Что же касается оказавшихся после 1565 г., когда была учреждена опричнина, в составе «земщины» московских стрельцов и тем более стрельцов городовых, то для управления ими нужна была новая административная структура, и ей стал, видимо, тот самый Стрелецкий приказ, который и возникает на рубеже 60–70-х гг. XVI в.
Характеризуя сферу компетенции Стрелецкого приказа во времена царя Алексея Михайловича, беглый московский подьячий Григорий Котошихин писал, что «в том приказе ведомы стрелетцкие приказы, московские и городовые; и собирают тем стрелцом жалованье со всего Московского Государства, с вотчинниковых крестьян, кроме царских дворцовых сел и волостей крестьян и Новгородцкого и Псковского государства, и Казани, и Астрахани, и Сибири, против того, как и крымской окуп». Кроме денежного жалования, по словам Котошихина, «с крестьян же емлют стрелецкие хлебные запасы, по указу, и велят им те запасы на всякий год ставити на Москве; а как бывает им, стрелцом, служба, и те стрелецкие запасы велят им ставити на службе, в котором городе доведется». А сидят в приказе том, продолжал подьячий, боярин и два дьяка[323].
Конечно, можно возразить, что характеристика, данная г. Котошихиным, относится ко временам, отстоящим от эпохи Ивана Грозного, когда складывалась система управления стрелецким войском, больше чем на полстолетия, и за это время многое могло перемениться. Но практически в тех же выражениях, что использованы были Котошихиным, пишет о Стрелецком приказе англичанин Дж. Флетчер, а время составления его сочинения отстоит от «мемуара» беглого подьячего почти на 8 десятилетий. О том, что в Стрелецком приказе боярин и два дьяка «ведают во всей земле Московского Государства, по всем городом, стрелцов», писал и анонимный составитель «Записки о царском дворе»[324]. По всему выходит, что и состав Стрелецкого приказа, и сфера его компетенции — все это в общих чертах сложилось в 70-х гг. XVI в.
Подведем предварительный итог. Стрелецкое войско, будучи учреждено как составная часть Государева двора, на первых порах своего существования в административном, хозяйственном и правовом отношении подчинялось дворцовому ведомству и находилось в ведении дворецкого и, вероятно, казначеев. Содержалось оно на доходы, получаемые с дворцовых земель и городов. В военно-административном отношении стрелецкое войско как часть Государева полка в больших походах сопровождало особу государя и подчинялось непосредственно ему, оружничему и дворовым воеводам. Если же по государеву наказу один или несколько стрелецких приказов передавались в «оперативное» подчинение полковым или городовым воеводам, то в таком случае уже они «ведали» стрельцов по всем вопросам, которые касались стрельцов и их начальных людей в ходе кампании или гарнизонного «годования». Разрядный приказ отношения к стрелецкому войску не имел (во всяком случае, на первых порах) и никак не вмешивался во внутреннюю жизнь стрельцов ни в мирное, ни в военное время.
Впоследствии, с ростом численности стрелецкого войска и усложнением его структуры, изменяется и его подчиненность. С выделением из общей массы московских стрельцов стрельцов опричных (позднее государевых, а еще позднее — стремянных) они по-прежнему остались в ведении Дворца и «отпочковавшихся» от него приказов. То же может быть сказано и в отношении стрельцов, расквартированных в дворцовых городах. Что же касается «земских» московских стрельцов и стрельцов городовых, то они сперва находились в ведении земского дворецкого и «Большого земского дворца», а затем, с выделением из Дворца Стрелецкой избы, перешли под ее начало. В 70-х же годах XVI в., судя по всему, складывается и практика, когда стрелецкие («земские»?) подразделения учитываются Разрядным приказом при составлении разрядов на ту или иную военную кампанию. Первым примером такого разряда, в который вписаны были стрельцы, может служить разряд кампании 1572 г., составленный в преддверии нашествия крымского «царя» Девлет-Гирея I[325]. Разряд же Ливонского похода 1577 г. Ивана Грозного, сохранившийся в переложении в частных разрядных книгах (кстати, он больше похож не столько на собственно разряд, сколько на «записную книгу» или «походный дневник»), содержит в себе любопытное новшество — и государевы стрельцы обеих категорий, и стрельцы «земские» одинаково расписаны по полкам. Правда, стоит отметить, что в разрядной записи указано, что «государь царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Русии велел по воеводцким и по дворянским смотрам выложить дворян, и детей боярских, и стрельцов, и казаков, и тотар, которые с государем на перечень, да по тем перечням розрядил свой государев полк и по полком воевод, а с ними детей боярских, и тотар и стрельцов, и казаков (выделено нами. — В.П.)…»[326]. Надо ли это понимать как особый случай непосредственного царского вмешательства в «уряжение полков» в ходе самой кампании (как это было во времена Ивана III и Василия III) «мимо» Разрядного приказа в нарушение устоявшейся к тому времени практики предварительного, перед началом кампании, составления полковой росписи? Ответить утвердительно или отрицательно на этот вопрос пока не представляется возможным.
