[171]. Обращает на себя внимание тот факт, что во Пскове без особого труда нашлось 150 человек, готовых наняться на ратную службу. Это (и ряд других аналогичных свидетельств, о которых речь пойдет дальше) позволяет утверждать, что в Русском государстве уже в начале XVI в. (а скорее всего, и много раньше), сформировался слой полупрофессиональных бойцов — «младших сыновей», живших «от войны», и именно они первыми вставали под знамена, когда объявлялся «пищальный наряд» и т. п.
Летом следующего (1535 г.), великий князь (конечно же, сделал это не сам Иван Васильевич, которому было тогда всего лишь 5 лет, а его мать, великая княгиня Елена Глинская, взявшая в свои руки бразды правления государством, и Боярская Дума. — В.П.), по словам псковского летописца, «посла воевод своих наместников новгородцких князя Бориса Горбатого и Михаила Воронцова, а изо Пскова князя Михаила Коубеньского да Дмитрея Воронцова, да иные воеводы послаша их на Опочку с новгородцкою силою и псковскою». Перед ними была поставлена задача основать новый город-крепость на озере Себеж, которому было решено дать название Ивангород в честь малолетнего великого князя (название это, впрочем, за городом не удержалось, и он стал именоваться Себежом). От Пскова в эту рать были «наряжены» 500 пищальников (и еще 400 отосланы к Москве — т. е., выходит, что норма «пищального наряда», установленная для Пскова и его пригородов еще Василием III в 1512 г., продолжала действовать и спустя двадцать с лишним лет. — В.П.).
Пока Себеж достраивался, литовское войско вторглось на Северщину и подступило к городу Гомелю. «Наместник же града того князь Дмитреи Щепин Оболенский не храбр и страшлив, видев люди многие (литовцев и поляков. — В.П.) и убоявся, — записал в летописи русский книжник, — и дети боярские с ним же и пищалники (выделено нами. — В.П.)…»[172]. Очевидно, что пищальники составляли часть гарнизона Гомеля, точно так же, как и Стародуба, который стал следующим городом, осажденным и взятым армией Сигизмунда I, с тем отличием, что стародубский воевода, князь Ф.В. Овчина Оболенский вовсе не был так «страшлив», как его родственник, и под его командованием гарнизон Стародуба стоял насмерть. Обозленный упорством защитников города, командовавший польским контингентом сигизмундовой армии гетман Я. Тарновский приказал после взятия Стародуба казнить попавших в руки его воинов-пленников — «подсадных людей и пищальников (выделено нами. — В.П.) и чернь сажали улицами да обножали да секли»[173].
Кстати, о пленниках. Сохранилось несколько списков русских пленников, попавших в полон в ходе 1-й Смоленской и Стародубской русско-литовских войн. В таком списке, датированном маем 1519 г., упоминаются три пищальника — Сенько Иванов сын, Самсон Васильев сын и Иван Попков сын, взятые в плен под Великими Луками (очевидно, в ходе попытки королевского войска взять крепость Опочка в 1517 г.[174])[175]. Все три «вязня» были живы еще в сентябре 1525 г., когда был составлен новый список пленников (и к ним добавились еще два плененных «литовскими людьми» пищальника, Степанко и Федко[176]). В третьем по счету списке «вязней», составленном после Стародубской войны и датированном октябрем 1538 г., упоминаются пищальники Прокоп и Мишка калужане, Низов Петров сын из Великого Новгорода и три рославльца — Истома Сафонов сын, Иван Костюков сын и Прокопий Яковлев сын.[177]В этом списке обращает на себя внимание «география» происхождения пищальников — все они из разных городов, равно из крупных и небольших, расположенных в разных концах Русского государства.
Эту «географию» можно существенно расширить, если привлечь другие документы того времени. Так, в 30-х гг. XVI в. некоторое количество «казенных» пищальников находились в Ивангороде[178], согласно серпуховской сотной 1552 г., в Серпухове имелись Пищальникова слобода и Пищальникова улица (на которых явно в недавнем прошлом компактно селились пищальники)[179]. Жили пищальники и в Твери (согласно писцовой книге 1543–1544 гг.)[180], Торжке (согласно жалованнной грамоте, датированной декабрем 1553 г.)[181], и в Кашире (в ноябре 1532 г. тамошние пищальники во главе с неким Ромашкой среди прочих каширян судились с монастырским слугой Софонкой Кирилловым)[182], и в Торопце (согласно данным писцовой книги 7048, т. е. 1539/40 г.)[183] и, видимо, в ряде других городов — например, в Муроме (во всяком случае, они «ставились» на монастырском сельце Чегодаево, будучи в муромском посаде, и «силно имали» у тамошних монастырских крестьян провиант и фураж[184]). Пожалуй, можно согласиться с мнением А.А. Зимина, который писал о том, что компактные поселения пищальников (на наш взгляд, во всех этих случаях речь идет, скорее всего, о пищальниках «казенных») не случайно находились в пограничных городах[185]. Входя в состав их гарнизонов (наряду с воротниками, пушкарями и детьми боярскими, местными или присланными на годование) и будучи постоянно готовыми к службе, они усиливали оборону на северо-западной, западной, южной и юго-восточной границах Русского государства.
