[274]. О численности московских стрельцов некоторые представления дает разряд 7124 г. (1615/16). Согласно данным разряда, в этом году «в посылках» (под Смоленском, на посольских съездах и в иных командировках) было 2 полных пятисотенных приказа московских стрельцов, видимо, 3 неполных (в разряде сказано о 800 стрельцах в осадном лагере под Смоленском, к которым нужно было прибрать еще 700 стрельцов, но налицо летом 1616 г. оказалась всего лишь 1 тыс.) и «россыпью» еще 500 стрельцов. В самой же Москве для несения гарнизонной службы, согласно осадной росписи «по нагайским вестем» оставалось 1894 стрельца[275]. Итого выходит примерно 4,3 тыс. стрельцов (или того меньше — с учетом неполной укомплектованности приказов). Это, конечно, не 10 и даже не 5 тыс. стрельцов, что были в Москве в начале столетия, до Смуты, но сила все равно серьезная.
Удивляться таким темпам восстановления из небытия московского стрелецкого войска не стоит — новая династия остро нуждалась в надежной военной силе, которую можно было противопоставить тем же казакам, вольготно чувствовавшим себя в условиях всеобщего хаоса и анархии. И это не говоря уже о врагах внешних — королевич Владислав вовсе не собирался отказываться от преподнесенного ему титула московского царя, и надо было ожидать новой его попытки воссесть на московском престоле (и, забегая вперед, отметим, что долго ждать этого не пришлось).
Правда, как видно из списка московских стрелецких приказов 1613 г., численность московских стрельцов после Смуты полностью не восстановилась — с уходом 2 приказов в 1606 г. в Астрахань на их место не были «прибраны» новые стрелецкие приборы, и это положение сохранилось, согласно сметной росписи 7139 г., до самого начала 30-х гг. XVII в.[276] Лишь весной 1631 г. были сформированы новые приказы, и число несущих службу в столице Русского государства стрелецких приказов выросло до II[277]. Очевидно, что увеличение численности московского стрелецкого войска в 1631 г. было обусловлено подготовкой Москвы ко 2-й Смоленской войне, в которой она намеревалась взять реванш за потерю Смоленска и унижения, перенесенные от поляков в годы Смуты. Собственно говоря, со Смоленской войны, 2-й по счету (первая была во времена Василия III в 1512–1522 гг.), в истории стрелецкого войска начинается новая страница, которая давно заслуживает отдельного исследования.
Но вернемся обратно к стрельцам, на этот раз к городовым. О городовых стрельцах сведений в первых послесмутных временах сохранилось и того меньше. В принципе не подлежит сомнению, что и они были сильно потрепаны Смутой, в особенности стрельцы в городах на «польской» и «литовской» «украинах». Один характерный пример из воеводской «сказки» — «брянских и рословских стрельцов было во Брянску з головою и с сотники 300 ч[еловек], а в нынешнем 124 году в генваре по сказке брянского воеводы Петра Воейкова во Брянску тех стрельцов ныне 177 ч[еловек], а достальные побиты в Лисовского приход, а иные от бедности розбрелися (выделено нами. — В.П.)…»[278]. Впрочем, и «жилецким» стрельцам на «немецкой» «украине», которым пришлось сражаться с возжелавшими наложить свою тяжелую руку на русский Северо-Запад шведами, досталось — если в конце XVI в. во Пскове было как минимум 1000 стрельцов, то в 1616 г. их осталось только 400[279].
Любопытные сведения о городовых «жилецких» стрельцах сообщает Разряд 7124 г. (1615/16). На его страницах упоминаются городовые стрельцы переяславль-рязанские, михайловские, калужские, тульские, дедиловские, епифанские и мценские общим числом 945, посланные в составе государевой рати осаждать захваченный поляками Смоленск. В разряде упомянуты также и ярославские стрельцы (50 человек). В «полках» в этом году также были оставшиеся за смоленской службой (т. е. не посланные под Смоленск) 150 новосильских стрельцов, 90 рязанских, 25 конных и 124 пеших михайловских стрельца, 30 шацких и 19 брянских. Из Зарайска в «полк» были отправлены 70 зарайских стрельцов, а из Данкова–161 пеший стрелец, а 200 конных астраханских стрельцов вместе с другими ратными людьми отправились «воевать» Литву[280]. Всего выходит 1864 городовых стрельца, которые отправились в поход в составе полевых ратей. А дальше в разряде следует длинный список городов (приведем его полностью — интересна «география» стрелецких гарнизонов), в которых «живут» стрельцы.
