– Спасибо, – рассеянно отвечаю я.
Спереди нацарапано от руки: «Для Тесси». Ни марки, ни обратного адреса. На ощупь пакет мягкий, а в середине – что-то твердое.
Не открывай, предупреждает одна из Сюзанн.
Я выглядываю на улицу. Внимательно осматриваю темную лужайку и силуэты кустов, растущих между нашими с Эффи дворами. На подъездной дорожке под неслышную музыку без мелодии и ритма танцуют тени.
Чарли ушла ночевать к подружке. Лукас остался спать у девушки. Билл по просьбе Террела уехал в Хантсвилл.
Эффи уже шлепает по тропинке домой.
Через 43 часа после нападения на Тесси
Это не моя подруга.
Это какой-то манекен в клоунском парике и с дряблым лицом. Всюду трубки, трубки – безумный аквапарк, только вместо воды – красное и желтое.
Я держу Тесси за руку и стискиваю ее, все время глядя на часы. Так велела тетя Хильда. «Надо сжимать примерно раз в минуту, – сказала она. – Пусть Тесси знает, что мы рядом». Я стараюсь не задевать ту часть руки, где повязка слегка порозовела. Вчера подслушала сиделку – ногти у Тесси выдраны с корнем, как будто она пыталась вылезти из могилы. А еще врачи долго выковыривали желтые лепестки из рваной раны на ее голове.
– Ногти иногда отрастают по два года, – громко говорю я. Потому что тетя Хильда попросила больше с ней разговаривать, она ведь может все слышать; и потом, я уже заверила Тесси, что ее ногти отрастут за шесть месяцев.
Когда я узнала, что Тесси пропала, меня вырвало. Спустя двенадцать часов я поняла, что с ней случилась беда. И начала писать похоронную речь. Я написала, что больше никогда не почувствую, как она заплетает мне косу, никогда не увижу, как она за тридцать секунд рисует в тетради что-нибудь очень красивое, или как ее лицо звереет, когда она бежит. Люди рыдали бы, слушая мою речь.
Я хотела процитировать Чосера, Иисуса Христа и прилюдно поклясться, что посвящу всю жизнь поискам ее убийцы. Я уже представляла, как буду стоять за кафедрой баптистской церкви и грозить убийце пальцем – на случай, если он слушает, ведь они обычно слушают. Вместо «Упокой Господь ее душу» люди стали бы с опаской озираться по сторонам и бросать друг на друга подозрительные взгляды и гадать, не убийца ли их сосед. На каждой кухне есть нож, на каждой подушке – наволочка, в каждом гараже – антифриз. Орудия убийства повсюду, люди, и мы готовы нанести ответный удар. Такой был бы посыл.
Тесси считает, что люди в большинстве своем – хорошие. Я не согласна. Мне ужасно хочется спросить, что она теперь думает по этому поводу, но я не буду. Не хочу тыкать ее лицом в собственные ошибки.
Монитор над ее койкой в сотый раз начинает вопить, и я подскакиваю на месте. Тесси даже не вздрагивает. Ее рука на ощупь как моцарелла. Примерно в десятый раз меня посещает страшная мысль, что Тесси никогда не будет прежней. На ее лице повязка, которая что-то скрывает. Возможно, моя подруга больше не красотка. Или не юмористка. Возможно, она перестанет понимать мои литературные аллюзии. И быть единственным на свете человеком, который не считал меня упырихой. Даже родной отец иногда называет меня Мартишей Аддамс.
Монитор все вопит и вопит. Я снова жму кнопку вызова медсестры. Та влетает в палату и спрашивает, когда к пациенту придет кто-нибудь взрослый, – будто все проблемы из-за меня.
Я не хочу обратно в вестибюль. Там миллион посетителей, и тренер Тесси едва не свел меня с ума своей болтовней. Все твердил, как ей повезло, что доблестная полиция подоспела вовремя. Я снова рассказываю про это Тесси – второй раз за несколько минут.
Ее веки трепещут. Но тетя Хильда меня предупредила, что такое случается. Это еще не значит, что она приходит в себя.
Я сама выбрала Тесси, когда мы учились во втором классе. Стоило мне увидеть ее за партой, я сразу все поняла.
Стискиваю ее руку.
– Можешь возвращаться. Не бойся, я его к тебе не подпущу.
1.51 утра
Закрываю дверь. Вбиваю пароль.
Разворачиваюсь – и перестаю дышать.
К зеркалу на стене изнутри прижато лицо Мерри.
Как в тот вечер, на парковке у аптеки. Сколько же сил ей понадобилось, чтобы подняться с заднего сиденья и приникнуть к окну – полумертвая, накачанная снотворным, полузадушенная синим шарфом, она все же надеялась, что кто-то вроде меня успеет ее спасти. Из всех Сюзанн, что живут в моей голове, Мерри – самая спокойная и нетребовательная. Самая виноватая.
Все хорошо, говорю я, медленно подходя к зеркалу. Ты ни в чем не виновата. Это ты меня прости – я не смогла тебя выручить.
Когда я прижимаю ладонь к стеклу, Мерри уже нет. Вместо нее в зеркале – бледная женщина с всклокоченными рыжими волосами, зелеными глазами и золотой спиралькой на шее. Зеркало запотевает от моего дыхания, и я тоже исчезаю.
