— И что за работа мне предстоит? — сказал Уилл, но тут же осёкся: — А с другой стороны, нет, не говорите. Я сам решу, что мне делать. Если вы скажете, что я должен воевать, или лечить, или исследовать, или что-нибудь ещё, я всегда буду об этом думать. И если в конце концов я займусь этим, я буду чувствовать обиду, потому что у меня не было выбора, а если не займусь — вину, потому что должен был, но не стал. Что бы я ни сделал, выбирать мне, и никому другому.
— Значит, ты уже сделал первые шаги на пути к мудрости, — сказала Ксафания.
— В море какой-то огонёк, — сказала Лира.
— Это корабль, на котором плывут ваши друзья, чтобы увезти вас домой. Завтра они будут здесь.
Слово «завтра» обрушилось на них, как сокрушительный удар. Лира никогда не думала, что однажды не захочет видеть Фардера Корама, и Джона Фаа, и Серафину Пеккала.
— Я ухожу, — сказала ангел. — Я узнала то, что мне было нужно.
Она обняла их обоих своими лёгкими, прохладными руками и поцеловала в лоб. Потом она наклонилась и поцеловала дэмонов, расправила крылья и быстро поднялась в воздух; дэмоны стали птицами и взлетели вместе с ней. Всего несколько мгновений, и она исчезла.
Через несколько секунд Лира тихонько ахнула.
— Что такое? — спросил Уилл.
— Я так и не спросила её о моих отце и матери, и алетиометр теперь тоже не могу спросить… Узнаю ли я когда-нибудь?
Она медленно села на землю; он сел рядом.
— Ох, Уилл, — сказала она. — Что нам делать? Можем ли мы что-нибудь сделать? Я хочу жить с тобой вечно. Я хочу целовать тебя, ложиться с тобой и вставать с тобой каждый день своей жизни, пока не умру, долгие-долгие-долгие годы. Я не хочу воспоминаний, только воспоминаний…
— Да, — сказал он. — Воспоминаний мало. Я хочу твои настоящие волосы, и губы, и руки, и глаза, и ладони. Я и не знал, что смогу полюбить что-то так сильно. О, Лира, если бы эта ночь никогда не кончалась! Если бы только мы могли остаться здесь, а земля перестала бы вращаться, и все остальные заснули бы…
— Все, кроме нас! И мы с тобой могли бы жить тут вечно и просто любить друг друга.
— Я буду любить тебя вечно, что бы ни случилось. Пока не умру, и после того как умру, а когда выберусь из мира мёртвых, я буду вечно летать по свету, всеми своими атомами, пока снова не найду тебя…
— Я буду искать тебя, Уилл, каждое мгновение, каждый миг. А когда мы снова найдём друг друга, мы так крепко соединимся, что никто и ничто никогда нас не разлучит. Каждый мой и каждый твой атом… мы будем жить в птицах, и цветах, и стрекозах, и соснах, и в облаках, и в этих частичках света, плавающих в лучах солнца… А когда из наших атомов сделают новые жизни, нельзя будет взять один, придётся взять два, один мой и один твой — так крепко мы соединимся…
Они лежали рядом, держась за руки и глядя в небо.
— А помнишь, — прошептала она, — как ты впервые пришёл в то кафе в Читтагацци, а дэмона раньше никогда не видел?
— Я не мог понять, что это такое. Но когда я увидел тебя, ты мне сразу понравилась, потому что ты была храбрая.
— Нет, ты мне понравился раньше.
— Нет, ты дралась со мной!
— Ну, — сказала она, — да. Но ты на меня напал.
— Нет! Ты выскочила и напала на меня.
— Да, но я быстро перестала.
— Да, но, — нежно усмехнулся он.
Он почувствовал, что она дрожит, а потом хрупкие косточки её спины стали подниматься и опадать под его руками, и он услышал, как она тихо всхлипывает. Он гладил её тёплые волосы, её нежные плечи, снова и снова целовал её лицо… потом она глубоко, прерывисто вздохнула и затихла.
Дэмоны слетели вниз, снова превратились и подошли к ним по мягкому песку. Лира села им навстречу, а Уилл удивился тому, что он мог мгновенно различить, где чей дэмон, какое бы обличье они ни приняли. Пантелеймон стал животным, названия которому он не мог подобрать: как большой и сильный хорёк с красно-золотой шерстью, длинным, гибким и очень грациозным телом. Киръява снова была кошкой. Но кошкой необычного размера, с густой блестящей шерстью, переливавшейся тысячей бликов и оттенков угольно-чёрного, тёмно-серого цвета, синевы глубокого озера под полуденным небом, дымчато-лилово-лунно-туманного… достаточно было взглянуть на её мех, чтобы понять значение слова «тонкость».
— Куница, — сказал он, найдя имя Пантелеймону, — лесная куница.
— Пан, — спросила Лира приплывшего к ней на колени дэмона, — ты ведь уже скоро не будешь превращаться, да?
— Да, — ответил он.
— Забавно, — сказала она, — помнишь, когда мы были помладше, я вообще не хотела, чтобы ты перестал превращаться… Ну а теперь я совсем не против. Если ты останешься таким.
Уилл положил свою руку на её руку. Повинуясь какому-то новому порыву, он был решителен и спокоен. Точно зная, что делает и что это будет означать, он снял руку с запястья Лиры и погладил красно-золотую шерсть её дэмона.
