Когда форма будущего молота наконец удовлетворила Йорека, он положил первые два кусочка скрытного ножа в самое сердце яростно ревевшего пламени и велел Лире гнать над ними каменный газ. Медведь смотрел на огонь, на его длинной белой морде плясали багровые отблески, и Уилл увидел, что поверхность металла покраснела, потом пожелтела, а потом побелела.
Йорек пристально смотрел на кусочки лезвия, держа лапу наготове, чтобы выхватить их из огня. Через несколько мгновений металл опять изменился, его поверхность заблестела и засияла, от неё брызнули искры, как от фейерверка.
И тогда Йорек ожил. Его правая лапа метнулась в огонь и схватила сначала один кусок металла, а потом другой; держа их своими большими когтями, Йорек положил их на железную плиту, которая когда-то была спинной частью его кирасы. Уилл почувствовал запах палёных когтей, но Йорек, не обращая на это внимания, удивительно быстро наложил кусочки друг на друга, высоко занёс левую лапу и ударил по ним каменным молотом.
Острие ножа подпрыгнуло на камне от сильного удара. Уилл подумал о том, что вся его оставшаяся жизнь зависит от этого крошечного металлического треугольничка, от острия, которое находит бреши в атомах, каждым своим трепещущим нервом ощущая каждый всполох пламени и отрыв каждого атома в металле от кристаллической решётки. До этого он считал, что такое лезвие можно выковать только в полномасштабной печи, лучшими инструментами и оборудованием. Но теперь он увидел, что это и есть лучшие инструменты и что мастерство Йорека создало самую лучшую печь.
Йорек проревел ему сквозь лязг металла:
— Удерживай его мысленно! Ты тоже должен его выковывать! Это не только моя, но и твоя задача!
Уилл почувствовал, как всё его существо содрогается от ударов каменного молота в кулаке медведя. Второй кусок лезвия тоже накалялся в огне, и Лира своей веткой овевала оба горячим газом, защищая их от разъедающего железо воздуха. Уилл чувствовал всё это и чувствовал, как атомы металла соединяются в решётку, создавая новые кристаллы, всё укрепляя и укрепляя невидимые связи по мере того, как завершалось соединение.
— Лезвие! — проревел Йорек. — Держи край ровно!
Он имел в виду «удерживай разумом», и Уилл немедленно выполнил указание, ощущая легчайшее расслабление, когда края сошлись идеально. Одно соединение было сделано, и Йорек принялся за другой кусок.
— Новый камень, — крикнул он Лире. Она столкнула с огня первый камень и положила на его место следующий.
Уилл проверил горючее и сломал пополам одну ветку, чтобы лучше направить огонь, а Йорек снова заработал молотом. Уилл почувствовал, что его задача стала на порядок сложнее: ему нужно было точно приложить новый кусок лезвия к двум предыдущим и удерживать их. Он понял, что только сделав это аккуратно, сможет помочь Йореку починить нож.
И работа продолжалась. Он не представлял себе, сколько времени прошло. У Лиры заболели руки, заслезились глаза, каждую косточку в её теле ломило от усталости, она обожгла руки, но продолжала класть камни, как указывал Йорек, а усталый Пантелеймон был снова и снова готов раздувать крыльями огонь.
К тому моменту, как осталось одно соединение, в голове у Уилла звенело и он так устал от умственных усилий, что едва мог положить в огонь новую ветку. Ему нужно было понять каждое соединение, или нож снова рассыпался бы. И когда дело дошло до самого сложного, последнего соединения почти готового лезвия с маленьким кусочком на рукоятке, ему надо было удержать его в сознании вместе с другими, иначе нож просто распался бы, как будто Йорек ничего и не делал.
Медведь тоже это понимал и подождал перед тем как нагревать последний кусочек.
Он посмотрел на Уилла, и тот не увидел в его глазах ничего, никакого выражения, одну бездонную блестящую черноту. Но он понял: это работа, тяжёлая работа, и они были к ней готовы.
И этого ему хватило: он повернулся к костру, направил своё воображение на обломок рукоятки и собрался с силами для последнего, самого тяжёлого усилия.
Он, Йорек и Лира вместе выковали нож, и он не знал, сколько времени заняло последнее соединение. Но когда Йорек ударил молотом в последний раз и Уилл ощутил последнее легчайшее успокоение атомов, соединившихся на изломе, он в изнеможении опустился на пол пещеры. Рядом без сил села Лира со стеклянными покрасневшими глазами, в волосах её были сажа и дым. Сам Йорек стоял в оцепенении, его молочно-белая шкура тут и там была в тёмных подпалинах.
Тиалис и Салмакия по очереди спали, один из них всегда стоял на страже. Теперь она бодрствовала, а он спал, но как только лезвие остыло, из красного стало серым, а потом серебряным и Уилл протянул руку к ножу, она разбудила своего товарища, тронув его за плечо. Он тут же проснулся.
Но Уилл не стал трогать нож: он подержал руку рядом с ним и почувствовал, что жар ещё слишком велик. Шпионы на своём уступе успокоились, а Йорек сказал Уиллу:
— Пойдём выйдем.
И сказал Лире:
— Оставайся здесь и не трогай нож.
Лира села рядом с наковальней, на которой остывал нож, и Йорек сказал ей поддерживать огонь и не давать ему погаснуть: оставалось последнее действие.
