Да, мы не знаем, что он делает, но я ведь могу спросить алетиометр? Вот и узнаем.
И мы сможем хорошенько об этом подумать, а не гадать и бояться.
Уилл не хотел называть главную причину: если нож не починят, он может никогда не вернуться домой, никогда не увидеть свою мать; она никогда не узнает, что случилось, будет думать, что он бросил её, как отец. Оба их ухода будут на совести этого ножа. Он должен использовать его, чтобы вернуться к ней, или он никогда себя не простит.
Йорек Бирнисон долго молчал, глядя в ночную темноту. Потом он медленно поднялся, величаво подошёл к выходу из пещеры и посмотрел вверх: на небе былизнакомые ему северные звёзды, были и чужие.
За его спиной Лира переворачивала мясо на огне, а Уилл осматривал свои раны.
Тиалис и Салмакия на своём выступе молчали.
Потом Йорек обернулся.
— Хорошо, я сделаю это, но с одним условием, — сказал он. — Хотя я чувствую, что это ошибка. У моего народа нет богов, призраков и деймонов. Мы живём и умираем, и всё. Человеческие дела приносят нам лишь печали и неприятности, но у нас есть язык, и мы воюем, и мы используем инструменты. Может быть, нам стоит принять чью-то сторону. Но полное знание лучше полузнания. Лира, спроси свой прибор. Узнай, чего ты просишь. Если после этого ты всё ещё захочешь, я починю нож.
Лира немедленно достала алетиометр и пододвинулась поближе к огню, чтобы видеть циферблат. Она читала прибор дольше обычного, а когда моргнула, вздохнула и вышла из транса, на лице её отразилась тревога.
— Он никогда ещё не говорил так путано, — сказала она. — Он сказал кучу всего.
Думаю, я поняла. Думаю, да. Сначала он сказал про равновесие. Он сказал, что нож может навредить или сделать добро, но между тем и другим такое тонкое, такое чуткое равновесие, что самая слабая мысль или желание могут качнуть весы в ту или другую сторону… и он имел в виду тебя, Уилл, твои мысли или желания, только он не сказал, какая мысль плохая, а какая хорошая.
— Потом… он сказал да, — закончила она, сверкнув глазами на шпионов. — Он сказал, да, сделайте это, почините нож.
Йорек пристально посмотрел на неё и кивнул.
Тиалис и Салмакия спустились, чтобы посмотреть на всё поближе, а Лира сказала:
— Надо ещё дров, Йорек? Мы с Уиллом можем сходить.
Уилл понял, что у неё на уме: вдалеке от шпионов они смогут поговорить.
Йорек сказал:
— Ниже первого отрога на тропе есть куст со смолистыми ветками. Принесите их сколько сможете.
Она тут же подскочила, и Уилл пошёл с ней.
Под сияющей луной лежала тропа — цепочка припорошенных следов на снегу, холодный воздух кусал за щёки. Оба они почувствовали себя бодрыми, полными надежд и живыми. Они молчали, пока не отошли на порядочное расстояние от пещеры.
— Что он ещё сказал? — спросил Уилл.
— Кое-что, чего я тогда не поняла и сейчас не понимаю. Он сказал, что нож станет смертью для Пыли, но потом сказал, что только так можно сохранить ей жизнь. Я не поняла, Уилл. Но он снова сказал, что нож опасен, он всё время это повторял. Он сказал, если мы, ну, ты знаешь — то, о чём я думала…
— Если мы пойдём в мир мёртвых…
— Да, он сказал, что если мы пойдём туда, мы можем никогда не вернуться, Уилл.
Мы можем не выжить.
Он промолчал, и они, посерьёзнев, зашагами дальше, ища по дороге куст, о котором говорил Йорек, притихшие от мысли о том, на что они могут решиться.
— Но мы должны, — сказал он. — Так?
— Не знаю.
— Я хочу сказать, теперь мы знаем. Тебе нужно поговорить с Роджером, а я хочу поговорить с отцом. Теперь мы должны.
— Мне страшно, — сказала она.
И он знал, что больше она никому в этом не признается.
— Он сказал, что будет, если мы не пойдём? — спросил он.
— Только пустота, ничего. Я ничего не поняла, Уилл. Но, думаю, он хотел сказать, что даже если это так опасно, мы должны попытаться спасти Роджера. Но всё будет не так, как когда я спасла его из Болвангара; тогда я вообще не знала, что делаю — просто отправилась туда, и мне повезло. То есть мне все помогали: гиптяне, ведьмы. Там, куда нам придётся пойти, помощи не будет. И я вижу… я видела во сне… это место… оно хуже Болвангара. Вот почему я боюсь.
— Чего я боюсь, — спустя минуту сказал Уилл, не глядя на неё, — так это застрять где-нибудь и никогда больше не увидеть свою мать.
Ему вдруг вспомнилось: он был совсем маленьким, ещё до того, как начались её беды, и он заболел. Его мать, кажется, всю ночь сидела в темноте на его кровати и пела колыбельные, рассказывала сказки, и пока Уилл слышал её милый голос, он знал, что он в безопасности. Он не может теперь её бросить. Не может! Если понадобится, он будет ухаживать за ней всю свою жизнь.
