musquitenn в городе до тех пор, пока ситуация не переменится к лучшему (причем было подчеркнуто, что пресловутые musquitenn попадали в Россию как раз через Новгород и ливонские города)[462]. Судя по всему, к концу XV в. именно «балтийский» канал стал основным путем, посредством которого в Россию попадало равно как оружие, так и технологии его производства вместе с мастерами, обладавшими необходимыми навыками и опытом.
Естественно, что осложнения во внешнеполитических отношениях Русского государства с соседями вызывали стремление с их стороны не допустить попадания в Россию новейших технологий и образцов оружия. Те же ганзейцы и в особенности ливонцы неоднократно пытались возобновить блокаду Русского государства, в особенности в годы, предшествовавшие войне за Ливонское наследство (так, по нашему мнению, следует именовать серию военных конфликтов в Прибалтике и на Балтике во 2-й половине 50-х–1-й половине 90-х гг. XVI в.), и в ходе самой этой войны. Однако, несмотря на все попытки ливонских и имперских властей воспретить поставки этих товаров русским, Москва находила обходные пути для получения необходимых ей военных материалов и оружия. Еще при Иване III каналы поставок оружия и военных материалов были «диверсифицированы», а при Иване IV те же английские, голландские и датские негоцианты с радостью заменили ушедших было с русского рынка из-за введения эмбарго на торговлю с Россией ганзейских «гостей» (так, к примеру, магистраты Кельна сообщали английской королеве Елизавете I, что ее купцы, вопреки запрету на продажу оружия русским, продолжают поставлять его в Россию, в т. ч. и handguns[463], под которыми надо понимать в первую очередь аркебузы), так что, опасаясь, что конкуренты окончательно заменят их в торговле с русскими, сами ганзейцы (те же любекцы и даже ревельцы) промышляли контрабандой, в т. ч. и военной.
Одним словом, несмотря ни на что, каналы, по которым в Россию поступали равно как материалы, необходимые для изготовления ручного огнестрельного оружия и боеприпасов к нему, так и сами образцы этого оружия, которые могли быть скопированы (и копировались) русскими мастерами, быстро осваивавшими последние новинки западноевропейской военной техники, продолжали функционировать. Русское государство с конца XV в. постоянно было в курсе последних новшеств в военно-технической сфере, и все попытки каким-либо образом ограничить доступ русских к последним изобретениям и технологиям успеха не имели. Примером тому может служить стремительное распространение в последних десятилетиях XVI — начале XVII в. в России ручного огнестрельного оружия, оснащенного колесцовыми и ударно-кремневыми замками.
Уже упоминавшийся нами ранее Л.И. Тарасюк, основываясь на анализе сведений в письменных источниках, отмечал, что «к 80-м годам XVI в. самопалы были распространены на обширной части территории Московского государства и не являлись к тому же редкостной новинкой, поскольку они уже состояли на вооружении войсковых стрелков, а также использовались в различных по социальному положению слоях населения». Более того, по мнению исследователя, «это оружие и это название появились ранее 80-х годов XVI в. и что к этому времени термин «самопал», по-видимому, уже прочно вошел в языковой обиход»[464]. Во всяком случае, для автора «Повести о прихожении Стефана Батория на град Псков» «самопал» был обычной вещью, хорошо освоенной псковичами, — в ходе отражения штурма города королевской ратью они захватили немалые трофеи, «оружия литовския, изрядные нарочитых самопалов и ручниц (выделено нами. — В.П. Обращает на себя внимание тот факт, что книжник различает ручницы и самопалы — они для него не одно и то же!) разных всяких безчисленно много внесоша»[465] в город и затем использовали их против бывших хозяев.
