– Ты не представляешь, как я рад, – улыбался Антоха, закрывая дверь на ключ. – Ты не переживай, я все улажу, тебе даже медкомиссию проходить не придется, можешь хоть завтра на службу. Хотя нет, завтра у тебя будет болеть голова, давай уже с понедельника.
– Антох, с понедельника или вторника – не проблема. Мне помощь твоя нужна.
– Все, что угодно, дружище, – просиял тот. – Давай выпьем за твое возвращение.
– Прости, Антох, пить не буду.
– То есть как? – Рука с поднятым бокалом опустилась на стол. – Закодировался, что ли? Или на антибиотиках?
– Закодировался. И похоже, навсегда.
– Не пугай меня, Краснов. В больничке был? Ты не кипишуй, сейчас почти все лечится.
– Сомневаюсь, что это излечимо, – с горечью усмехнулся Евгений. – Не в этом суть. Так поможешь?
– Я тебе хоть раз отказывал? – оскорбился друг. – Говори, что там у тебя? Опять какая-то телка сбежала? Найдем, вернем и посадим.
– Мне бы человечка одного пробить на предмет родства. Сделаешь?
– Если человечек не оттуда, – Антон показал пальцем в потолок, – тогда без проблем.
– Нет, скорее даже наоборот. Я тебе данные эсэмэской скину, хорошо?
Антон залпом осушил свой бокал. Подумал немного и проделал то же самое со вторым. Сунул в рот дольку лимона и даже не поморщился.
– Завтра отзвонюсь по твоему вопросу.
– Спасибо, Антох. В понедельник увидимся.
– Угу.
Марина
Марина открыла глаза и не смогла понять, какое сейчас время суток. В комнате было темно из-за плотно задернутых штор, с улицы не доносилось ни звука. Видимо, все же ночь. Она сделала попытку подняться, но снова легла на подушку: голова гудела так, что казалось, вот-вот взорвется. Все тело ныло, будто Марину долго и методично избивали палками.
Сколько она так пролежала, неизвестно: может, час, а может, всего несколько минут, но как только боль стала терпимой, она повторила попытку встать с постели. Это ей удалось.
Глаза давно привыкли к темноте, и теперь девушка без труда нашла окно. Отодвинув штору, она поняла, что ошиблась: ночь прошла, светало. Получалось, что проспала она целые сутки. Или больше? Она никак не могла сосредоточиться на том, что же случилось до того, как она уснула. Мысли расплывались, в голове был туман.
Марина проковыляла к двери, дернула ручку и с ужасом поняла, что ее заперли. Но зачем? И тут она вспомнила все.
Аня, ее бедная сестра, осталась лежать на холодной дороге, в луже крови. А она ничем ей не помогла, бросила сестру совсем одну.
Марина принялась стучать в запертую дверь, но никто не ответил. Почему бабушка не идет к ней? Ведь это ее квартира. Елизавета Петровна не могла никуда уйти. А зачем она ее заперла? Или не она? Тогда кто? Марина снова начала колотить в дверь в надежде, что кто-нибудь ее наконец услышит.
Безрезультатно.
– Бабушка! Бабушка, открой! – кричала Марина, рискуя сорвать голос. И только потом догадалась осмотреть комнату.
На тумбочке возле кровати стояли две полуторалитровые бутылки с водой, на тарелке возвышалась горка бутербродов, накрытая пищевой пленкой, а в углу был самый настоящий биотуалет. Значит, ее заперли здесь надолго.
Марине сделалось по-настоящему страшно. Страшно не от того, что она оказалась запертой в комнате, а от того, что не понимала, кому и зачем это понадобилось.
– Бабушка! – Марина села на пол спиной к двери и заплакала, закрыв лицо руками. – Бабушка, открой, прошу тебя! – У нее началась настоящая истерика. Она рыдала в голос, ничего уже не видя от слез, когда в замке повернулся ключ. Дверь отворилась, и Марина вывалилась наружу.
– Прости меня, милая.
Марина быстро вскочила на ноги и теперь смотрела на древнюю старушку, говорившую с ней голосом Елизаветы Петровны. Старушка тяжело опиралась на трость и смотрела в пол, избегая ее взгляда.
– Зачем ты это сделала? – воскликнула Марина, все еще не в силах поверить, что человек может так измениться за столь короткое время. – Зачем ты заперла меня?
– Он сказал, что так нужно для твоей безопасности.
Марина даже не стала переспрашивать, кто он, и так было ясно. Неясно другое, почему он решил, что ей грозит какая-то опасность? И что, черт побери, с Аней?
– Аня жива, – не дожидаясь ее вопроса, сказала Елизавета Петровна. – Она в крайне тяжелом состоянии, врачи сказали, что нужно подождать еще сутки, пока не минет кризис. Но ведь главное, что жива.
Марина почувствовала, как с души спал огромный камень. Она больше не злилась на бабушку, которая просто хотела ее защитить. Жизнь, давшая трещину, кажется, снова начала налаживаться. Аня обязательно выкарабкается, у нее молодой и сильный организм. А перед глазами стояла все та же картина: сестра лежит прямо на асфальте, неестественно вывернув ногу, волосы перепачканы в крови, лицо синюшно-белое, как у покойника.
Они с бабушкой сидели на кухне, на столе стояли нетронутые чашки с давно остывшим чаем. Обе молчали, не потому, что не хотели разговаривать, просто боялись, что едва произнесут хоть слово – разревутся.
