Я – защитница. К горлу подступают слезы.
Снято. Следующий дубль. А вот и любимый доктор – звали? Этот эпизод я уже видела. Лидия. А вон там под деревом – мы с Оскаром. Какой красивый университетский городок, как приятно по нему гулять. Если бы я пошла вслед за Оскаром, тянувшим меня в другую сторону, я бы никогда это не увидела.
Камера наезжает на Лидию, при желании я могу даже прочесть названия книг, которые она держит под мышкой. Притворяется студенткой. Заговаривает моему врачу зубы – говорит пылко и быстро, в своей фирменной манере. Врач куда-то спешит и дает ей вежливые односложные ответы: явно хочет поскорей убраться.
Мистер Линкольн: Ваша честь, прошу считать поведение свидетельницы враждебным и предубежденным. Я терпелив, но это уже выше моих сил. Она уклонилась от ответа на пять моих вопросов!
Судья Уотерс: Не вижу ничего враждебного в этой миниатюрной девице в очках – кроме того, что IQ у нее явно выше вашего.
Мистер Линкольн: Протестую… вам, Ваша честь.
Судья Уотерс: Мисс Белл, отвечайте: Тесси лгала относительно каких-либо аспектов этого дела?
Мисс Белл: Да, Ваша честь.
Мистер Линкольн: Ладно, обсудим этот момент еще раз. Она лгала насчет рисунков?
Мисс Белл: Да.
Мистер Линкольн: И она лгала, что не видит, хотя на самом деле уже прозрела?
Мисс Белл: Да.
Мистер Линкольн: А до своего исчезновения она лгала касательно того, где будет бегать?
Мисс Белл: Ну да. Изредка.
Мистер Линкольн: И твой отец тоже иногда лгал насчет того, куда уходит?
Мистер Вега: Ваша честь, протестую.
До казни Террела осталось чуть больше недели, а я чищу морозильную камеру Эффи.
Пять дней назад судья отклонил ходатайство Билла на «хабеас корпус» – новость разъедает меня изнутри как щелочь. Билл сообщил мне ее по телефону. После слова «отклонил» я уже мало что слышала. Вроде бы судья говорил что-то про «непростое решение», однако найденные нами улики показались ему недостаточно убедительными для пересмотра дела.
Конечно, полиция продолжает изучать дело в свете новых теорий Игоря. У них есть список из шестидесяти восьми имен девушек, пропавших без вести в районе Мехико и Теннесси в середине 80-х – примерно так Джо оценила возраст останков.
Проблема в том, что у шестидесяти восьми девушек – сотни родственников, которые переехали, умерли, не берут трубку или попросту отказываются сдавать ДНК, чтобы помочь полиции установить личности Сюзанн. По меньшей мере пятнадцать человек из тех, с кем удалось выйти на связь, – подозреваемые по другим делам. Некоторые, возможно, убийцы, – но не тот, которого мы ищем. Одиннадцать девушек оказались беглянками, благополучно вернувшимися домой. Просто никто не удосужился убрать их из базы без вести пропавших. Словом, эта нудная и кропотливая работа может занять месяцы и даже годы. Невыполнимо. Безнадежно. Но кто-то этим занимается. А я не могу придумать, как вытащить примерзший фруктовый лед из морозилки Эффи.
– Эффи, оставляем или выбрасываем?
Хотя ответ я знаю, на всякий случай спрашиваю. У меня в руке полиэтиленовый пакет с потрепанным экземпляром «Одинокого голубя» в мягкой обложке. Гасс Маккри и Пи Ай Паркер годами мерзли рядом с какой-то едой, завернутой в фольгу и покрытой пушистыми ледяными кристаллами. Ее я решительно выбросила в мусорку, не спросив разрешения.
– Оставляем! – с укором в голосе отвечает Эффи. – Конечно, оставляем! «Одинокий голубь» – моя самая любимая книга на свете. Я ее нарочно туда положила, чтобы не потерять.
Ни за что не угадаешь, правдивы подобные объяснения, или Эффи только что придумала их в попытке оправдаться.
Через два дня после казни Террела она должна переехать жить к дочери. В Нью-Джерси. Как подумаю, что мне придется жить без нее, сразу становится нечем дышать. Однако же я согласилась помочь своей подруге погрузить в коробки всю жизнь. По крайней мере, такой у нас был план.
Пока что Эффи ни с чем не согласилась расстаться по доброй воле. Даже четыре совершенно одинаковые чугунные сковородки поедут с ней в Нью-Джерси. Отличаются они лишь воспоминаниями, навеки вжаренными в их черные души. На одной, к примеру, Эффи готовила мужу любимые оладушки («Черничный сюрприз») в день его смерти. Сковорода со слегка заржавевшей ручкой принадлежала ее матери; после похорон Эффи едва не рассорилась из-за нее с сестрой, которая «катастрофически не умела готовить». Две другие дают потрясающую «едва горелую» корочку на жареной окре и кукурузных оладьях. А окры всегда мало, и жарить ее надо сразу в двух сковородках.
Эффи весьма элегантно распростерлась на кухонном полу в своей красной пижаме. Она похожа на старую голливудскую диву, только обстановка подкачала: пожелтевший черно-белый линолеум и шестидесятилетняя коллекция кастрюль и горшков. Кухня, как и весь остальной дом, выглядит так, будто ее разбомбили. Последние три дня Эффи доставала из шкафчиков, кладовок и полок все вещи и бросала их на кровати, пол, столы и прочие доступные поверхности. Теперь дом напоминает антикварную лавку после торнадо.