Мерри показывалась мне уже дважды. В окне психотерапевтического кабинета, когда мне было семнадцать – через пять дней после того, как я прозрела. И четыре года назад. Она сидела в последнем ряду церковного хора на похоронах моего отца и пела «Я улечу».
Подхожу к кухонному шкафчику, достаю нож и вспарываю бумажный пакет.
В голове вновь поднимается оживленное гудение Сюзанн.
За полгода до суда
Я барабаню в дверь и громко зову Тесси по имени.
Она заперлась от меня на балконе. Я застряла в ее дурацкой розовой спальне из детской сказки, которая годится разве что для десятилетки. Когда я проснулась, Тесси уже не было, а дверь на балкон не открывается. Конечно, я ей сто раз говорила, чтобы она не выходила туда одна: потому что она слепая и это опасно, потому что взрослые оставили меня за ней присматривать. Но на самом деле, конечно, причина другая: я боюсь, что она спрыгнет.
Сегодня у нее очередной Грустный день. Двадцать шестой подряд. Я обвожу смайликом те дни в календаре, когда она улыбнется хотя бы раз. Никто больше не рисует смайлики в календаре, но если сегодня Тесси покончит с собой, все шишки достанутся Лидии Фрэнсис Белл, кому же еще.
Лидия дурно на нее влияет. Лидия одержима смертью. Лидия даже могла ее подтолкнуть.
Я прижимаю ухо к двери. Пока жива. Наигрывает на флейте что-то заунывное. Чтобы извлечь из флейты звук, дуть надо довольно сильно. Не хотела бы я сейчас оказаться рядом и учуять ее дыхание: она уже шесть дней не чистила зубы. Один урок из всей этой истории с Тесси я извлекла: когда от человека воняет, любить его гораздо сложнее. Конечно, хорошее тоже есть. Приятно, когда журнал «Пипл» называет тебя ее «верным другом». И я почти всегда ощущаю это удивительное щекотание в груди: как если смотреть в океан и думать о том, какой он глубокий и темный, а на дне может прятаться кто угодно. Мне нравится жить в ужастике и каждый день просыпаться на новой странице – пусть люди и считают главной героиней Тесси.
Дверь немного поддается, и я пихаю ее бедром еще сильней. Это не я, а ее бабушка с дедушкой выдумали – привезти нас с Тесси сюда на выходные. Разумеется, они полуглухие и отключились в полдесятого вечера.
Ну не прыгнет же она с крыши из-за моих дурацких слов про Фриду Кало? Сегодня за ужином я такое ляпнула… бабулька меня чуть живьем не съела. А начал, между прочим, дедушка.
Он рассказывал Тесси про то, как Фрида Кало рисовала прямо в постели – после той аварии, когда ей переломало все кости и она целый год провалялась в гипсе. Мать Фриды сделала для нее специальный мольберт, чтобы рисовать лежа. И дедушка Тесси предложил соорудить что-то подобное. Он, конечно, хотел ее ободрить и вдохновить. А по мне, так тут один урок: один-единственный несчастный случай может исковеркать человеку всю жизнь, и так будет с Тесси. Но про это я умолчала, понятное дело. Сказала только, что даже хорошо, что Фрида покончила с собой, все равно она зарисовала бы себя до смерти. Мне это показалось смешным. Серьезно: сколько еще портретов Фриды Кало вынес бы наш мир?
Дверь внезапно поддается, и я вываливаюсь на балкон. Тесси сидит на перилах спиной ко мне, в белой дедушкиной футболке размера XL. Ну прямо Каспер, доброе привидение. Ночнушку она забыла дома, поэтому взяла футболку у деда.
Если хочешь уйти из жизни, есть способы и получше, думаю я. Да и одеться надо иначе.
Может, дать ей спрыгнуть – не мешать? Просто подумалось.
Нет, если она и сбросится с крыши, все равно не умрет – попадет в инвалидное кресло. Такая уж она везучая. Точнее, невезучая. Я столько стараюсь, чтобы вернуть Тесси к жизни, а она как пить дать жалеет, что не уснула в той могиле навсегда.
Сегодня я по-настоящему зла. Злее обычного. Я плачу от злости. Не знаю, сколько еще протяну. В газетах только переливают из пустого в порожнее, а правды – противной и вонючей – никто не напишет.
Тесси все играет на своей дебильной флейте. От этой музыки мне самой хочется сдохнуть.
– Пожалуйста, слезь с перил, – выдавливаю я. – Прошу тебя!
1.54 утра
Засовываю руку в сверток и достаю полиэтиленовый пакет.
Внутри – футболка.
С запекшейся кровью.
Я ее узнаю.
За 10 недель до суда
Сегодня можно нарисовать в календаре двадцать смайликов.
Мама только что купила нам ледяную колу, воткнула в банки соломинки и принесла на подносе вместе с большой миской чипсов. Сказала, что ей радостно слышать наш смех. После этого я заперла дверь. То была идея Тессы – вместе нарисовать картинки для нового врача. Честно говоря, я в шоке: обычно такие идеи приходят мне, а Тесси вообще врать не умеет. Но она говорит, что пока не готова пустить в душу этого психотерапевта. «Пустить в душу» – это она просто повторяет за своим прошлым врачом, редкостным идиотом. Тот посоветовал ей такой способ прозреть: забраться на вышку и спрыгнуть с нее в бассейн, а потом открыть глаза под водой. Я сказала про это отцу Тесси. В жизни не видела его таким злым! «Да он же чуть ее не угробил!»