Кстати, в переписке относительно новгородского «пищального наряда» 1545 г. снова всплывают «казенные» пищальники. Они должны были явиться на государеву службу лично, «своими головами», так же, как «наряжаемые» пищальники, имея на руках «наряду у всякого человека по пищали по ручной, да по 12 гривенок безменных зелья, да по 12 гривенок свинцу на ядра[186]». Любопытный момент — порховские «казенные» пищальники «изстарины тянут всякое тягло с черными людми», поскольку их дворы (общим числом 5) «все стоят на черной земле на тяглой на посадской и тянут с черными людми»[187]. Тем самым косвенно подтверждается тезис И. Пахомова о двойственной природе пищальников как социальной группы внутри формирующейся «чиновной» (от слова «чин») иерархии Русского государства раннего Нового времени.
Подведем предварительный итог. Сохранившиеся актовые материалы: летописные свидетельства и разрядные записи 1-й половины XVI в. четко и недвусмысленно свидетельствуют в пользу предположения о том, что в эти десятилетия пищальники в массе своей — это пехота, вооруженная ручным огнестрельным оружием. К артиллерийской прислуге отношения они не имеют (или практически не имеют) — в отличие от посохи, которая наряду с инженерными и саперными работами активно привлекалась ко всякого рода подсобным работам при «наряде». Конечно, учитывая позднесредневековую практику, когда мастер сам изготавливал огнестрельное оружие и боеприпасы к нему, сам же его и использовал, полностью исключить вероятность того, что на начальных этапах (вплоть до конца XV в.), пока огнестрельное оружие носило, по выражению О.В. Двуреченского, «штучный характер», так оно и было. Однако на рубеже XV–XVI вв., когда начинается массовое перевооружение русской пехоты на огнестрельное оружие (об этом подробнее сказано будет позже), шедшие параллельно процессы специализации и профессионализации привели к тому, что производство огнестрельного оружия и его применение чем дальше, тем больше будет сосредотачиваться в разных руках (впрочем, в «наряде» совмещение функций будет просматриваться, судя по всему, еще довольно долго[188]). И когда А.Н. Кирпичников пишет в своей классической работе о военном деле средневековой Руси о том, что главной обязанностью пищальников было управление артиллерийскими орудиями-пищалями[189], то такой вывод представляется ошибочным и никак не подтверждается сохранившимися источниками (напомним, кстати, и упоминавшийся выше тезис ученика мэтра О.В. Двуреченского о том, что с конца XV в. использование ручного огнестрельного оружия стало массовым). Мнение же А.В. Чернова, который за двадцать лет до А.Н. Кирпичникова писал о том, что «в лице пищальников русское войско впервые получило отряды пехоты, поголовно вооруженной огнестрельным оружием», и что «пищальники позволили правительству впервые широко применить ручное огнестрельное оружие, усилив тем самым конницу, вооруженную луками со стрелами»[190], представляется более объективным и соответствующим показаниям источников.
Путаница в вопросе относительно того, кем же были пищальники, артиллеристами или пехотинцами, вооруженными ручным огнестрельным оружием, на наш взгляд, отчасти связана была с отмеченной И. Пахомовым «двойственностью» их происхождения и, как следствие, социального статуса. Еще раз подчеркнем — имеющиеся в нашем распоряжении документы и свидетельства показывают, что пищальники времен Василия III и в начале правления Ивана IV четко делились на две группы — относительно немногочисленных «казенных» пищальников, «государевых холопов», и служилых людей наравне с иными категориями формирующегося служилого «чина». Их служба была, судя по всему, если не наследственной, то, во всяком случае, их дети и родственники имели приоритет при зачислении на освободившиеся по тем или иным причинам «вакансии». Неся государеву службу, «казенные» пищальники образовывали отдельную социальную группу, имевшую определенные привилегии (судебные и податные), и, судя по всему, имели право заниматься разного рода хозяйственной деятельностью, дававшей определенный «приварок» к государеву жалованию (возможно, собираемые с тяглых людей пищальные деньги частично шли на покрытие расходов по содержанию «казенных» пищальников). При этом, похоже, «казенные» пищальники были специалистами широкого профиля и могли обращатьс