Кого «прибирали» во стрельцы?Особенности комплектования московских и городовых стрельцов
Теперь, когда нам удалось составить более или менее полную и ясную картину перемен в численности, организации и структуре стрелецкого войска во 2-й половине XVI — начале XVII в., стоит, пожалуй, остановиться подробнее на том, кого и как «прибирали» во стрельцы в эти десятилетия.
Предварительно стоит заметить, что термин «статья» применительно к пятисотенному подразделению стрельцов используется для названия стрелецких подразделений только в Русском Хронографе и впоследствии больше не встречается. Его вытесняют термины «приказ» и «прибор», которые использовались в делопроизводственной переписке на равных. Можно предположить, что разница между ними заключалась в порядке комплектования. Под «приказом» понималось уже набранное, обученное и сколоченное подразделение, которое «приказывалось» новому командиру, пришедшему на смену старому. «Прибор» же нужно было еще «прибрать», и будущий командир подразделения, голова, получал соответствующую грамоту, дающую ему такое право и расписывающую его права и обязанности. В этом отношении характерным является пример с конным приказом астраханских стрельцов, который, согласно царскому приказу, должен был покинуть Астрахань и спешно двигаться к Москве с тем, чтобы потом отправиться в поход на «свейских немцев» вместе со всей государевой ратью. В первых строках грамоты, датированной августом 1591 г., царь Федор Иоаннович предписывал голове И.А. Кашкарову «твоего приказу сотником и стрелцов конным сказати нашу службу в зимней немецкой поход». Но, поскольку приказ из-за отсылок стрельцов и начальных людей в разные «посылки» был неполон, то голове предписывалось в «убылые места» «выбрати стрелцов и казаков изо всех приказов лутчих» и с «прибором твоим» идти к Москве[327].
«Выбрати» «лутчих» людей — в этой фразе из царской грамоты 1591 г., как, впрочем, и в выдержке из царского же приговора 1550 г. об учреждении стрелецкого войска, как нельзя более полно отражаются основные требования к новобранцам-стрельцам. А кто считался «лутчим» — так и на этот вопрос в сохранившихся грамотах о наборе ратных людей сказано более чем достаточно. Так, к примеру, осенью 1562 г. дети боярские, посланные головами в северные города «прибирать» ратных людей для участия в Полоцком походе, должны были выбрать таковых людей, чтобы те «были собою добры и молоды и резвы, из луков и из пищалей стреляти горазды»[328]. Точно так же в 1607 г. в уже упоминавшемся нами указе пермскому воеводе князю С.Ю. Вяземскому предписывалось выбрать ратников на государеву службу, «которые б были собою добры, и молоды, и резвы, и из луков или из пищалей стреляти были горазды»[329]. За сорок с лишком лет формулировки, как видно из сравнения выдержек из этих двух документов, совершенно не изменились.
«Молодость», «резвость», «доброта» и «гораздость» в стрельбе из пищалей — это еще не все требования, которые власть предъявляла к кандидатам в стрельцы. Из челобитных елецких стрельцов начала 90-х гг. XVI в. и связанных с ними других документов хорошо видно, кто мог записываться во стрельцы. Так, в 1593 г. елецкий новоприборный стрелец Милейко Семенов бил челом государю, жалуясь на кропивенского сына боярского Иван Болотникова, что он, Милейко, писался в стрельцы с Крапивны от дяди. Елецкие же стрельцы Богдашка да Васька Семеновы дети Месищева, да Ивашка Васильев сын Долгой, да Сенька Алексеев сын Лазарев, Данилка Алексеев сын Ерохин, Найденка Иванов сын Козлов писались во стрельцы «сын от отца, брат от брата, племянник от дяди». Третий елецкий стрелец, Кирейка Гаврилов сын Чукардин «прибрался» во стрельцы «от матки от своей и от братьи». Афонька же Степанов сын Шорстов поступил во стрельцы от своего тестя[330].
И в последующем требования властей к новоприборным стрельцам оставались все те же. Так, в уже упоминавшемся прежде наказе сыну боярскому Дмитрию Дернову указывалось, что он должен «прибрать» во стрельцы «волных охочих людей, от отцов детей, и от братьи братью, и от дядь племянников, добрых и резвых, из пищалей бы стрелять горазди», а вот «худых, и молодых недорослей, и крепостных всяких людей, и посадских черных людей, и с пашни крестьян, в стрелцы не имать»[331]