Теперь о залповой стрельбе. Логично было бы предположить, что в описанном прежде эпизоде казанской осады, когда татары попытались было атаковать идущих впереди русских полков стрельцов, а те отбивались от них «огненным боем», стрельцы вели именно залповый огонь как наиболее эффективный для отражения атаки неприятельской конницы. Правда, здесь есть одно «но» — не факт, что казанцы стремились атаковать русскую пехоту именно холодным орудием. Летописная «повесть», как уже было отмечено выше, говорит о том, что казанская конница завязала со стрельцами перестрелку, а в таком случае стрельцы могли действовать одиночным огнем[656].
Впрочем, отрицать возможность того, что московские стрельцы могли вести залповую пальбу уже тогда, в 50-х гг. XVI в., мы все же не будем. Во всяком случае, если это могли делать ханские тюфенгчи (как это было, к примеру, зимой 1548 г. в сражении с ногаями на подступах к Перекопу[657]), то почему так не могли действовать тогда же московские стрельцы?
Косвенно в пользу такого предположения свидетельствуют также и наблюдения иностранцев, побывавших в Москве в 50–60-х гг. XVI в., и отдельные боевые эпизоды. Так, в небольшом сочинении, которое приписывается венецианскому дипломату Марко Фоскарини и датируется обычно концом 50-х гг., отмечено, что «в настоящее время император Иван Васильевич много читает из истории римского и других государств, от чего он научился многому. Он также часто советуется с немецкими капитанами и польскими изгнанниками, и для собственной пользы взял себе за образец римлян»[658]. В другом сочинении, написанном примерно в это же время и автором которого считается некий Франческо Тьеполо, говорится о том, что московский государь «дал у себя приют многим иностранным солдатам, и… предоставил им жилища в своем государстве. Теперь во многих местах, а главным образом в Москве, при помощи их и других, московиты по праздникам обучаются аркебузу по германским правилам и, став уже весьма опытны, изо дня в день совершенствуются во множестве»[659].
Не менее любопытно и оставленное неким англичанином описание смотра стрельцов и пушкарей московского гарнизона (о котором мы уже писали прежде), который был в декабре 1557 г., в канун начала Ливонской войны 1558–1561 гг. На этот раз приведем его полностью, ибо оно того заслуживает. «12 декабря (1557 г. — В.П.) Его Императорское Величество (Иван IV. — В.П.) и его двор на резвых малорослых испанских (надо понимать, ногайских или татарских бахматах. — В.П.) и турецких (аргамаках. — В.П.) лошадях, убранство которых было богато изукрашено золотом и серебром, — писал англичанин, — прибыли на поле в добром порядке. На Его Императорском Величестве было богатое платье и алая шапка, унизанная не только жемчугом, но и большим количеством крупных и дорогих драгоценных камней. Его дворяне, ехавшие перед ним по трое в ряд в добром порядке, были все в парчовом платье, и перед ними в добром же порядке по пяти в ряд шли 5 тыс. аркебузиров (дипломат, конечно же, имел в виду стрельцов. — В.П.), неся свою аркебузу в левой руке, а в правой фитиль, и в таком порядке они вышли на поле, где была расставлена вышеупомянутая артиллерия (которой английский дипломат восхищался несколькими строками ранее. — В.П.).
Перед тем, как Его Императорское Величество прибыло на поле, на нем был воздвигнут надежный помост из небольших бревен длиною в четверть мили (примерно 400 м. — В.П.), и примерно в шестидесяти ярдах (несколько больше 50 м. — В.П. Любопытное свидетельство о дистанции, с которой вели стрельбу стрельцы) от бревенчатого помоста были установлены глыбы льда два фута толщиной и шесть футов высотой (примерно 0,6 на 1,8 м. — В.П.) на всю длину помоста. И как только Его Императорское Величество прибыло на поле, аркебузиры вышли на помост, где выстроились в порядке (учитывая, что стрельцы были вооружены фитильными пищалями, для перезаряжания которых и стрельбы нужно было достаточно места, обычные интервалы между стрелками в шеренге составляли тогда порядка 1 м, то 5 тыс. стрельцов должны были быть построены глубиной не менее 10 шеренг. — В.П.). И когда Его Императорское Величество заняло свое место, откуда оно могло видеть заряженную и изготовленную к стрельбе артиллерию, аркебузиры начали палить по линии ледяных мишеней, как будто они были в бою или сражении, и не прекращали огня до тех пор, пока не разрушили ее до основания.