Первой тишину нарушила Марина:
– Я хочу увидеть сестру.
– К ней сейчас никого не пускают, детка. Врач обещал сообщить, как только она придет в себя, и тогда мы сразу же сможем ее навестить.
– Но ведь можно просто дежурить в больнице, пусть не в реанимации, а хотя бы в коридоре. Она проснется и испугается, что рядом никого нет. Аня только думает, что она взрослая, на самом же деле сущий ребенок. – Марина сжала губы, стараясь сдержать подступившие слезы.
Елизавета Петровна взяла руку Марины в свою, и девушка почувствовала, какая у нее холодная ладонь.
– Бабушка, твоя рука, она совсем ледяная.
– Не обращай внимания, в моем возрасте такое почти норма.
– Ты должна показаться врачу. И пожалуйста, не спорь.
– Хорошо, милая, – улыбнулась она и резко сменила тему: – Может, позавтракаешь? Я вчера приготовила сырники, но одна есть не стала.
– Не хочу. Аппетита совсем нет.
Из больницы позвонили на следующий день. Мягкий баритон сообщил, что пациентка Соломатина Анна Викторовна пришла в себя и хочет видеть свою сестру.
– Она попросила, чтобы сестра пришла одна.
Это было жестоко по отношению к бабушке, но Елизавета Петровна грустно кивнула:
– Я понимаю. Ты поезжай, поговори с ней, успокой.
Марина обняла бабушку и поцеловала ее в морщинистую щеку. Елизавета Петровна, которая за все время не проронила ни слезинки, горько разрыдалась.
В каком-то неосознанном порыве бабушка перекрестила внучку, пожелав ей удачи.
А вечером ей позвонили, чтобы сообщить: «Ваша внучка Марина похищена. Если в течение трех дней Елизавета Петровна не привезет фигурку ангела в указанное место, вашу внучку убьют и вернут вам по частям». Номер, с которого был сделан звонок, как водится, не определялся.
Евгений
Антоха не изменял своим привычкам. Звонок от него раздался ровно в семь утра. Евгений как раз вышел из душа и натягивал футболку.
– Слушай, Краснов, задал же ты мне задачку. Мужик помер сто лет назад. Зачем тебе его родственные связи понадобились?
– Антох, все потом, ладно? Выкладывай, что нарыл.
– Нарыл – громко сказано. – Антоха явно был разочарован тем, что Женя ему ничего не объяснил, и, картинно вздохнув, ответил: – Родство подтвердилось. Клиентка твоя, Елизавета Петровна, правнучка Петра Старостина. Бабы в их семье все какие-то несчастные, поголовно матери-одиночки. Была только одна замужняя, Анфиса Старостина, но и та почему-то не стала брать фамилию мужа.
– Спасибо, Антоха, я твой вечный должник.
– Аккуратнее со словами, – голосом змея-искусителя сказал тот. – В понедельник жду тебя с трудовой книжкой.
Евгений пообещал быть вовремя и сбросил звонок. Чутье снова не подвело его. Эх, жаль, что он так просто согласился на Антошины условия.
…От дома Петра Старостина остался один остов, окна были выбиты, крыша давно обрушилась.
– Неужели кто-то заинтересовался нашей достопримечательностью?
Евгений обернулся и увидел старичка бомжеватого вида, который толкал перед собой садовую тачку, заваленную всякой рухлядью.
– Дом Петра Афанасьевича хотите прикупить? Хороший был дом, тут одно время клуб располагался, потом на первом этаже магазин открыли. А после войны забросили, вот он и стареет, умирает потихоньку.
Дед говорил о доме как о старом приятеле.
– Собственно, мне интересен сам Петр Старостин. – Евгений протянул руку для приветствия. Рукопожатие у старика было крепким, как у работяги, который всю жизнь отпахал на каком-нибудь заводе. – Я книгу пишу, вот собираю информацию, так сказать, по крупицам.
– И чего бы вам хотелось о нем узнать? – Старик был рад оказаться полезным, даже тачку свою бросил и подошел к Краснову поближе. – Меня Александр Иванович величать. Можно просто дядя Саша.
– А я Евгений. Так вот, дядя Саша, хотелось бы знать, как он жил, чем занимался, – представившись в ответ, начал перечислять Евгений. – В общем, все, что можете вспомнить.
– А чего про него вспоминать? Нехороший он был человек, Петр Старостин. Жадный, хоть и зажиточный. Зажиточные они все жадные. – Дядя Саша хитро сощурился. – Ювелирным делом промышлял, деньжата у него водились, а жену свою в ежовых рукавицах держал.
– Откуда же вы так много о нем знаете? – Евгений старался подстегнуть в старике чувство собственной значимости. Хотя тот и без этого раздулся от важности, как индюк.
– Бабка моя у него на кухне обреталась, так, ничего серьезного: принеси-подай. Картошку чистила, сковороды да кастрюли оттирала. Ее в революцию чуть не зашибли солдаты пьяные, насилу сбежать успела. Сам-то хозяин, поговаривают, так и сгинул в собственном доме. Вроде и не граф какой, а жил на широкую ногу, прислуги полон дом имел, вот им и заинтересовались. Бабы поговаривали, мол, видели, как он со свечкой по ночам по лестницам бродит туда-сюда. Но это уже после смерти, конечно.