Как будто угадав его мысли, Лира горячо сказала:
— Да, это и правда было бы ужасно… Знаешь, с моей матерью, я никогда не понимала…
Я ведь просто росла сама по себе; не помню, чтобы кто-нибудь меня обнимал или прижимал к себе, сколько себя помню, мы с Паном всегда были одни… не помню, чтобы миссис Лонсдейл ко мне так относилась; она была экономкой в Джордане, и только следила, чтобы я была чистой, вот и всё, о чём она думала… Ах, да — и хорошие манеры… Но в пещере, Уилл, я и правда почувствовала… ох, это странно — я знаю, что она делала ужасные вещи, но я и правда чувствовала, что она любит меня и заботится обо мне… она, наверное, думала, что я умираю — я же всё время спала, видимо, я чем-то заразилась — но она не переставала обо мне заботиться. И я помню, как пару раз просыпалась, а она обнимала меня… Я точно это помню… Если бы у меня был ребёнок, я бы делала то же.
Так она не знает, почему всё это время спала. Сказать ей и предать её воспоминания, пусть даже и фальшивые? Нет. Конечно, он этого не сделает.
— Это тот куст? — сказала Лира.
Луна сияла так ярко, что был виден каждый листик. Уилл отломил ветку, и на пальцах у него остался запах хвойной смолы.
— И мы ничего не скажем этим маленьким шпионам, — добавила она.
Они набрали охапки веток и понесли их обратно к пещере.
Глава пятнадцать. Ковка
В это время галливеспианцы тоже говорили о ноже. Заключив сомнительное перемирие с Йореком Бирнисоном, они, чтобы не мешать ему, забрались обратно на свой уступ.
Дождавшись, когда в костре погромче затрещали ветки и воздух наполнил рёв пламени, Тиалис сказал:
— Мы должны оставаться с ним. Как только починят нож, мы должны следовать за ним, как тень.
— Он слишком осторожен. Везде ищет нас, — сказала Салмакия. — Девочка доверчивей.
Думаю, мы сможем уговорить её вернуться. Она невинна и привязчива. Мы сможем на неё повлиять. Думаю, стоит, Тиалис.
— Но у него нож. Только он может им пользоваться.
— Без неё он никуда не пойдёт.
— Но, если у него нож, ей придётся последовать за ним. И, думаю, как только нож опять будет цел, они воспользуются им, чтобы ускользнуть в другой мир, чтобы сбежать от нас. Ты слышала, как он остановил её, когда она собиралась сказать что-то ещё? У них есть какая-то тайная цель, и она сильно отличается от того, что хотим от них мы.
— Увидим. Но, думаю, ты прав, Тиалис. Мы любой ценой должны держаться рядом с мальчишкой.
Они с некоторым скептицизмом смотрели, как Йорек Бирнисон выложил инструменты на полу своей импровизированной мастерской. Могучие рабочие оружейных фабрик под крепостью лорда Азраила, с их домнами, прокатными станами, ямтарическими горнами и гидравлическими прессами, посмеялись бы над костром, каменным молотком и наковальней, сделанной из куска брони Йорека. Тем не менее, медведь явно знал своё дело, и в точности его движений маленькие шпионы увидели мастерство, которое поубавило их презрение.
Когда Лира и Уилл пришли с ветками, Йорек сказал им аккуратно положить ветки в огонь. Он осматривал и вертел каждую ветку и говорил Уиллу или Лире положить её под таким-то углом или отломить часть и положить отдельно с краю. В результате получилось необычайно жаркое пламя, вся сила которого была сосредоточена с одной стороны.
В пещере стало очень жарко. Йорек продолжал разводить костёр, заставив детей ещё два раза сходить по тропинке, чтобы топлива точно хватило на всю работу.
Потом медведь поднял с пола нещеры камешек и велел Лире поискать такие же камни.
Он сказал, что эти камни, будучи нагретыми, источают газ, который окутывает клинок и не допускает к нему воздух, ведь горячий металл, соприкасаясь с воздухом, поглощает часть его, а это металл ослабляет.
Лира стала искать и с помощью Пантелеймона, ставшего совой, скоро набрала в каждую руку больше дюжины камней. Йорек сказал ей, куда их положить и как, и показал как точно их обмахивать густой веткой, чтобы газ равномерно распределялся по осколкам.
Уилла Йорек назначил поддерживать огонь и несколько минут объяснял ему, что нужно делать. От точного расположения огня зависело многое, а Йорек не сможет остановиться и поправлять ветки; Уилл должен понять это и сделать всё как надо.
К тому же, Уилл не должен рассчитывать на то, что нож после починки будет выглядеть точно как раньше. Он станет короче, потому что каждая часть лезвия немного перекроет соседнюю, чтобы их можно было сплавить, а поверхность, несмотря на каменный газ, немного окислится, так что игра цвета будет где-то утрачена. И ручка обязательно обгорит. Но лезвие останется таким же острым, и нож будет действовать.
И Уилл смотрел, как над смолистыми ветками ревёт пламя, со слезящимися глазами и обожжёнными руками прилаживал на место ветку за веткой, пока жар не сосредоточился там, где хотел Йорек.
А Йорек тем временем заточил и обтесал самый большой камень, забраковав несколько других перед тем, как найти подходящий по весу. Сильными ударами он выровнял его, придав нужную форму, и до шпионов донёсся кордитовый запах битого камня вперемешку с дымом. Даже Пантелеймон старался помочь: превратившись в ворону, он махал крыльями, чтобы огонь разгорался сильнее.