В этот перечень входили Вязьма (с 200 стрельцами по «штату»), Дорогобуж (согласно разряду, в этот город, ставший, как и сто лет назад, пограничным, надлежало прибрать 100 стрельцов), Белая (200), Торопец (260), Невель (300), Псков (400 старых и 220 новоприборных), Изборск (56), Остров (50), Опочка (80), Себеж (270), Тихвин (300), Ржев (прибрать 100), Торжок (прибрать 100), Тверь (прибрать 50), Кирилло-Белозерский монастырь (100), Белоозеро (140), Вологда (300), Кострома (100), Романов (40), Ярославль (150), Переяславль-Залесский (80), Арзамас (48), Нижний Новгород (200), Муром (в разряде указано, что «по Лисовского вестем велено прибрать 100 ч[еловек] стрельцов (выделено нами. — В.П.)…»), Суздаль (14), Владимир (35), Коломна (100), Кашира (80), Гремячий (20), Алексин (25), Тула (100 стрельцов, оставшихся от смоленской службы), Дедилов (50), Епифань (25 конных), Переяславль-Рязанский (остаток от смоленской службы 200 стрельцов), Михайлов (остаток 124 пеших стрельца), Пронск (также остаток–19 стрельцов), Зарайск (70), Венев (50), Одоев (100), Шацк (остаток 30 стрельцов), Волхов (30), Козельск (50), Мещовск (13), Перемышль (70), Лихвин (38), Мценск (50), Новосиль (остаток 40), Брянск (177), Стародуб (200), Рыльск (100), Новгород-Северский (150), Путивль (100 и еще 200 черниговских стрельцов), Воронеж (200), Ливны (200), Елец (200), Лебедянь (100), Оскол (100), Валуйки (1500 конных и 100 пеших), Белгород (243) и Курск (200)[281]. Всего выходит вместе с теми стрельцами, которых велено прибрать, 6959 стрельцов, конных и пеших. Стоит заметить, что список этот далеко не полный — так, в нем нет сведений о стрельцах «понизовых» городов, где гарнизоны были достаточно многочисленны (в одной Астрахани «жило» несколько приказов), а также не упомянуты стрельцы городов Поморья и Сибири.
Если свести баланс воедино, то выходит, что непосредственно после Смуты численность стрелецкого войска (московские и городовые стрельцы) составила около 11–12 тыс., с добавкой же стрельцов понизовых, сибирских и поморских городов списочный состав стрелецкого войск составит 14–15 тыс., что, конечно же, существенно меньше, чем до начала великих потрясений. Не только восстановить, но и превзойти показатели досмутного времени стрелецкого войска можно, как показывают данные сметного списка 7139 г., только в начале 30-х гг. XVII в.
Оценив примерную численность стрелецкого войска в начале его истории, спустя полстолетия, сразу после Смуты и накануне 2-й Смоленской войны, перейдем к характеристике его внутреннего устройства и структуры.
Первые шесть стрелецких подразделений, статей, насчитывали, если принять на веру сведения, сообщаемые Русским Хронографом, 3 тыс. стрельцов — по пятисот бойцов в каждой статье. Последние же делились на сотни. При этом, во всяком случае на первых порах, стрелецкие сотни действительно являлись сотнями, имея близкое к ста число бойцов (чего не скажешь об учрежденных вскоре после этого «сотнях» детей боярских, которые сильно различались по численности).
Царский приговор, пересказанный составителем Русского Хронографа, не содержит сведений относительно разбивки стрелецких сотен на более мелкие подразделения. Но само по себе деление первых «статей» на сотни позволяет предположить, что внутренняя организация их строилась на строгом следовании децимальному принципу (который был заимствован, видимо, от пищальников, а эти последние, как мы уже отмечали, взяли его у посадских людей). Следовательно, можно с уверенностью предположить, что уже на самых ранних этапах стрелецкие сотни делились на полусотни и десятки.
Это предположение подтверждают несколько более поздние источники. Так, стрелецкие десятники встречаются на страницах писцовой казанской книги 1566–1568 гг.[282] В «Обидном списке», приложенном к грамоте полоцкого воеводы князя А.И. Ногтева-Суздальского, сообщающей о бесчинствах литовских ратных людей на руско-литовском порубежье и датированной летом 1571 г., неоднократно упоминаются стрелецкие и казачьи пятидесятники[283], равно как и в приходно-расходных книгах Соловецкого монастыря — например, в мае 1581 г.[284] О развитой иерархии начальных людей недвусмысленно говорит т. н. «Записка о царском дворе», составленная, по мнению отечественного исследователя Д.В. Лисейцева, во время короткого правления Лжедмитрия I[285]. Эта записка среди прочих любопытных подробностей о стрелецкой «повседневности» (потому к ней мы еще не раз будем возвращаться) сообщает, что «на Москве безотступно живут пять приказов стрелцов, а в приказе по пятисот человек; у них головы стрелетцкие, сотники, пятидесятники, десятники»[286].
О многоуровневой иерархии начальных людей в стрелецких приказах говорят и другие источники, как более ранние, так и современные «Записке». Ж. Маржерет, служивший Борису Годунову, Лжедмитрию I, упоминает стрелецких голов, сотников и десятников — стрельцы, писал он, разделены на приказы, «т. е. отряды по пятьсот человек, над которыми стоит голова, по-нашему — капитан; каждая сотня человек имеет сотника и каждые десять человек — десятника» (в оригинале фраза звучит следующим образом: «Qui est une compagnie de cinq cens, sur lesquels ils ont un Golova que nous nommerons Capitaine, chscune centaine d’hommes a un Centenier, et cahque dix homes un Decetnic»). Любопытно, но, подробно перечисляя звания начальных людей стрелецкого войска и приводя им примерные французские аналоги, Маржерет не упоминает пятидесятников)