— В чём-то да, потому что все были очень разочарованы. Все, от матери-настоятельницы до моих родителей — они так расстраивались и упрекали меня… Как будто то, во что все они страстно верили, зависело от того, буду ли я продолжать делать то, во что не верю сама… Но с другой стороны это было просто, потому что правильно. Я впервые в жизни чувствовала, что делаю что-то от всей себя, а не только от какой-то части. Так что сначала мне было одиноко, но потом я к этому привыкла.
— Ты вышла за него замуж? — спросила Лира.
— Нет. Я ни за кого не вышла. Я жила с одним человеком — не с Альфредо, а с другим. Прожила с ним почти четыре года. Моя семья была возмущена. Но потом мы решили, что будем счастливее, живя раздельно. И теперь я одна. Человек, с которым я жила, увлекался альпинизмом и научил меня, и теперь я хожу в горы, и…
И у меня есть моя работа. Точнее, была. Я одинока, но счастлива, если вы понимаете, о чём я.
— А как звали того мальчика? — спросила Лира. — С вечеринки?
— Тим.
— А как он выглядел?
— О… Он был симпатичный. Это всё, что я помню.
— Когда я встретила тебя в твоём Оксфорде, — сказала Лира, — ты говорила, что стала учёным в том числе и затем, чтобы не думать о добре и зле. А когда ты была монахиней, ты о них думала?
— Хмм. Нет. Но я знала, что я должна думать: в Церкви меня только этому и учили.
А когда я занималась наукой, мне приходилось думать о других вещах. Так что самой мне об этом задумываться не приходилось.
— А теперь? — спросил Уилл.
— Думаю, придётся, — ответила Мэри, стараясь выразиться точно.
— А когда ты перестала верить в Бога, — продолжал он, — ты перестала верить в добро и зло?
— Нет. Но перестала верить в то, что силы добра и зла есть вне нас самих. И стала считать, что добро и зло просто названия того, что делают люди, а не того, чем они являются. Мы можем только сказать, что вот это добрый поступок, потому что он кому-то помог, а то злой, потому что он кому-то навредил. Люди слишком сложны, чтобы вешать на них простые ярлыки.
— Да, — уверенно согласилась Лира.
— Тебе не хватало Бога? — спросил Уилл.
— Да, — ответила Мэри, — ужасно. И до сих пор не хватает. А больше всего не хватает ощущения связи со всей Вселенной. Раньше я чувствовала, что связана так с Богом, а через него со всеми его творениями. Но раз его нет, тогда…
Далеко на болоте печально крикнула птица. А потом ещё и ещё, крик звучал всё ниже и ниже. В костре дотлевали последние угольки; от ночного ветерка чуть шевелилась трава. Рядом, как дремлющая кошка, полузакрыв глаза, сидела Атал, сложив колёса на траву, поджав ноги под себя, мысленно не то здесь, не то где-то далеко. Уилл лежал на спине, глядя на звёзды.
Что до Лиры, с тех пор, как с ней случилась та странная вещь, она не шевельнулась, удерживая в памяти это ощущение. Она не знала, что это такое, что это значит, откуда оно взялось, и сидела, обхватив колени и пытаясь унять дрожь.
Скоро, подумала она, я скоро узнаю.
Мэри устала; у неё кончились истории. Завтра она, конечно, вспомнит ещё.
Глава тридцать четыре. И наступило сейчас
А надо ль нам
Мир возрождать,
Где даже пыль, как блага,
Смерти стала ждать?
Мэри никак не удавалось уснуть. Стоило только закрыть глаза, и она начинала чувствовать себя так, словно находилась на краю пропасти. Она тут же открывала глаза, вся в напряжении от страха.
После пятой неудачной попытки уснуть стало ясно, что сон не придет к ней в эту ночь. Тогда она встала с кровати, оделась и шагнула в темноту за порогом. Она направлялась прочь от дерева, укрывавшего под ветвями Лиру и Уила.
Яркая луна светила высоко в небе. Дул легкий ветерок, и великолепный пейзаж был испещерен движущимися тенями облаков. Мэри подумалось, что это похоже на миграцию стад каких-нибудь фантастических зверей. Однако движения животных всегда имеют цель — будь то стадо северных оленей, бегущих по тундре, или же гну, пересекающих саванну — всегда ясно, что они направляются в туда, где смогут найти много еды, или же ищут место для безопасной случки весной. Движение облаков было результатом случайного стечения обстоятельств на молекулярно-атомном уровне и цели не имело вообще.
Несмотря ни на что, облака выглядели так, словно цель имели. Все в этой ночи имело смысл. Мэри чувствовала это, хотя и не могла понять, какой именно. В противоположность ей, и облака, и трава, и ветер выглядели так, словно знали его.
Весь мир вокруг выглядел живым и сознающим себя.
Мэри вскарабкалась на склон и оглянулась на болотце, где прибывающий поток рисовал серебрянные кружева на темной грязи тростников. Тени от облаков были нобыкновенно ясны. Они двигались так, словно за ними следовало нечто пугающее, или же спешили к чему-то прекрасному, что ожидало их впереди. Мэри не представляла, что это могло быть.