– Сью, ты что-то притихла. Убиваешься из-за Террела Гудвина, будь он неладен? – Я тут же прекращаю скрести морозилку. Вытаскиваю голову. Эффи назвала меня Сью, именем дочери, при этом задав самый непростой и злободневный вопрос в наших отношениях. – А что ты удивляешься? Я еще не совсем свихнулась, голубушка. Думала, уж после той ночи, когда полицейские вломились в мой дом и содрали с меня наушники, мы с тобой наконец все обсудим. Но ты молчишь. Конечно, оно так спокойнее, понимаю. Я и не против. Эта история с маньяком – лишь малая толика того, кто ты на самом деле. И я буду страшно по тебе скучать. И по Чарли. Я должна увидеть, как эта девочка вырастет. Она обещала научить меня разговаривать по «скахайпу». Кстати, я говорила, что вчера наконец побеседовала с женихом Сью? Он нью-джерсийский итальянец в пятом поколении. Сказал, что в его семье всегда было принято – и считается большой честью – ухаживать за стариками. По крайней мере, так я услышала. Половины из того, что он сказал, я вообще не поняла – первые пятнадцать минут мне казалось, что у него какая-то проблема с дикцией.
Я смеюсь: помнится, однажды я слышала, как Эффи лопочет на французском (при этом по-техасски растягивая гласные). Поверьте, это звучало куда хуже, чем хобокенский акцент. Но смеюсь я не от души. Пооткровенничать на дорожку? Нет уж, увольте. Я не хочу сниться Эффи по ночам. Не хочу, чтобы она видела, как мои зрачки превращаются в черные дыры, или чтобы она гуляла во снах по бесконечным цветочным полям, пахнущим смертью. Не хочу, чтобы она просыпалась с этим запахом в носу.
Где-то неподалеку от стола с неразобранным хламом начинает трезвонить мой телефон, и я с облегчением кидаюсь его искать. Он оказывается между пожелтевшей инструкцией к кофеварке «Санбим» и рецептом салата доктора Гэя. Не помню, чтобы я накрывала чем-нибудь свой телефон; такое чувство, что кухня превращается в злостный сорняк, который моментально разрастается и душит все живое.
На экране горит имя Джо. Меня охватывает тревога, смешанная с надеждой.
– Алло.
– Привет, Тесса! Билл сказал, что ввел тебя в курс дела насчет решения судьи. Ужасно, что так получилось…
– Да, он звонил. – Эффи рядом, поэтому я не могу ничего толком сказать.
– Я немного волнуюсь за Билла. По-моему, он уже несколько суток не спал. Никогда не видела, чтобы он принимал работу так близко к сердцу. Наверное, дело в Энджи – он боится ее подвести. – Если я прямо сейчас позволю себе хоть намек на чувство – к Биллу или Террелу, – то точно расклеюсь. Горячие слезы уже и так подступают к моему горлу. – Но я звоню по другой причине, – продолжает Джо. – Полиция поймала вандала, который пробрался в ваш двор. На сей раз он облюбовал лужайку перед домом католического священника в Боерне, и его взяли с поличным. Я подумала, ты захочешь подать на него в суд. Сейчас его отпустили под залог. Негодяя зовут Джаред Лестер. Ему вряд ли дадут срок – скорее просто оштрафуют и заставят отрабатывать.
– Хорошо. Спасибо. Я подумаю.
Я подумаю о том, как бы мне залечь на дно и никого сейчас не злить.
– Еще кое-что. Он с гордостью утверждает, что несколько недель назад посадил рудбекии у тебя под окном. Я проверила: образцы почвы из его гаража и твоего двора совпадают. Вряд ли он врет. На допросе он сам об этом заговорил, никто его не спрашивал. Вот такие дела. Ему всего двадцать три.
Читай: не мой монстр. С арифметикой у меня все нормально. Ему было пять лет, когда меня швырнули в могилу.
Эффи разглядывает мое горло: там наверняка сейчас пульсирует жилка. Одна слеза скатывается на старинную инструкцию с рисованной кофеваркой на обложке. Я начинаю методично выстраивать баночки со специями в ровные ряды.
И давно Джо это знает? Полиция успела поймать его, допросить и отпустить под залог. А сама Джо успела исследовать образцы почв. Давно, стало быть.
Но я не должна на нее сердиться. Проводя анализ земли, она наверняка понимала, что результаты не сильно меня обнадежат.
Мой монстр все еще на свободе.
На сей раз, когда дверь открывается, это я стою на пороге и хочу войти в дом.
Внимательно разглядываю его лицо – и сердце сжимается.
Я молча умоляю его увидеть меня насквозь, всю, до конца. Черноокую Сюзанну, которая беседует с покойниками, и художницу, которая сутками терзает краски и ткани, пытаясь доказать себе, что внутри ее еще осталась красота. Мать, которая назвала дочь в честь любимого папиного питчера – и бегуна, который никогда не останавливался.
– Выглядишь ужасно, – говорю я.
– Зачем ты пришла? – Билл при этом обнимает меня за талию и притягивает к себе.
В последние несколько дней мы почти не созванивались и не переписывались. Похоже, Билл все это время даже душ не принимал. Мне все равно. От него пахнет жизнью. Его подбородок царапает мою щеку, как наждачка. Наши губы соприкасаются, и на одно-единственное мгновение в мире не остается больше никого и ничего.