«Крепкое место» далеко не всегда можно было сыскать, да и для того чтобы «учинить» какую-либо «крепость», также нужно было время. Однако и бросать в бой стрельцов без прикрытия было весьма рискованно. Но русским воеводам не нужно было ломать голову и изобретать велосипед — в предыдущей главе мы уже писал о применении ими вагенбурга и его разновидности — знаменитого гуляй-города. Укрывшись за гуляй-городинами, стрельцы получали возможность поражать неприятеля, не слишком опасаясь его ответного огня. Правда, справедливо это прежде всего для тех случаев, когда стрельцам доводилось иметь дело с татарскими лучниками, ибо, как уже было отмечено прежде, от губительного воздействия огнестрельного оружия гуляй-город надежной защиты не давал. Впрочем, Дж. Флетчер писал о том, что гуляй-город использовался прежде всего против татар[665].
Пожалуй, самый известный случай успешного применения гуляй-города в полевом сражении — это Молодинская «операция» в июле-августе 1572 г., и, что самое любопытное, многие детали описания использования гуляй-города в этом многодневном сражении легко находят параллели в флетчеровом описании гуляй-города. Приведем его полностью. Английский дипломат писал в своем сочинении, что «эта походная, или подвижная крепость так устроена, что по надобности может быть растянута в длину на 1, 2, 3, 4, 5, 6 или 7 миль, т. е. насколько ее станет. Она представляет собой двойную деревянную стену, защищающую солдат с обеих сторон, как с тылу, так и спереди, с пространством около трех ярдов между стенами, где они могут не только помещаться, но также заряжать свои огнестрельные орудия и производить из них пальбу, равно как и действовать всяким другим оружием. Стены крепости смыкаются на обоих концах и снабжены с каждой стороны отверстиями, в которые выставляется дуло ружья или какое-либо другое оружие… Внутри крепости ставят даже несколько полевых пушек, из них стреляют, смотря по надобности»[666].
А теперь сравним сказанное Флетчером с тем, что сказано было, к примеру, в одной из частных разрядных книг. Так, в ней отмечено было, что 30 июля «слуга и боярин князь Михайло Иванович Воротынской с товарищи в ту пору гуляй город поставили, и большой полк стоял в гуляе городе, а иные полки стояли за гуляем городом, недалече от города (выделено нами. — В.П.)…»[667], т. е. в то время как Большой полк (в котором было, согласно черновому варианту молодинского разряда, 1000 стрельцов, 1430 «зборных» людей с пищалями, 1000 казаков да 1000 же наемных казаков, предоставленных в распоряжение воевод Ивана Грозного именитыми гостями Строгановыми, — в сумме почти 4,5 тыс. «огненных стрелцов», и это без учета донских казаков атамана Мишки Черкашенина[668]) находился в самом гуляй-городе, остальная часть войска стояла за его деревянными стенами. В той же разрядной «повести» говорится и о наличии в гуляй-городе артиллерии-наряда[669].
В «Повести о победе над крымскими татарами в 1572 г.», которая легла в основу разрядной повести, в описании штурма гуляй-города, предпринятого татарами 2 августа 1572 г., говорится о том, что «как татаровя пришли к гуляю городу и ималися руками за стену у гуляя города, — и нашы стрельцы туто многых татар побили и рук бесчислено татарьскых отсекали (выделено нами. — В.П.)…»[670]. И здесь, в этом эпизоде, нетрудно заметить общие места в описании гуляй-города и его применении в боевых условиях, которое дано было Дж. Флетчером. Заметим, что, по нашему мнению, стрельцы и казаки, действуя из-за гуляй-городин, вряд ли могли вести залповую стрельбу, но вот одиночный прицельный огонь — вполне. Ну а упоминание «бесчисленного» количества отсеченных рук татарских само за себя говорит в пользу применения стрельцами сабель и топоров.
Из повестей о Молодинской битве следует и еще один тактический прием, использовавшийся русскими воеводами (и имевший аналоги в практике крымских военачальников). Речь идет о предумышленном «наведении» атакующего неприятеля под огонь наряда и стрельцов, укрытых в гуляй-городе. Согласно Соловецкому летописцу, Передовой полк под началом воевод князей А.П. Хованского и Д.И. Хворостинина получил от М.И. Воротынского задачу «сесть» на «хвост» татарского войска и отлично выполнил свою задачу. Он «пришел на крымской на сторожевой полк, да с ними учял дело делати с немцы и с стрельцы и со многими дворяны и з детьми боярскими и з бояръскими людми, да мчял крымъской сторожевой полк до царева полку»[671]. Девлет-Гирей I выслал на помощь своему арьергарду подкрепления, и Хованский с Хворостининым начали отход. И когда откатывающиеся сотни передового полка дошли до занявших на подступах к селу Молоди главных сил русской армии, они неожиданно для татар отвернули вправо, подставив торжествующего было неприятеля под сосредоточенный огонь стрельцов, казаков и наряда из гуляй-города. «И в те поры из-за гуляя князь Михаило Воротынской велел стрельцем ис пищалей стреляти по татарским полком, — писал летописец, — а пушкарем из болыпово снаряду изс пушек стреляти. И на том бою многих безчисленно нагайских и крымъских тотар побили…»[672].