Лира ахнула. Но удивление её было смешано с удовольствием, так похожим на радость, охватившую её, когда она положила в его губы плод, что она сидела затаив дыхание и не могла возразить. С бешено колотящимся сердцем она ответила тем же: положила руку на тёплого шёлковистого дэмона Уилла, и когда её пальцы погрузились в мех, она поняла, что Уилл чувствует то же, что она.
А ещё она поняла, что теперь, почувствовав на себе руку любимого человека, ни один из дэмонов больше не изменится. Такими они останутся на всю жизнь — они не захотят другого обличья.
И так, гадая, сделал ли это счастливое открытие до них кто-то ещё из влюблённых, они лежали вместе. Земля медленно вращалась, и луна и звёзды сверкали над ними.
Глава тридцать восемь. Ботанический сад
Гиптяне приплыли на следующий день. Пристани здесь, конечно, не было, и им пришлось встать на якорь у берега. Джон Фаа, Фардер Корам и капитан отправились на берег в шлюпке, взяв с собой проводником Серафину Пеккала.
Мэри рассказала мулефа все, что знала сама, и вышедших из шлюпки гиптян встретила на широком пляже любопытствующая толпа: всем не терпелось их поприветствовать. И гиптяне, и мулефа, конечно, сгорали от нетерпения увидеть друг друга поближе, но Джон Фаа за свою долгую жизнь научился вежливости и терпению и был намерен явить этому самому странному из странных народов лишь величайшие почтение и дружелюбие правителя западных гиптян.
А потому он постоял на жаре, слушая приветственную речь старого залифа Саттамакса, которую Мэри постаралась перевести как можно лучше. В ответ он передал залифу приветствия от топей и русел рек своей родины.
Когда все двинулись через солончаки в деревню, мулефа заметили, как трудно идти Фардеру Кораму, и немедленно предложили его повезти. Он с благодарностью согласился, и так все пришли на деревенскую площадь, где их встретили Уилл и Лира.
Лира целую вечность не видела этих дорогих ей людей! В последний раз она говорила с ними в снегах Арктики, когда они шли спасать детей от глакожеров.
Теперь, увидев их, она почти оробела и неуверенно протянула им руку, но Джон Фаа немедленно заключил её в крепкие объятия и поцеловал в обе щеки. То же самое сделал Фардер Корам, который долго смотрел на нее, прежде чем крепко прижать к груди.
— А она подросла, Джон, — сказал он, — помнишь маленькую девочку, которую мы взяли с собой в северные земли? Погляди-ка на нее теперь, а! Лира, милая моя, будь у меня ангельский язык, я всё равно не смог бы сказать, как я рад снова тебя видеть!
Но она выглядит такой измученной, подумал он про себя, такой болезненной и усталой. Ни он, ни Джон Фаа не могли не заметить, что Лира держится поближе в Уиллу, и что этот мальчик с прямыми чёрными бровями ни на секунду не упускает её из виду и старается не отходить от неё далеко.
Старики приветствовали его с уважением — Серафина Пеккала успела им кое-что нём рассказать. Уилл, в свою очередь, был восхищён огромной силой, исходившей от Джона Фаа, — силой, смягчённой учтивостью. Этот человек был прочной крепостью, убежищем для других, и Уилл решил, что в старости хотел бы стать таким же.
— Доктор Мелоун, — сказал Джон Фаа, — нам нужно запастись пресной водой и любой пищей, которую могут продать нам ваши друзья. К тому же наши люди уже довольно долго находятся на борту, нам пришлось драться, и они были бы счастливы сойти на берег, вдохнуть воздух этих мест, а дома рассказать своим семьям о мире, в котором побывали.
— Лорд Фаа, — ответила Мэри, — мулефа просили меня сказать, что снабдят вас всем необходимым и почтут за честь, если сегодня вечером все вы разделите с ними трапезу.
— Мы с радостью примем их предложение, — ответил Джон Фаа.
И в этот вечер жители трёх миров сели рядом и разделили хлеб, мясо, плоды и вино.
Гиптяне одарили хозяев вещами со всех краев своего света: кувшинами из джиневры, изделиями из моржового клыка, туркестанскими вышитыми шелками, серебряными чашами сведского серебра, эмалированными блюдами из Кареи.
Мулефа обрадовались подаркам и в ответ предложили им предметы своего ремесла: превосходные сосуды из древнего узлового дерева, отрезы великолепной веревки и шнура, лакированные чашки и рыболовные сети — такие прочные и легкие, каких не видывали даже гиптяне Топей.
Окончив трапезу, капитан поблагодарил хозяев и ушел проследить за тем, как команда грузит на борт провиант и воду — гиптяне собирались отплыть с рассветом.
Старый же залиф сказал гостям: «Во всём наступили великие перемены. В знак этого нам досталась обязанность. Мы хотим показать вам, что это значит».
И Джон Фаа, Фардер Корам, Мэри и Серафина пошли с мулефа туда, где открывались земли мёртвых и откуда по-прежнему бесконечной вереницей выходили духи. Мулефа собирались посадить здесь рощу, они называли это место святым и собирались беречь его — для них это будет источником радости.
— Да, вот это тайна, — сказал Фардер Корам, — и я рад, что повидал её на своём веку. Мы все боимся войти во мрак смерти. Что ни говори, а боимся. Но от мысли, что для части нас, которой суждено туда уйти, есть выход, у меня на сердце легче.