Уилл вышел за большим медведем на тёмный склон горы. После адской жары в пещере его мгновенно охватил жестокий холод.
— Этот нож не надо было делать, — пройдя немного, сказал Йорек. — Может, и мне не стоило его чинить. Я обеспокоен, а я раньше никогда не беспокоился, никогда не сомневался. Теперь я полон сомнений. Сомнение — для людей, а не медведей.
Если я становлюсь человеком, что-то не так, что-то плохо. И я сделал ещё хуже.
— Но когда первый медведь сделал первую броню, разве это не было так же плохо?
Йорек молчал. Они шли дальше, пока не поравнялись с большим сугробом, и Йорек лёг в него и стал кататься туда-сюда, поднимая в темноту снежную пыль. Он как будто сам был из снега, был олицетворением всего снега на свете.
Закончив, он перекатился на брюхо, поднялся и энергично встряхнулся; потом, увидев, что Уилл всё ещё ждёт ответа на свой вопрос, он сказал:
— Да, может, и так. Но до этого медведя в броне других не было. Об этом мы ничего не знаем. Тогда и родился обычай. Мы знаем наши обычаи, и они прочны и крепки, и мы следуем им, не меняя их. Медведь так же слаб без обычая, как его плоть беззащитна без брони.
— Но, кажется, починив этот нож, я отступил от медвежьей природы. Кажется, я сделал такую же глупость, как Йофар Ракнисон. Время покажет. Но я неуверен и в сомнениях. А теперь ты должен сказать мне, почему сломался нож.
Уилл обеими руками потёр болевшую голову.
— Эта женщина посмотрела на меня, и мне показалось, что у неё лицо моей матери, — сказал он, искренне пытаясь вспомнить происшедшее. — И нож наткнулся на что-то, чего не смог разрезать, мой разум толкал его вперёд и одновременно дёргал назад, и он поломался. Так я думаю. Уверен, эта женщина знала, что делает. Она очень умная.
— Говоря о ноже, ты говоришь о своих матери и отце.
— Да? Да… наверное.
— Что ты собираешься с ним делать?
— Не знаю.
Внезапно Йорек бросился на Уилла и крепко шлёпнул его левой лапой, так крепко, что наполовину оглушённый Уилл упал в снег и прокатился по склону горы, в голове у него звенело/гудело.
Пока он пытался встать, Йорек не спеша спустился к нему и сказал:
— Отвечай честно.
Уиллу так и хотелось сказать: «Будь у меня в руках нож, ты бы этого не сделал».
Но он знал, что Йорек знает об этом, и знает, что об этом знает он, и что сказать так будет невежливо и глупо. Но всё-таки ему хотелось это сказать.
Он держался, пока не встал прямо, глядя Йореку прямо в лицо.
— Я сказал, что не знаю, — сказал он, изо всех сил стараясь говорить спокойно, — потому что пока ясно не представляю, что я собираюсь делать. Что это такое. Это пугает меня. И Лиру тоже. Но я согласился на это, как только услышал, что она сказала.
— А что она сказала?
— Мы хотим спуститься в Земли мёртвых/страну и поговорить с призраком друга Лиры, Роджера, которого убили в Свельбальде. И если страна мёртвых действительно существует, тогда и мой отец там, и если мы можем говорить с призраками, я хочу поговорить с ним.
— Но я в нерешительности, меня мучают сомнения, потому что я также хочу вернуться к матери и ухаживать за ней, потому что я мог бы, и ангел Балтамос сказал, что я должен пойти к лорду Азраилу и предложить нож ему. И, может быть, он тоже был прав…
— Он бежал, — сказал медведь.
— Он не воин. Он сделал что мог, а больше не сумел. Не один он испугался, я тоже боюсь. Так что мне нужно всё обдумать. Может, иногда мы не поступаем правильно потому, что кажется, что поступить неправильно опаснее, а мы не хотим показать, что испугались, и поступаем неправильно просто потому, что это опасно. Мы больше заботимся о том, как бы не показать, что боимся, чем о том, как правильно решить.
Это очень трудно. Поэтому я тебе не ответил.
— Понятно, — сказал медведь.
Они долго стояли молча, особенно медленно время тянулось для Уилла, почти незащищённого от сильного мороза. Но Йорек ещё не закончил, и у Уилла от его удара ещё кружилась голова, он некрепко стоял на ногах, так что они не двигались с места.
— Ну, я во многом пошёл на компромисс. — сказал король-медведь. — Возможно, помогая вам, я привёл своё королевство к окончательному уничтожению. А может, и нет, и разрушение его всё равно ожидало; может, я его сдержал. И я обеспокоен тем, что мне приходится поступать не по-медвежьи и размышлять и сомневаться, как человек.
— И скажу тебе кое-что. Ты это и сам уже понял, но не хочешь признавать, и поэтому скажу тебе прямо, чтобы ты не ошибся. Если ты хочешь выполнить задуманное, ты не должен больше думать о матери. Ты должен отставить её в сторону. Если твой разум будет разделён, нож сломается.
— А теперь я попрощаюсь с Лирой. Ты должен подождать в пещере; эти двое шпионов не спускают с тебя глаз, а я не хочу, чтобы наш с ней разговор подслушали.