После того, как они (стрельцы. — В.П.) отстрелялись из аркебуз, они (надо полагать, московские пушкари. — В.П.) произвели несколько залпов зажигательными снарядами в воздух, что было очень приятно для глаз. И после этого они начали стрелять из небольших медных орудий, начиная с самых малых и так переходили ко все большим и большим, пока не выпалили из самых больших. Завершив стрельбу, они перезарядили их (пушки. — В.П.) снова и так палили из них три раза подряд в том же порядке, начиная с самых маленьких и завершая самыми большими. И замечу, что прежде чем они закончили стрельбу, два сруба самое меньшее 30 футов (примерно 9 м. — В.П.) толщиной, которые они обстреливали, несмотря на то, что эти срубы были изготовлены из толстых бревен и набиты землей, были разнесены вдребезги. После окончания этого торжества Император покинул поле и отправился домой в том же порядке, в каком он прибыл сюда. Артиллерийские стрельбы устраиваются каждый год в декабре в том порядке, в каком он был описан»[660].
Описание этого смотра можно сравнить с описанием смотра, устроенного в честь коронации Федора Иоанновича в 1584 г. (которое в изложении Дж. Горсея мы приводили ранее, в предыдущей главе). Нетрудно заметить, что и здесь, и там стрельцы и пушкари выступают в связке и стрельцы ведут именно залповую пальбу («discharged their shot also twise over in good order»). И можно предположить, что и на завершающем этапе сражения при Судбищах летом 1555 г., когда стрельцы отбивали атаку татарской конницы из-за засеки, и в августе 1556 г. на каспийском побережье, где стрельцам пришлось отступать в течение целого дня по дороге к морю, отбивая непрерывные атаки нукеров астраханского «царя», и в бою под Нарвой 1 мая 1558 г., когда стрельцы прикрывали отход конных сотен, сделали по меньшей мере один успешный залп по атакующей ливонской коннице, не говоря уже о знаменитом эпизоде сражения при Добрыничах в январе 1605 г.[661], когда одновременный залп выстроенных за возами с сеном нескольких тысяч стрельцов (согласно росписи 1604 г., в составе русского войска их было сперва несколько больше 3 тысяч) и приданной им легкой артиллерии расстроили атаку конницы самозванца — везде стрельцы стреляли залпами (во всяком случае, один, первый, залп первой шеренгой или шеренгами они делали точно). Другое дело, что детали боевого порядка стрельцов нам неизвестны. Можно лишь предположить, что они выстраивались на поле боя в 5, 8 или 10 шеренг, но как происходила перезарядка пищалей, сменялись ли шеренги после выстрела контрмаршем или иным каким способом или же стрельцы из задних рядов передавали уже заряженные пищали тем, кто стоял впереди, — на эти вопросы ответов у нас нет, и можно лишь строить предположения о том, как они действовали в этих и им подобных случаях.
Говоря о «полевой» тактике стрельцов, нельзя не остановиться подробнее на использовании ими всевозможных прикрытий, позволявших им чувствовать себя более или менее безопасно на случай атаки неприятельской конницы. Как уже было отмечено в предыдущей главе, главное оружие стрельцов «классической» эпохи (под которой мы подразумеваем 2-ю половину XVI — начало XVII в.) — это аркебуза-пищаль, относительно легкая и малокалиберная. Носимый за спиной топор на длинной рукояти (на первых порах) и сабля (как дополнение к топору) играли роль оружия самообороны, последнего шанса в рукопашной схватке, если, не дай бог, до нее дойдет дело. Копья (рогатины?) и иное древковое оружие у стрельцов на ранних этапах их истории источниками не фиксируется, а значит, они оставались весьма уязвимы в случае решительной конной атаки врага. Это отнюдь не было секретом для государевых стратилатов, и в наказах воеводам, отправляемым из Разрядного приказа, неизменно подчеркивалось, что стрельцов надо использовать там, где для них есть прикрытие, естественное или искусственное. К примеру, князь М.И. Воротынский, принимая весной 1572 г. командование над развернутой для отражения вторжения крымского «царя» армией, получил соответствующий наказ, и в этом наказе было специально оговорено и несколько раз подчеркнуто, чтобы «без крепости наряду и стрельцом не в крепком месте однолично со царем бояром и воеводам не сходитися»[662]. Отсюда и соответствующее требование к воеводе и его товарищам, чтобы они заблаговременно «высмотря и приговори, полки поставити и как, приговоря, какую крепость учинити у наряду и у стрельцов у пеших людей, да то все заранее иззаписати да потому в приход царев где полком стати, таковы места себе и прибирати и крепость такову по приговору зделати у наряду у пеших людей»[663].
Пренебрежение этим указанием могло дорого стоить войску, а пехоте в особенности. В этом мог воочию убедиться воевода Ф.И. Шереметев в сентябре 1609 г. под Суздалем. Тогда его «полк», немалую часть которого составляли московские и астраханские стрельцы, был разбит полковником Лисовским по той простой причине, что Шереметев и его люди (процитируем еще раз фразу из «Нового летописца») «поидоша к Суждалю, а тово не ведаша, что к Суждалю крепково места нет, где пешим людем укрепитися; все пришли поля». Результат был плачевный — по словам книжника, «бысть бой велий, и московских людей и понизовых многих побиша: едва утекоша в Володимер»