Действительно, должно было пройти некоторое время, прежде чем новое оружие из разряда иноземных диковинок стало обыденностью, а это могло произойти только в том случае, если, с одной стороны, его массово ввозили в Русскую землю (и мы бы связали этот ввоз с «нарвским плаванием» 1558–1581 гг., когда Нарва находилась под властью Ивана Грозного и играла роль главного русского торгового «стапеля» на Балтике). С другой же стороны, русские мастера должны были освоить производство основных элементов самопала (прежде всего новых типов замка) и сделать его более доступным для рядовых стрелков. Приходные и расходные книги Кирилло-Белозерского монастыря начала XVII в. сохранили сведения о ценах на самопалы импортные и местного производства. Так, в июле 1611 г. монастырский старец Макарий Облезов купил в Архангельске «у карабельные пристани» «6 самопалов больших свитцких (т. е. шведских. — В.П.) з замки» общей ценой 16 рублей и 15 алтын с 2-мя деньгами, т. е. в среднем один такой импортный самопал (возможно, речь шла о мушкете) обошелся монастырской казне в (округленно) 2 рубля и 25 алтын. «Немецкий самопал», купленный в апреле 1614 г., стоил старцам (округленно) в 1 рубль и 16 алтын, а самопал местной работы, приобретенный для монастырского обихода в сентябре 1615 г., оказался фактически вдвое дешевле–16 алтын и 4 деньги, т. е. в полрубля[466]. Чуть больше, 20 алтын, стоили отданные безденежно новгородским казакам станицы атамана Кирши Федорова, «которые прибираны в Новегороде для воровского приходу», «люцкие самопалы», принадлежавшие прежде казненному по обвинению в измене в 1608 г. в Новгороде Михаиле Татищеву[467]. Выходит, что уже в начале XVII в. самопал уже не роскошь (если мы ведем речь о рядовых, не статусных изделиях) и хорошо освоен равно как и русскими мастерами (в феврале 1611 г. кузнец Олешка получил от кирилло-белозерских старцев за откованные им 100 трещоток к самопалам и пищалям 11 алтын, а уже упоминавшийся нами прежде старец Макарий Облезов купил, помимо всего прочего, еще и 32 самопальных ствола — т. е. остальные детали к ним должны были быть или куплены отдельно, или изготовлены с последующей сборкой монастырскими умельцами[468]), так и ратниками (вряд ли достаточно сложные в обращении и уходе самопалы со свейскими и ливонскими, т. е. колесцовыми, замками были бы отданы людям, которые не умели с ними обращаться).
Подведем предварительный итог. Логично было бы предположить, исходя из анализа имеющихся в нашем распоряжении материалов, что на рубеже XV–XVI вв. с Запада (через Ливонию и ганзейские города прежде всего) в Россию попадают первые образцы аркебуз с ударно-фитильными замками, которые быстро осваиваются в производстве местными мастерами. Простота устройства и дешевизна этих пищалей и гаковниц, а также относительная простота в обращении и подготовке стрелка из такого оружия способствовали тому, что пищали и гаковницы быстро завоевывают популярность и широко распространяются в России как оружие пехоты. В последней четверти XVI в., опять же при посредничестве иностранных купцов, в России распространяются ружья, карабины и пистолеты с ударнокремневыми («свийскими» или «свицкими» и «шкоцкими», вероятно, на первых порах по названию страны, откуда они поступали) и колесцовыми замками (последние получили характерное наименование, очевидно, по месту, где русские ратные люди с ними близко познакомились — «ливонские»).
Оружие с ударно-кремневыми замками пришлось по вкусу русским служилым людям, и похоже, что самопалы существенно потеснили традиционные фитильные пищали-ручницы. Любопытный факт — в 1638 г. вяземским стрельцам попробовали было выдать импортные мушкеты «с жаграми», на что стрельцы заявили, что они-де «из таких мушкетов з жаграми стрелять не умеют, и таких мушкетов преж сево у них с жаграми не бывало, а были де у них и ныне есть пищали старые с замки»[469]. Учитывая, что служба стрелецкая была пожизненная, очевидно, что среди стрельцов были ветераны, прибранные на государеву службу в первые послесмутные годы (если не во время Смуты), и уже тогда они использовали не традиционные как будто фитильные пищали, но самопалы. Стоит заметить, что при раскопках на месте Тушинского лагеря были найдены детали и фрагменты трех ружейных замков, и все они относились к ударно-кремневым., а также деталь колесного замка, а вот фрагментов или деталей, которые однозначно свидетельствовали бы о принадлежности их к фитильным замкам, — нет[470].
Осмелимся также предположить, что в это время несколько меняется и содержание термина «гаковница». Наряду с традиционными гаковницами с подствольным крюком-гаком, видимо, на Руси тогда появляются и начинают постепенно распространяться мушкеты (с форкетом?), отличавшиеся от аркебузы/пищали большим весом и калибром. Во всяком случае, нет ничего невозможного в том, чтобы те же английские или голландские купцы привезли в Нарву или в Архангельск в 60–70-х гг. XVI в. первые образцы западноевропейских мушкетов (или же они были захвачены в качестве трофеев в ходе войн за Ливонское наследство — к примеру, Ливонской войны 1558–1561 гг. или Полоцкой войны 1562–1570 гг.), которые затем были освоены русскими мастерами и стрелками, и эти мушкеты по совокупности своих технических характеристик были отождествлены с хорошо знакомыми гаковницами.
Поскольку, судя по всему, какой-то особой регламентации в вопросах вооружения служилых людей огнестрельным оружием на то время не было, то, как отмечал Е.В. Мышковский, «служилые люди из русских поместных войск вооружались самостоятельно, сообразуясь со своими вкусами (и добавим от себя — финансовыми возможностями. — В.П.), поэтому на вооружении в XVII в. (и, несомненно, в предыдущем столетии тоже. —