, блеск луны на поверхности моря, и в этом серебристом мерцании чувствовалось что-то одновременно холодное, скептическое и удивленное. Впрочем, удивление было в ней самой, скептицизм – во внешнем мире, а холодок – в обоих.
Порой она поднимала глаза и нащупывала телескоп в кармане, но чтобы воспользоваться им, необходимо было сделать остановку. Однако мулефа явно торопились: Мэри понимала, что любая задержка была бы им неприятна. После часа стремительной езды они свернули с каменной дороги на узкую тропку, которая тянулась в высокой, по колено, траве мимо рощи колесных деревьев к холмистой гряде; море осталось у них за спиной. Весь пейзаж был залит лунным светом; впереди горбились широкие лысые холмы с редкими расселинами, по которым в окружении деревьев бежали небольшие ручьи.
К одной из таких расселин и направилась группа. Когда они повернули, сбросив скорость, Мэри слезла и пошла дальше пешком; бок о бок с мулефа она перевалила через холм и спустилась в лощину.
Она слышала, как журчит ручей и шелестит травой ночной ветерок. Слышала, как тихо шуршат колеса, – земля под ними была ровная, хорошо утрамбованная – и как мулефа тихо переговариваются впереди. Потом они остановились.
На склоне холма, всего в нескольких шагах от них, Мэри заметила одно из окон, проделанных чудесным ножом. Оно напоминало вход в пещеру, потому что лунный свет проникал в него, и казалось, что глядишь в глубь холма; но это впечатление было обманчивым. И оттуда, один за другим, появлялись духи.
Мэри почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног. Усилием воли она стряхнула с себя оцепенение и схватилась за ближайшую ветку: ей нужно было убедиться, что физический мир еще существует и она по-прежнему является его частью.
Затем она подступила ближе. Тут были старики и старухи, дети, женщины с младенцами на руках, люди и другие создания; все гуще и гуще текли они из мрака на свет реальной луны – и исчезали.
Это было поразительное зрелище. Сделав несколько шагов в этом мире травы, воздуха и серебристого света, они озирались по сторонам – на лицах их был написан такой восторг, какого Мэри не видела еще ни разу в жизни, – и протягивали вперед руки, будто пытаясь обнять всю вселенную; а потом, словно были сотканы из тумана или дымки, просто рассеивались, становясь частью земли, росы и ночного ветерка.
Некоторые из них поворачивали к Мэри, точно хотели сказать ей что-то; они касались ее руками, и она чувствовала как бы прохладные дуновения. Одна призрачная старуха поманила ее к себе. Затем раскрыла рот, и Мэри услышала ее голос:
– Им надо рассказывать истории. А мы этого не знали. Столько времени – и не знали! Но им нужна правда. Они ею питаются. Вы должны рассказывать им правдивые истории, и все будет хорошо, все… Просто рассказывайте…
И она растворилась в воздухе. Это было одно из тех мгновений, когда мы вдруг вспоминаем забытый сон и на нас волной накатывают все чувства, которые мы тогда испытали. Это был тот сон, о котором она пыталась поведать Аталь, та самая ночная картина; но едва Мэри попробовала снова вернуть ее, как она рассеялась и пропала, подобно выходящим из черного проема духам. Сон исчез навсегда, оставив по себе лишь неуловимое, но сладостное чувство и призыв рассказывать истории.
Она вгляделась во тьму. Насколько хватал глаз, в этой бесконечной тишине двигались духи – они шли один за другим, целыми тысячами, как беженцы, возвращающиеся на родину.
«Им надо рассказывать истории», – повторила она про себя.
Глава тридцать третьяМарципан
И ты, о ларчик, начиненный
Цветущей сладостью, – весна…
Ночью Лире приснилось, что Пантелеймон вернулся и открыл ей свою окончательную форму; ей очень понравилось, как он выглядит, но наутро, проснувшись, девочка не смогла даже приблизительно вспомнить, каким он был.
Солнце взошло совсем недавно, и воздух был свежий, ароматный. Через распахнутую дверь – Мэри уложила ее в своей маленькой хижине, крытой тростником, – Лира видела солнечный свет. Она немного полежала, прислушиваясь. Снаружи щебетали птицы и стрекотало какое-то насекомое вроде сверчка; рядом тихо дышала во сне Мэри.
Лира села и обнаружила, что раздета догола. Сначала ее охватило негодование, но потом она заметила у своей постели аккуратно сложенную чистую одежду – рубашку Мэри и кусок мягкой, легкой узорчатой ткани, которую можно было обвязать вокруг талии вместо юбки. Она оделась, чуть не утонув в рубашке; но теперь ей хотя бы не стыдно было выйти из хижины.
Так она и сделала. Пантелеймон был поблизости; Лира в этом не сомневалась. Она почти слышала его голос, его смех. Это должно было означать, что он в безопасности и что они до сих пор как-то связаны. А когда он простит ее и вернется – уж тогда-то они наговорятся вволю, ведь просто на то, чтобы все рассказать друг другу, уйдет не один час…
Уилл по-прежнему спал под деревом – вот лентяй! Лира подумала, не разбудить ли его, но потом решила, что в одиночку можно искупаться в реке. Она часто плескалась голышом в речке Черуэлл со всеми остальными оксфордскими детьми, но купаться так с Уиллом… При одной мысли об этом она залилась краской.
