздух внезапно взрывается ревом сотни злобных тигров; яростный и оглушительный, он отзывается у меня в мозгу, в пятках, в животе.
Грохот перекрывает крики Глории и пение женщин, которые продолжают открывать и закрывать рты, словно голодные птенцы.
Синие Рыцари газуют в унисон – чтобы он услышал.
Кончайте его.
Мистер Вега: Назовите, пожалуйста, ваше полное имя.
Мистер Бойд: Юрал Рассел Бойд.
Мистер Вега: Как лучше к вам обращаться?
Мистер Бойд: Юрал – нормально. Я… это… малость нервничаю.
Мистер Вега: Не нужно нервничать, все хорошо. Правда ли, что вам принадлежит четыреста акров земли примерно в пятнадцати милях к северо-западу от Форт-Уэрта?
Мистер Бойд: Да, сэр. Эти земли в собственности моей семьи уже больше шестидесяти лет. Но все по старинке называют их «полем Дженкинса».
Мистер Вега: Расскажете нам, что случилось 23 июня 1994 года?
Мистер Бойд: Да, сэр. У меня пропал пес. Мы должны были идти на охоту с утра пораньше, но я его не нашел и отправился в путь с Рамоной.
Мистер Линкольн: Рамона?..
Мистер Бойд: Лошадь моей дочери. В то утро она больше остальных хотела прогуляться.
Мистер Линкольн: И что случилось потом?
Мистер Бойд: Почти сразу же я услышал вой Харли – неподалеку от западного пастбища. Подумал, что он повстречался со змеей – последнее время щитомордников много развелось…
Мистер Вега: И вы пошли на вой?
Мистер Бойд: Ну да. Он уж так заходился – прямо без умолку выл. Я решил, что он почувствовал топот Рамоны и понял, что мы где-то рядом. Такой он у меня умница.
Мистер Линкольн: Во сколько это произошло?
Мистер Бойд: Под утро, в начале пятого.
Мистер Линкольн: И быстро вы нашли Харли?
Мистер Бойд: Минут через десять. Еще темно было. Он оказался на дальнем конце пастбища, в полумиле от шоссе. Караулил.
Мистер Вега: Кого караулил?
Мистер Бойд: Двух мертвых девочек. Я тогда не знал, что одна из них жива – на вид была совсем мертвой.
Мистер Вега: Опишите, пожалуйста, подробнее, что вы увидели.
Мистер Бойд: Сперва я посветил фонариком на Харли. Он лежал в канаве среди цветов и не шевелился. Руку я сразу не заметил, потому что он положил на нее морду. А потом я сразу понял, что это рука девочки – на ногтях был голубой лак. Сэр… дайте мне минутку.
Мистер Вега: Конечно.
Мистер Бойд: (Неразборчиво).
Мистер Вега: Не торопитесь.
Мистер Бойд: Очень скверный был момент. Понимаете, моя дочка любит собирать эти цветы. А я перед уходом не проверил, дома ли она.
Пока мы с Биллом ждали, когда умрет Мануэль Абель Гутьеррес, холодный моросящий дождь превратил шоссе в блестящую ледяную ленту. Над подобными бурями янки смеются на «Фейсбуке», выкладывая фото с изображением разлитой колы со льдом или единственной снежинки, из-за которых закрывают школы, а на дорогах сваливаются в одну кучу десятки машин и грузовиков. Это было бы смешно, не будь в Техасе губителен лед толщиной даже в одну десятую дюйма.
Спустя шесть минут после нашего выезда на шоссе I-45 Билл объявил, что не намерен четыре часа подряд кататься по льду. Поэтому мы застряли в викторианском замке в двух кварталах от Стен и окружающего их ядовитого облака. Нам очень повезло, что миссис Мансон, восьмидесятисемилетняя хозяйка мини-отеля, в половину двенадцатого ночи сняла трубку телефона. Все остальные отели на шоссе были полностью забиты, как и парковки перед ними: машины стояли скованные льдом, точно под толстой сахарной глазурью.
Билл в ванной, через щель под дверью доносится звук льющейся воды. Пока мы поднимались в номер, миссис Мансон трижды прокричала, что в доме поменяли все трубы и установили центральное отопление – видимо, чтобы мы не удивлялись стоимости номера (300 долларов за ночь, на минуточку). Я слегка подпрыгиваю на кровати и глажу расшитое желто-красными тюльпанами стеганое одеяло. Мне хочется сказать миссис Мансон, что ее номер стоит каждого цента.
Лидия пришла бы в восторг от этой комнаты с веселыми лимонными стенами и мрачными лицами покойников, взирающих на гостей с фотографий на комоде. От кованой лампы, сияющей на столе подобно маленькому костру. От крошечных сосулек, бьющих в стекло – как будто стучат чьи-то зубы.
Она бы улеглась в кровать и стала сочинять жуткую романтическую историю про старинное свадебное платье, что висит в полуоткрытом шкафу – и еще более жуткую про дверь в параллельный мир, которая таится за платьем. А может, объединила бы эти истории в одну. Ночь – чудесное захватывающее приключение – пролетела бы за минуту, а мы бы вновь превратились в девочек, которые знай себе сочиняют сказки, еще не догадываясь о существовании монстров и опустошительных слов.
Раздается стук в смежную дверь.
– Входи, Билл, – тут же отзываюсь я.
Он медлит на пороге, одетый в джинсы и футболку, которая, по-видимому, была у него под рубашкой.