Любопытную деталь о стрелецких промыслах сообщают те же поручные записи. Так, среди них сохранилась запись, которую дали летом 1615 г. пятидесятник Никита Гороховленин и Кирило Нижегородец, стрельцы приказа Баима Голчина, расквартированного в Астрахани, по некоему рыбному солильщику Третьяку Муромцу в том, что оный солильщик нанялся на государев учуг солить рыбу под стрелецкую гарантию[398]. В другом случае (лето 1571 г.) перечень утраченного из-за грабежа имущества «торговых людей с товары», «у Филипа у Калюхова да у копейского жилецкого стрельцы Данилова прибору Чихачова у Балахны у Дмитреева, да у казака у Григорьева прибору Бурцова у Федьки у Панкова» включал взятые у них силой литовскими людьми «четыреста куниц, сто дватцать бобров, семь тысяч белок, сто дватцать мехов заечих, да шесть литр шолку цветного, да три литры золота да серебра, да сусального иконново золота два фунта, да двесте сапогов, да два постава сукна, один черн, а другой лазорев, да два охобня изуфреных, один черлен, а другой жолт, оба с пугвицы серебряными, да три шубы бельи, да три однорятки с пугвицы серебряными (явно с ограбленных торговых людей — купца, стрельца и казака! — В.П.), да рукавицы с-ысподки двесте да полторы тысячи аршин полотна, да триста аршин сукна сермяжного, да сто аршин тафты розные, да две шапки мушских под сукном, одна под черленым, а другая под черным, а лисицы под ними обе буры, да тритцать шапок женских камчатых»[399].
Стоит отметить, правда, что далеко не все стрельцы стали искать приработков на стороне. Так, уже в неоднократно упоминавшейся нами казанской писцовой книге отмечалось, что часть стрельцов двух казанских жилецких приказов занималась торговлей и ремеслами. По подсчетам Н.Д. Чечулина, в ремесленной деятельности был задействован 91 стрелец, или 13 % от их общего числа в Казани, а еще 35 были торговцами (лавками владели еще и 12 стрельцов-ремесленников). Всего же стрельцам в Казани принадлежали 33,5 лавки, 5 полков, 10 скамей, 9 шалашей и 3 кузницы, за которые они платили податей 9 рублей, 29 алтын и 1 деньгу. Еще больше «самозанятых» стрельцов было в Свияжске — по 17,5 % ремесленников и торговцев от общего их числа в гарнизоне против 13 и 7 % в Казани[400]. Среди казанских и свияжских стрельцов-ремесленников были бронники, стрельники (изготавливавшие соответственно доспехи и наконечники стрел), лучник (мастер по выделыванию луков?), саадачник (делавшие футляры для луков), серебряных дел мастера, булавочник, чулочник, сапожники, судовщик, кирпичник, свечник, бочарник, портной, ветошник (старьевщик. — В.П.), фонарщик, бумажник (не совсем понятно, делал ли он бумагу или же был ткачом), стригольники (мастера по стрижке овец), рукавичник, сыромятник, ситник, извозчики, котельник, плотник, гусельник, сурначей и домрачей (музыканты)[401].
Не менее интересны сведения о побочных занятиях и промыслах стрельцов, которые можно почерпнуть из других писцовых книг. Так, в Ржеве Пустой (Заволочье) в начале 80-х гг. XVI в. стрельцы, державшие лавки, торговали хлебом и «всяким мелким товаром», а двое стрельцов, Игнашко Раев и Иванко Дигин, поставили мужскую и женскую бани и платили с них в государеву казну оброк[402]. В Туле в конце 80-х гг. среди торговцев были записаны в писцовую книгу стрельцы ножевник, продавец мыла, москательщик, мясники, хлебники и торгующие «всяким мелким товаром»[403]. Веневские стрельцы торговали калачами, солью, сапогами, москательными товаром, мясом, рыбой, сукном и крашениной[404]. Некий же стрелец вязал в 1613–1614 гг. кирилло-белозерскому старцу Трифону Ловцу тагосы (рыболовные сети), получив за каждую сеть по 10 алтын (30 копеек, почти треть рубля, между прочим. — В.П.).[405]
Из всех этих примеров видно, насколько разнообразной была предпринимательская деятельность стрельцов. Конечно, они не могли рассчитывать на то, чтобы стать вровень с именитыми «гостями» — богатейшими купцами-оптовиками, занятыми экспортноимпортными операциями. Однако даже мелочная торговля и занятия ремеслом выступали порой своего рода достаточно надежной «страховкой» на тот случай, если возникали проблемы с выплатой государевой «алафы» (и те стрельцы, которые предпочли не заниматься коммерцией и рукомеслом, могли сильно пожалеть, что не пошли по стопам своих более предусмотрительных односумов). Между тем, судя по всему, практика сокращения или вообще невыплаты жалованья, в особенности денежного, в мирное время в целях сокращения военных расходов и нагрузки на казну к концу XVI — началу XVII вв. становится обычной — стрельцов существенно больше (минимум в два с половиной раза больше, чем в конце 50-х гг. XVI в., а доходы казны отнюдь не выросли в той же мере. Не случайно ладожские стрельцы в своей челобитной Борису Годунову жаловались на то, что «до отставки де служили они без жалованья пять лет, и они деи одолжали великими долги…»[406].
