Она знала, что ее родители не были в восторге от ее возлюбленного, хотя и скрывали это. Однажды она слышала, как отец шепотом утешал мать: "Это даже лучше, чем, если бы она встречалась с каким-нибудь арабом или наркоманом". Они, конечно, были бы рады, если вместо Него, она встречалась бы с искусным врачом или молодым адвокатом. Родители обожают видеть в своих дочерях предмет для гордости, а если мужчина сотворен из ничто, то и гордиться нечем. Даже если этот мужчина сделал их дочь счастливой и наполнил смыслом ее существование в куда большей степени, чем любой другой, исключительно материальный.
Они могли проводить вместе долгие часы, лежать в постели обнявшись, замирая в любви, не произнося ни слова. И когда звонил будильник, она готова была поступиться утренним кофе, умыванием и даже причесыванием, чтобы удостоиться еще нескольких мгновений рядом с Ним. И спускаясь вниз по ступенькам, и по пути к автобусной остановке, и по дороге на работу, — все время она ждала той минуты, когда снова вернется домой, повернет в двери ключ, и Он будет там. Она, пережившая так много разочарований, знала, что эта любовь никогда ей не изменит. И что вообще может разочаровать ее, когда она откроет дверь? Пустая квартира? Мертвая тишина? Порожняя неубранная постель?
Никто не понимает квантов
Накануне Йом Кипура[10] отправились кванты просить прощения у Эйнштейна. "Меня нет дома", — крикнул им Эйнштейн через запертую дверь. Всю дорогу, покуда они возвращались домой, люди кричали из окон всякие позорные и осудительные слова, а кто-то даже запустил в них жестянкой. Кванты притворялись, что их это не колышет, но в глубине души было им страшно обидно. Никто не понимал квантов, все их ненавидели. "Эй, паразиты! — неслось им вслед. — Идите служить в армию!" "Мы как раз хотели бы служить, — пытались защититься кванты, — но армия нас не берет из-за того, что мы такие маленькие". Но никто не слышит доводы квантов. Никто не прислушивается к квантам, когда они пытаются защитить себя, но когда они говорят что-нибудь, что можно истолковать не в их пользу, вывернуть наизнанку, тут вдруг до каждого доходит все до единого слова. Кванты могут бросить простенькую фразу вроде "А вот и кошка!", и сразу же в новостях сообщают, что они устраивают провокации, и мчатся брать интервью у Шредингера. И вообще, средства массовой информации ненавидят квантов из-за того, что когда-то на симпозиуме "Мыслей" кванты сказали, что сторонний наблюдатель влияет на событие. Тут все журналисты решили, что речь идет об освещении в прессе интифады и выступили с заявлением против провокационных обвинений, назначение которых подстрекать массы. Кванты могут всю оставшуюся жизнь доказывать, что совсем не это они имели в виду, и что не преследуют никаких политических целей, никто им, разумеется, не поверит. Все знают, что они друзья Юваля Наймана.
Многие люди считают, что кванты замкнулись наглухо, что они бесчувственны, но это абсолютно неверно. В пятницу, когда показывали фильм о Хиросиме, и после его окончания в иерусалимской студии у квантов брали интервью, им вообще трудно было говорить. Они просто сидели у микрофона и плакали, а дома, все зрители, близко не знакомые с квантами, вообще не поняли, что кванты плачут, а просто подумали, что они увиливают от вопроса. Самое печальное то, что даже если кванты напишут десятки писем в редакции научных газет всего мира и неопровержимо докажут, что во всей этой истории с атомной бомбой просто воспользовались их наивностью и простодушием, а они сами и близко не предполагали, чем это закончится, все равно ничего им не поможет. Потому что никто не понимает квантов. И особенно эти физики.
Ночь, когда умерли автобусы
В ту ночь, когда умерли автобусы, я сидел на остановке и ждал. Рассматривал дырки, пробитые в проездном, стараясь понять, на кого они похожи. Там была одна, похожая на кролика, мне она больше всего нравилась. Другие, сколько бы я на них ни смотрел, все равно выглядели дырками.
— Уже час мы ждем, — пробормотал сонный старик, — даже больше. Эти автобусные компании, черт бы их побрал! Деньги у правительства они умеют брать очень даже быстро, но пока доедут, можно концы отдать.
Старик замолчал, поправил на голове берет и опять заснул. Я улыбнулся его закрытым глазам и снова вернулся к дыркам, которые по-прежнему были дырками. Я терпеливо ждал перемен. Мимо остановки промелькнул взмокревший парень. Не останавливаясь, на бегу, он бросил на нас взгляд и, задыхаясь, крикнул надсадным, воспаленным голосом: "Нечего больше ждать, автобусы вымерли! Все!" И побежал дальше, а когда уже был далеко, остановился, упер левую руку в бок и обернулся к нам, как будто забыл сказать что-то важное. Слезы на его щеках блестели как капли пота. "Все!" — крикнул он истеричным голосом, повернулся и снова побежал. От испуга старик проснулся.
— Что хотел этот ненормальный?
— Ничего, дедушка, ничего, — пробормотал я, поднял с земли рюкзак и зашагал по обочине шоссе.