Подобный прием, похоже, был «стандартным» в практике русских воевод и неплохо отработан. Так, под Нарвой 1 мая 1558 г. два стрелецких приказа, Т. Тетерина и А. Кашкарова, получили наказ прикрыть отход заставы с ревельской дороги, теснимой ливонской конницей. Заняв позицию в засаде на «перевозе» через Нарову, стрельцы дождались, когда противник попробует атаковать переправлявшиеся через реку русские конные сотни, и внезапным залпом из сотен пищалей смешали ряды неприятеля, после чего русская конница контратаковала и «Бог милосердие свое показал: побили немец многих и гоняли пять верст по самой Ругодив, а взяли у них тритцати трох человек»[673].
Правда, такая игра с огнем могла в случае промашки, допущенной или воеводами, командовавшими конницей, или стрелецкими головами, привести к немалой крови. Нечто подобное случилось, если верить позднейшему Московскому летописцу, в сражении при Молодях в 1572 г. По словам русского книжника, «три тысечи стрельцов поставили от приходу за речкою за Рожаею, чтобы поддержати на пищалех. И царь послал нагаи 40 000 на полки, а велел столкнута. И русские полки одернулися обозом. И столь прутко прилезли, — которые стрельцы поставлены были за речкою, ни одному не дали выстрелить, всех побили»[674]. Книжник, конечно, несколько преувеличил численность побитых стрельцов (согласно молодинскому разряду, в передовом полку было «стрельцов: ис Смоленска з головою 400 чел., с Резани с соцким 100 чел., из Епифани с соцким 35 чел. И всего стрельцов 535 чел.»[675]), но промашка воевод Передового полка (предположим, что нераспорядительность проявил 1-й воевода полка князь А.П. Хованский и, возможно, командовавший стрельцами смоленский голова) привела к тому, что оставшийся без надежного прикрытия сводный стрелецкий прибор был опрокинут и порублен стремительно атаковавшими ногаями.
Уже упоминавшийся нами прежде неоднократно Николай Мархоцкий сообщает нам и еще одну небезынтересную подробность, характеризуя тактические приемы русских стрельцов. Описывая результаты столкновения с русской пехотой, он писал, что по итогам боя «лошадей в каждой хоругви осталось, не считая убитых и подстреленных, — где 70, где 60, а где и того меньше»[676]. Выходит, что в бою стрельцы намеренно стреляли по незащищенным коням, обезноживая неприятельскую конницу и сбивая темп ее атаки. И если это так, то тогда в этом и заключается ответ на вопрос — почему поляки единодушно утверждают, что пальба стрельцов обычно не наносила серьезного урона самим всадникам — их потери были, на фоне числа потерянных коней, минимальны.
Характеризуя стрелецкую тактику, нельзя не упомянуть и о еще одной интересной подробности. С. Герберштейн писал в своих «Записках о Московии», как было уже отмечено в главе о пищальниках, что русские воеводы не используют в своих походах пехоту, которая не поспевала за стремительно маневрировавшей конницей. Но в той же главе нами были приведены свидетельства относительно того, что еще при Василии III были заведены конные пищальники, для которых не было проблемой совершать марши вслед за конницей, не отставая от нее. Эта практика посадки пехоты, вооруженной огнестрельным оружием, была распространена и на стрельцов, и тому есть немало примеров в источниках. Так, к примеру, осенью 1555 г. стрельцам приказа Т. Тетерина, отправлявшимся на государеву службу против свейских немцев, выдали лошадей, собранных с приказных людей[677].
Наряду с выдачей от казны или сборных, с тяглых людей, лошадей, стрельцам для ускорения их передвижений выдавали также и подводы (зимой — сани). К примеру, в январе 1578 г. лаюсский воевода М.И. Клокачев получил указную грамоту от имени Ивана Грозного, в которой от него требовалось срочно выступить на соединение с юрьевским воеводой князем М.В. Тюфякиным, взяв с собою тамошних лаюсских помещиков и стрельцов, «сколко мошно, на конех верхом, а лошади под них взяли б есте с Лаюского уезду»[678]. В декабре того же года из Стрелецкого приказа от имени государя Невельскому воеводе И.Н. Карамышеву была прислана грамота, в которой ему указывалось срочно выслать сотника и сто человек казаков на годование в Юрьев/Дерпт, а для поспешения воеводе надлежало собрать с Невельского посада и с уезда подводы, «сотнику две подводы, а казаком для [поспешенья] две человеком подводу с санми и с хомуты и з дугам[и]»