Оставив Уилла досыпать, она отправилась на берег в перламутровой утренней дымке. В камышах у кромки воды абсолютно неподвижно стояла на одной ноге высокая стройная птица, похожая на цаплю. Лира пошла медленно и тихо, чтобы не спугнуть ее, но птица обращала на нее не больше внимания, чем на какой-нибудь случайный прутик, упавший в воду.
– Ну ладно, – сказала она.
Бросив одежду на берегу, она скользнула в реку. Поплавав, чтобы не замерзнуть совсем, она вылезла и присела на корточки, стараясь унять дрожь. Раньше Пан обязательно помог бы ей обсушиться… А может, он обернулся рыбой и сейчас смеется над ней в воде? Или стал жуком и забрался к ней под одежду, чтобы потом ее пощекотать, или летает вокруг в виде птицы? А вдруг он где-то далеко с другим деймоном и вовсе о ней не думает?
Солнце пригревало все сильнее, и она скоро высохла. Снова накинув на себя просторную рубашку Мэри, она приметила на берегу несколько плоских камней и решила сходить за своим собственным платьем, чтобы выстирать его. Но оказалось, что ее кто-то опередил: на упругих ветках душистого куста поблизости висела одежда, ее и Уилла, уже почти сухая.
Уилл пошевелился. Она села рядом и тихонько окликнула его:
– Уилл! Вставай!
– Где мы? – тут же отозвался он и сел, схватившись за нож.
– У друзей, – сказала она, отводя глаза. – Они даже одежду нам постирали – или это доктор Малоун… Сейчас тебе принесу. Правда, она еще чуть-чуть влажная…
Протянув ему вещи, она отвернулась и подождала, пока он оденется.
– А я в речке купалась, – сказала она. – Пошла искать Пана, но он, по-моему, прячется.
– Это мысль. Я имею в виду купание. У меня такое чувство, будто я целый год не мылся – весь грязью зарос… Пойду отмываться.
Пока его не было, Лира бродила по поселку: ее разбирало любопытство, но она старалась не глазеть ни на что подолгу, чтобы не погрешить ненароком против местного этикета. Некоторые дома были очень старые, другие – совсем новые, но все явно строились на один лад, из дерева, глины и соломы. В них не было ничего грубого; на каждой двери, оконной раме и притолоке Лира видела изящные узоры, но это не была резьба по дереву: казалось, что дерево уговорили вырасти именно таким манером.
Она смотрела по сторонам и замечала все больше следов, говорящих о пристрастии хозяев к порядку и аккуратности; это было все равно что открывать новые уровни значений на алетиометре. Часть ее сознания жадно стремилась разгадать суть увиденного, перебегая от одного образа к другому, похожему, и от одного смысла к другому, как при общении с прибором; но другая часть была занята размышлениями о том, сколько они пробудут здесь, прежде чем их вынудят двигаться дальше.
«Во всяком случае, я ни шагу отсюда не сделаю, пока не вернется Пан», – сказала она себе.
Наконец Уилл пришел с реки, а потом из дома показалась Мэри и позвала их завтракать; вскоре к ним присоединилась Аталь, и весь поселок ожил. Двое малышей мулефа, еще без колес, все время подглядывали за Лирой из-за угла, прячась за своими хижинами; иногда она внезапно оборачивалась и смотрела прямо на них, так что они подпрыгивали от испуга и смеялись.
– Ну вот, – сказала Мэри, когда они поели хлеба с фруктами и выпили по чашке обжигающе горячего напитка с мятным ароматом. – Вчера вы валились с ног от усталости, и вам нужен был отдых. Но сейчас вы оба выглядите гораздо лучше, и, по-моему, нам пора рассказать друг другу обо всем, что мы выяснили. Времени на это уйдет немало, так что давайте заодно займем руки чем-нибудь полезным – например, будем чинить сети.
Они отнесли ворох жестких просмоленных сетей на берег, разложили их на траве, и Мэри показала им, как заменять истершиеся куски веревки на новые. Она не теряла бдительности, потому что Аталь передала ей тревожную весть: семьи, живущие дальше по берегу, видели, как в море собираются большие стаи белых птиц, туалапи, и все мулефа были готовы покинуть свои поселки по первому сигналу. Но пока работу следовало продолжать.
Так они сидели и работали на солнышке, у тихой реки, и Лира поведала им свою историю, начав с того страшно далекого дня, когда они с Паном решили забраться в Комнату Отдыха в Иордан-колледже.
Прилив сменился отливом, а туалапи так и не появились. Под вечер Мэри повела Уилла с Лирой вдоль берега, мимо столбиков, к которым были привязаны рыболовные сети, по широкой заболоченной низине к морю. В пору отлива здесь было безопасно, потому что белые птицы совершали набеги на материк только тогда, когда вода стояла высоко. Они шагали по твердой дорожке над грязью; подобно всем прочим сооружениям мулефа, она была сделана очень давно и поддерживалась в идеальном состоянии, так что казалась частью самой природы, а не чем-то навязанным извне.