Довоенный период Сева: Сайто Хироси (1886–1939)
Оккупация Маньчжурии Квантунской армией осенью 1931 г. положила начало периоду «чрезвычайного времени», в результате которого Япония стала изгоем «мирового сообщества». Эти события многократно описаны в литературе, поэтому возвращаться к их хронике мы не будем. Рассмотрим лишь, как повели себя в этой ситуации японские «буферы» и «информаторы».
Официальная линия японской пропаганды в маньчжурском вопросе определилась не сразу, что привело к ее частичному успеху, который позже обернулся полным неуспехом. С одной стороны, националистические и паназиатистские идеологи вроде Окава Сюмэй при непосредственной поддержке военных кругов уже с середины 1920-х годов «разогревали» общественное мнение внутри страны в пользу дальнейшей экспансии на континенте и жестко критиковали «капитулянтскую» дипломатию министра иностранных дел Сидэхара Кидзюро. С другой стороны, правительство устами того же Сидэхара, либерально и прозападнически настроенных послов в европейских столицах и, конечно же, Нитобэ убеждало всех и вся в исключительно мирном характере своих намерений. Армия не считала нужным считаться со «штатскими», но если в руководстве военного министерства и генерального штаба преобладали относительно умеренные настроения, то среднее офицерство, особенно в Квантунской армии, не только пришло к выводу о необходимости военной экспансии, но и готовило ее. Историки доказали, что «Маньчжурский инцидент» планировался не в Токио. Недавние исследования дополнили эту картину тем, что почти единодушное одобрение оккупации Маньчжурии японским общественным мнением было вызвано не диктатом военного командования или правительства, но, напротив, многолетним влиянием националистов «снизу», которое подталкивало армию, а затем и все руководство страны к решительным действиям.
Поначалу министерство иностранных дел просто не знало, как реагировать на происходящее, потому что не имело четкой информации с мест. Премьер Вакацуки Рэйдзиро и глава МИД Сидэхара пытались локализовать и как можно скорее урегулировать конфликт, но ситуация сразу же вышла из-под контроля. Начальник департамента информации МИД Сиратори Тосио (будущий автор «Нового пробуждения Японии»), которому по должности полагалось информировать страну и мир о политике правительства, вскоре сменил вехи и, сблизившись с военными и националистическими кругами, стал активным пропагандистом экспансии, чем снискал громкую, но скандальную известность. Пользуясь поддержкой США и Великобритании, гоминьдановский режим Чан Кайши, признанный единственным национальным правительством Китая, начал против Японии широкомасштабную пропагандистскую войну в Лиге наций и в мировых СМИ, одержав явную, хотя и не стопроцентную победу Отчет комиссии Лиги о событиях в Маньчжурии (так называемая «комиссия Литтона») и ее рекомендации оказались неприемлемыми для Японии, которая в итоге приняла решение о выходе из Лиги наций.
В сфере пиара официальный Токио проиграл[62]. Оставалось надеяться только на посредников. Частичному оправданию политики Японии в ходе «Маньчжурского инцидента» посвятил последние годы жизни Нитобэ, хотя в 1928 г. он выступал в печати и в палате пэров против агрессивного курса премьера Танака, а на Киотоской сессии Института тихоокеанских отношений в 1929 г. умело защищал позицию и интересы своей страны в Маньчжурии[63]. В октябре 1931 г. Нитобэ, невзирая на нездоровье, отправился на Шанхайскую сессию Института, выступая в качестве «буфера», но его «дружеские предостережения» китайцам остались неуслышанными (он так и не смог встретиться с Чан Кайши). В 1932 г. Нитобэ впервые за много лет отправился с лекционным туром за океан, хотя поклялся не ступать на американскую землю после введения в 1924 г. Антииммиграционного закона, дискриминировавшего японцев. Большая часть лекций, выпущенных посмертно отдельной книгой в Токио в 1936 г.[64], была «повторением пройденного» как по темам, так и по содержанию.
Новое заключалось в том, что действия Японии в Маньчжурии оправдывалась ссылками на «доктрину Монро», концепцию «Manifest Destiny», политику Соединенных Штатов в Техасе, Мексике и Латинской Америке. Японцы не осуждали действия США, а напротив, утверждали, что следовали примеру их миротворческой и цивилизаторской миссии. Нитобэ оспорил фактическую основу китайских заявлений и доклада комиссии Литтона, ссылаясь на то, что Маньчжурия никогда не была и не может считаться частью «собственно Китая» (Сына хомбу; China proper), а также обратил внимание на «советский фактор», отметив, что СССР в Азии продолжает империалистическую политику царской России. Главный вывод из сказанного заключался в том, что «маньчжурская проблема» лежит исключительно в сфере отношений Японии и Китая и «чем меньше третьи страны будут вмешиваться, тем быстрее осуществятся надежды на мир» (5, 233). Эта аргументация не была изобретением Нитобэ – с разной степенью основательности и убедительности ее приводила вся японская пресса.