Она обернулась к рощице, где находилось дерево, по которому она вскарабкалась.
Она видела, что до него не больше двадцати минут ходьбы. Оно возвышалось над кронами остальных деревьев (выглядело величественным и статным), и словно бы вело разговор с ветром. Им определенно было о чем поговорить. Но Мэри не могла расслышать слов.
Она заторопилась к дереву, движимая восторгом ночи, спеша присоединиться к нему.
Это было то самое чувство, о котором она рассказала Уилу, когда он спросил, не скучает ли она по Богу — чувство единения со всей Вселенной, чувство того, что все на свете имеет неведомый смысл. Когда она была христианкой, она ощущала нечто подобное. Однако же покинув церковь, она почувствовала себя много свободней и светлее в той вселенной, что не имела цели.
А потом пришло понимание силл и ее путешествие в другой мир. Все на свете имело цель, но она была отрезана от этого. И связь невозможно было восстановить, потому что в этом мире не было Бога.
Раздираемая противоположными чувствами, она решилась залезть на дерево и еще раз попробовать растворится в Пыли.
Не успев пройти и половины пути до рощи, она услышала звук, отличавшийся от дуновения ветра и шуршания травы. Кто-то словно бы тянул длинную ноту, похожую на звук органа. Она смешивалась со звуками, исходившим выше: треском веток и стуком дерева по дереву.
Может быть, это не ЕЕ дерево?
Она замерла, где стояла — на открытом островке травы. Ветер по-прежнему ласкал ее щеки, а тени от облаков все также перебегали по земле. Высокая трава доставала ей до бедер. Мэри посмотрела в сторону чащи. Ветви слегка стонали и пощелкивали на ветру. Огромные зеленые бревна щелкнуло, как сухая палка, и стало падать, затем крона, та самая крона, которую она так хорошо знала, наклонялась, наклонялась и начала опрокидываться.
Каждая частичка коры, казалось, бунтовала против этого убийства. Но дерево все равно продолжало падать, ломая остальную чащу. Наклонившись в сторону Мэри, дерево рухнуло за пределы чащи, как волна разбивается о другую волну. Огромный ствол слегка вздрогнул и окончательно рухнул на землю со стоном терновника.
Она подбежала к дереву, чтобы прикоснутся к дрожащим листьям. Там находилась ее веревка и перепутанные остатки платформы. Ее сердце болезненно билось о грудную клетку, пока она пробиралась между поломанных веток, лежащих на земле, между знакомых сучков, которые теперь стали таким незнакомыми. Она старалась балансировать на максимальной высоте.
Она перегнулась через ветку и дотянулась до подзорной трубы. Посмотрев в нее на небо, она заметила два относительно разных направления движений.
Первым было движение облаков, скользящих на фоне луны. Вторым было движение Пыли, направлявшейся в противоположную сторону.
Пыль перемещалась быстрее, и ее было больше. Словно бы на всем небосклоне существует только одна Пыль. Это напоминало потоки воды, несущиеся прочь из этой вселенной в абсолютную пустоту.
Пейзаж словно переместился в ее воображение, и Мэри медленно начала понимать.
Уилл и Лира говорили, что чудесному ножу никак не меньше 300 лет. Так сказал им старик с башни.
Мулефа говорили ей, что сраф, который подпитывал их образ жизни и мир 33 тысячи лет, начал исчезать 300 лет назад.
По словам Уила, первые владельцы ножа были безответственны и не всегда закрывали открытые окна. Одно из них Мэри уже нашла, а значит, должны быть и другие.
Значит, все это время Пыль мало-помалу покидала этот мир через окна, сделанные чудесным ножом…
Она почувствовала головокружение. Причиной этому было не только резкое покачивание веток, среди которых она находилась. Она аккуратно спрятала подзорную трубу в карман и сомкнула руки на ветке перед собой и стала пристально наблюдать за небом, луной и скользящими облаками.
Виной течению Пыли был чудесный нож. Пыль улетучивалась, и Вселенная страдала от этого. Ей обязательно надо было поговорить с Уиллом и Лирой, они должны были найти способ это остановить.
Поток в небе был другой природы. Это было в новинку, и это была катострофа. Если этого не остановить, вся осознанная жизнь на планете подойдет к концу. Мулефа показали ей, что Пыль появилась тогда, когда все живое осознало самое себя. Все нуждалось в некой системе, которая подкрепляла бы и обеспечивала безопасное существование. Так же, как и мулефа получали свои колеса и топливо из деревьев.
Мысли, воображение, чувства — все это увянет и исчезнет, останется только грубый автоматизм. И тот краткий период жизни, когда все живое сознавало самое себя померкнет, как свеча, которая ярко светила в каждом из миллиарда миров.
Мэри остро ощущала их бремя. Она чувствовала себя на все восемдесят лет жизни, чувствовала усталость от всего и страстное желание умереть.
Она тяжело спрыгнула с веток поваленного дерева. В волосах запутались травинки, ветер по-прежнему колыхал листы. Мэри направилась к деревне.