— Эй, хлопчик, ты куда? — крикнул мне вслед старик.
Рядом со старой шоколадной фабрикой сидели на остановке парень с девушкой и хлопали друг друга по протянутым ладоням — игра, правил которой я никогда не понимал.
— Эй! — окликнул меня парень, кончиками больших пальцев попадая в ладони девушки, — ты не знаешь, что там случилось с автобусами?
Я пожал плечами.
— Может быть, забастовка, — услышал я, как говорит он девушке, — тебе лучше остаться ночевать у меня, уже поздно.
Я поправил лямку рюкзака, врезавшуюся мне в плечо. Осиротевшие остановки тянулись вдоль всего главного шоссе. Было похоже, что все отчаялись и разошлись по домам. Их совсем не насторожило то, что автобусы не пришли. Я продолжал двигаться на юг.
На улице Линкольна я увидел первого мертвеца, завалившегося на искореженную спину. Черная тормозная жидкость заливала треснутое переднее стекло. Я стал на колени и рукавом рубашки вытер ему запачканный лоб. Это был 42-й. Ни разу мне не случалось с ним ездить. Скорее всего, он из Петах-Тиквы, что-то вроде того. Опустошенный автобус, распростертый на спине посреди улицы Линкольн, — я не мог объяснить самому себе, почему это так печально.
На центральной автостанции были уже сотни поверженных, ручьи горючего вытекали из рваных тел, пролившиеся на асфальт внутренности зияли беззвучны и черны. Десятки людей сидели там совершенно разбитые, надеясь услышать рычание мотора, и со слезами на глазах высматривали какое-нибудь вращающееся колесо. Один, в фуражке кондуктора, суетился между сидящими, стараясь приободрить их: "Это, конечно, только здесь, в Хайфе их еще много, они сейчас придут, все будет в порядке". Но всем, и ему в том числе, было ясно, что в живых не осталось ни одного.
Рассказывали, что продавец злачных восточных сладостей поджег свою велосипедную тележку и отправился домой; что магнитофоны на прилавках с кассетами вокруг сломались от боли; что даже солдаты с усталыми глазами, которые заждались на остановке, вернувшись домой вовсе не улыбались, и даже загрустили. Я нашел покинутую станционную лавку, улегся на ней и закрыл глаза. Дырки в проездном, который лежал у меня в кармане, так и остались просто дырками.
Проблема Ибриса[11]
Когда Эдиону было пять лет, он увидел из окна отцовской кареты слепого странника. В его лице, с выколотыми глазами, было так много боли, что маленький Эдион расплакался. Этот слепец, как рассказывали ему, когда-то правил в Фивах и был сильным и мудрым. Но судьба оказалась сильнее и хитрее во много раз. На протяжении всей своей юности слышал Эдион множество рассказов о мудрых и отважных властителях, которым выпала, однако, жестокая и страшная судьба. И Эдиону казалось иногда, что каждый из выдающихся героев, о которых он был столь наслышан, на этот беспощадный конец был осужден. Эдион, будучи правителем не менее храбрым и хитрым, чем эти трагические герои, не мог отделаться от ощущения, что и его ожидает подобная участь. Чтобы перехитрить ужасный финал, перед которым он испытывал страх, Эдион силился понять, что в поведении этих гигантов приводило к такому трагическому концу. Он посвятил свою жизнь изучению реалий жизни и смерти этих трагедийных персонажей, и пытался найти отметившую их всех печать.
После многих лет напряженной работы, в течение которых он совсем забросил свою монархию, Эдиону удалось найти ответ. Общей чертой всех этих героев была одна и та же надменная гордыня, вызывавшая у них ощущение дозволенности восставать против богов, против судьбы. Не однажды чувствовал Эдион, что и в нем самом пульсирует такого рода горделивая самоуверенность. Но теперь, когда он уразумел, к каким катастрофическим последствиям это приводит, он постоянно стремился к смирению. Он называл эту гордыню "ибрис". И всякий раз, почувствовав, что она пытается вырваться и одержать над ним верх, он несколько раз произносил ее имя, вызывая из памяти образ Эдипа с выколотыми глазами, и Ибрис рассыпалась в прах.
Эдион прожил длинную, счастливую жизнь, без измен и страданий. И находясь на смертном одре, в окружении многочисленных любящих, осознал, наконец, что ему удалось осуществить то, что никому прежде не удавалось — победить самого себя. "Ибрис", — прошептал он и умер.
Гермес с почетом препровождал его в Царство мертвых, и Эдион, прямой и гордый следовал за ним. Иногда ему казалось, что шагающий впереди Гермес прячет улыбку, но это была лишь мнительность. В нижнем мире ему предоставили почетное место. По левую руку сидела Антигона, а справа — Эдип, измученный облик которого врезался ему в память с самого детства. Через несколько минут в зал вошел крылатый посланец, торопливо приблизился к одному из сидящих и что-то громко зашептал на ухо.
— "Royal British Theater" собирается поставить в декабре спектакль о тебе, — шептал посланец Эдипу, — с Кентом