Однако, аргументы, даже изложенные с подчеркнутой дипломатичностью и беспристрастностью, не подействовали – лично Нитобэ особым нападкам не подвергался, но к его словам отнеслись с глубоким скепсисом. Многие влиятельные американцы – искренне или наигранно – недоумевали, как такой интернационалист, пацифист и христианин мог стать «апологетом агрессии», хотя в Японии милитаристы публично преследовали его за «антипатриотизм». Военный мятеж в Токио 15 мая 1932 г., жертвой которого пал премьер-министр Инукаи, тоже говорил не в пользу Японии. Несмотря на прием у президента Гувера и госсекретаря Стимсона и возможность выступить перед высокопоставленной аудиторией, а также по радио, миссия Нитобэ не дала никаких результатов, как и поездка в Канаду на сессию Института тихоокеанских отношений в августе 1933 г., вскоре после которой он умер. В аналогичной ситуации оказался в США и его ученик Такаги Ясака, профессор Токийского университета, христианин и либерал, когда дерзнул не согласиться с отчетом комиссии Литтона[65].
В Америке и, в меньшей степени, в Европе в отношении Японии четко сработал принцип «Что позволено Юпитеру, не позволено быку». Эффективно бросить этому вызов смогли немногие. Одним из них стал Сайто Хироси – генеральный консул в Нью-Йорке, а затем посол в США. В 1932–1935 гг. он фактически в одиночку провел пиар-кампанию, не упуская ни одной возможности выступить на публике или в СМИ, причем не обязательно по злободневным или болезненным вопросам. В 1935 г. его речи, статьи и эссе были собраны в солидный и превосходно изданный том «Политика и цели Японии»[66].
Сайто отлично подходил для этой роли – он был умен, широко образован, импозантен, прекрасно говорил по-английски, хорошо знал и несомненно любил Америку, где провел много лет и где родилась его старшая дочь: ей и ее младшей сестре, «которым суждено стать связующими звеньями японско-американской дружбы» он посвятил книгу. Сайто был не только опытным дипломатом, участвовавшим в Версальской и Вашингтонской конференциях и в Лондонской конференции по морским вооружениям 1930 г., но и пиарщиком, возглавлявшим департамент информации МИД в 1927–1930 гг.
Главной темой выступлений Сайто была «маньчжурская проблема», но он предусмотрительно открыл сборник текстом о «психологическом разоружении и отношении Японии к морской проблеме», т. е. к проблеме ограничения морских вооружений, которую хорошо знал. «Дело разоружения, которому сейчас отдается столько внимания и энергии, следует рассматривать в двух аспектах: физическом и психологическом. Никакой реальный прогресс в физическом разоружении невозможен, если он не сопровождается психологическим разоружением» (с. 2). Трюизм? Демагогия? Возможно – но именно из таких трюизмов напополам с демагогией состояли речи и заявления большинства тогдашних обвинителей Японии. Сайто возвращал им их аргументы и формулировки.
«В Соединенных Штатах распространено мнение, – продолжал он, – что Япония является империалистической страной, и даже утверждается, что она может представлять угрозу американским интересам. Японцам очень трудно это понять. Мы не признаем наличие такой возможности. Напротив, в Японии широко распространено мнение, что Соединенные Штаты являются империалистами и могут стать угрозой для нас» (с. 2). Характерными особенностями выступлений Сайто было то, что он никогда не оправдывался, а излагал свою точку зрения как можно более позитивно, и то, что он почти не атаковал напрямую своих оппонентов, как это делала японская пресса внутри страны. Несомненно, он неплохо изучил приемы и методы американской пропаганды – как официальной, так и неофициальной – но не во всем следовал им, считая ее грубой.
Подобно Нитобэ, Сайто старался говорить с американцами на их языке «не только в лингвистическом смысле» (как выразился о Сидэхара американский посол в Токио Камерон Форбс). Однако, аргументы гуманиста и квакера Нитобэ в начале тридцатых звучали уже не столь убедительно, как до Первой мировой войны или на берегах Женевского озера. Сайто чаще обращался к примерам президентов Мак-Кинли и Теодора Рузвельта, при которых США перешли к активной экспансионистской политике, а если и вспоминал популярного в Японии Линкольна, то сравнивал его – в сугубо положительном контексте – с генералом Ноги, героем русско-японской войны. «Мы, японцы, понимаем великий американский принцип равенства прав человека. Ни один народ в Европе не может понять его лучше нас» (с. 155). Отдавая несколькими годами ранее дань «великому и любимому президенту», Нитобэ в первую очередь отмечал его моральные качества и любовь к людям (5, 322–331).
В сравнении с Нитобэ тон выступлений Сайто был более деловым, то, что называют «business-like». Японская пропаганда, особенно с началом войны в Китае и на Тихом океане, грешила излишним морализаторством, утверждая, например, что в восточном мировоззрении и миропонимании нет места насилию и агрессии, а господствует исключительно дух взаимной любви, гармонии и примирения