Нельзя не упомянуть и о наделении стрельцов, московских и городовых, земельными участками под дома и усадьбы. Уже в самом начале своего существования стрельцы были поселены в специальной слободе в государевом селе Воробьево, о чем уже говорилось прежде, и эта традиция создания отдельных стрелецких слобод была продолжена и дальше. В той же Казани, согласно писцовой книге 1566–1568 гг., «на посаде в остроге» были отдельные стрелецкие слободы приборов голов Третьяка Мертвого, Данилы Хохлова и Субботы Чаадаева[407].
И, завершая рассказ о стрелецком государевом жалованье, отметим еще одну интересную подробность. Ратные люди, находясь в походе, особо не церемонились с населением расположенных вдоль трактов сел и деревень, «силно имая» у мужиков провиант и фураж. Естественно, что это вызывало у крестьян и посадских людей вполне законное недовольство, и они били челом государю о наказании виновных и возмещении ущерба. Так, в 1557 г., писал псковский летописец, «князь Михайло (Глинский. — В.П.) с людьми своими, едоучи дорогою (направляясь на войну с ливонцами. — В.П.), сильно грабил своих, и на рубежи люди его деревни Псковъские земли грабили и животы секли, да и дворы жгли христианьския»[408]. Хорошо осведомленная о буйном нраве своих воинников, Москва для того, чтобы «крестьянству того для дорогою силы и грабежу кормового не было»[409], вменяла местным властям сбор провианта и фуража и организацию его раздачи на ямах для проходящих войск по заранее прописанным нормам. То, что эта практика сбора и раздачи хлебного жалования находящимся на марше войскам действовала уже в 50-х гг. XVI в., свидетельствует царская грамота, отправленная осенью 1555 г. в Новгород тамошним дьякам Федору Сыркову и Казарину Дубровскому. Новгородским дьякам предписывалось организовать выдачу государева денежного и хлебного жалования в размере «по полтине денег человеку, да хлеба, пятидесятником по три четьи ржи без полуосмины человеку, в новую меру, а десятником и стрелцом по полу-третье четьи ржы человеку, в новую ж меру» посланным на шведский «фронт» стрельцам прибора Тимофея Тетерина[410]. Точно так же и конные астраханские стрельцы головы Андрея Кашкарова, выступая в поход на шведов в 1591 г., получили, сверх обычного годового денежного и хлебного жалования, по полтине на человека. А на время же отдыха в Темникове и Кадоме они должны были встать на довольствие местных воевод, которым предписывалось выдать стрельцам «на десять человек по полуосмине круп, по полуосмине толокна да на лошадь их по осмине овса да по полуастрамка сена человеку»[411].
Подводя общий итог, отметим, что с течением времени структура стрелецкого жалования существенно переменилась, хотя сама процедура его получения, описанная в грамотах, — нет. Во избежание всяческих злоупотреблений раздача денежного и хлебного жалования неизменно фиксировалась в специальных книгах и происходила в присутствии стрелецких начальных людей (стрелецкие головы несли персональную ответственность за своевременную и полную выдачу жалования и недопущение всякого «воровства» при его раздаче). Что же касается царской «алафы», то, судя по всему, очень быстро власти отказались от только лишь выплат денежного содержания, дополнив его выдачей еще и хлеба. При этом ставки жалования различались, во-первых, в зависимости от места служилого человека в стрелецкой служилой иерархии, а во-вторых, от места, которое занимало стрелецкое подразделение в структуре стрелецкого войска. Московские стрельцы получали больше жалования и могли рассчитывать на его более или менее регулярную выплату, тогда как городовые стрельцы находились в худшем положении по сравнению с элитой стрелецкого войска. Судя по всему, ставки жалования постепенно менялись, хотя вряд ли радикально (хорошо, что хоть хлебные цены во 2-й половине XVI в. росли не так быстро, как перед учреждением стрелецкого войска). Однако, похоже, определенные
проблемы с регулярностью выплаты жалования и его адекватностью уровню цен все же были, иначе чем можно объяснить разрешение городовым (а затем, надо полагать, и московским) стрельцам заниматься торговлей и ремеслами. Как бы то ни было, но при соблюдении обещанной регулярности выплат (раз или два раза в год), надо полагать, стрельцы получали в среднем существенно больше, нежели прожиточный минимум в 24 пуда зерна на взрослого мужчину в год. Как результат, власти могли рассчитывать на лояльность и высокую боеспособность стрелецкого войска (о чем и пойдет речь дальше).