[67]. Порой это выглядело как пародия на Окакура. Другой расхожей темой стало утверждение, что колониальная политика Японии была продиктована исключительно «благотворительными» и «гуманитарными» соображениями, поскольку легла тяжелым бременем на ее финансы[68]. Ни в Европе, ни в Америке это никого не убеждало, да и не могло убедить. Друг Сайто, Сиратори Тосио называл японскую экспансию в Азии ни много, ни мало «реформированием человеческого общества» и «культурной миссией» Японии, решительно отрицая наличие у нее стремлении к территориальным захватам. Подобные утверждения сегодня кажутся неуклюжей попыткой оправдания – то ли очень наивной, то ли очень циничной. Верно, но такая риторика была в ходу у всех колониальных держав. Американцы никогда «не завоевывали и не правили народами каких-либо других территорий без желания последних; Америка лишь стремится помогать другим странам», – без тени смущения писал в 1911 г. бригадный генерал Дж. Клоус в статье «Армия как пионер цивилизации»[69], и таких примеров без счета.
Сайто много и к месту цитировал высказывания лидеров США и ведущих европейских держав, мнения и оценки прессы и не забывал подкреплять свои утверждения статистикой. Рассказывая об успехах Маньчжоу-го, что стало одной из основных тем его выступлений, он сообщил, что пожертвовал частью своего отпуска для поездки туда, чтобы увидеть все своими глазами (с. 63). Признавая, что «ни одна новая власть в таком положении, между Китаем и Россией, не может быть настолько сильной, чтобы обеспечить свою независимость» (с. 23), он сосредоточил внимание на прогрессе, которого новый режим достиг в сфере экономики, транспорта и общественной безопасности. Замечу, что успехи эти были несомненны и признавались большинством тогдашних иностранных наблюдателей, каково бы ни было их отношение к японскому контролю в этом Маньчжоу-го.
Сайто подчеркнуто держался как «информатор», а не как «пропагандист и агитатор». Положение не позволяло ему критиковать – по крайней мере, публично – позицию и действия своего правительства, но он никогда не ограничивался механическим, некритическим «озвучиванием» курса Токио, как большинство японских дипломатов и тогда, и сейчас. Он стремился аргументировать эту позицию, как будто это была его личная точка зрения. Сайто не хотел, чтобы его воспринимали как «говорящую машину». Еще одной особенностью его выступлений было тематическое разнообразие, отнюдь не ограниченное текущей политикой. Он любил обращаться к истории японско-американских контактов, причем на уровне личностей, отдав дань многолетнему советнику МИД Японии Генри Денисону, первому американскому консулу в Токио Таунсенду Гаррису, миссионеру Сиднею Гулику и другим. Несколько поэтичных страниц он посвятил даже деревьям сакуры, которые Токио послал в подарок американской столице.
По «гамбургскому счету» Сайто следует признать одним из лучших посредников между Японией и США (говорить об эффекте его деятельности в других англоязычных странах я не берусь). Он охотно дарил свою книгу знакомым и незнакомым, а японцы распространяли ее среди американских друзей и деловых партнеров[70]. Он делал все, что мог, и не его вина, что не он определял ход истории. Уверен, что если бы японско-американские отношения сложились по-другому, забытый ныне Сайто Хироси занял бы в их истории гораздо более значительное и почетное место.
Героем последней пиар-акции он стал уже посмертно. В 1938 г. ему пришлось оставить пост посла из-за болезни, которая не позволила ему вернуться домой – он просто не перенес бы плавания через океан. 17 апреля 1939 г. урна с прахом Сайто была доставлена в Иокогама на американском военном корабле «Астория», что было сделано по специальному указанию президента Рузвельта. Американский посол Дж. Грю и его жена приехали в Иокогама выразить соболезнование жене и дочерям покойного. Японская пропаганда постаралсь преувеличить значение этого акта, трактуя его как новую зарю дружбы между странами, американская – преуменьшить, поскольку официальный Вашингтон проявлял к Японии показную «строгость». Тем не менее Грю распорядился приспустить флаг на посольстве и записал в дневнике, что это был «великий» и «незабываемый» день. На поминальной службе в доме Сайто он обратил внимание на стоявшую у буддийского алтаря бутылку «Old Parr» – любимого виски покойного[71]…
Опыт Сайто не пропал даром. После начала «Китайского инцидента», т. е. широкомасштабной войны Японии с гоминьдановцами и примкнувшими к ним коммунистами, аналогичную пропагандистскую кампанию предпринял Сума Якитиро, советник посольства в Вашингтоне в 1937–1939 гг. Отношение американцев к Японии и ее официальным представителям к тому времени резко переменилось, но Сума все равно использовал любую аудиторию для того, чтобы озвучить позицию Токио на хорошем английском языке и в понятых слушателям терминах. Его слушали студенты и бизнесмены, члены YMCA (Young Men Christian Association) и «Ротари-клуба», но эффект был далеко не тот, что прежде. В отличие от Сайто, Сума говорил только о политике (хотя пользовался некоторой известностью как драматург и коллекционер китайского изобразительного искусства), говорил убежденно, но не всегда убедительно, откровенно навязывая слушателям свою точку зрения. Это видно из сборника его статей и выступлений по «китайскому вопросу», выпущенного в Токио в 1940 г. и являющегося ныне библиографической редкостью[72]. По возвращении в Японию он был назначен главой департамента информации МИД, престиж которого как «министерства правды» заметно вырос, чего нельзя сказать об эффективности его работы. Вскоре Сума попал в немилость у военных и был отправлен посланником в Испанию, где его в 1945 г. интернировали союзники. Несколько лет он провел под арестом как «военный преступник», но в итоге был освобожден без суда. С пиарщиками военных лет бывает и такое…
Послевоенный период Сева: Окита Сабуро (1914–1993)
Нитобэ хотел быть «мостом через Тихий океан». Окита Сабуро замахнулся на то, чтобы стать «мостом между Японией и миром». Инженер-электротехник по образованию, технократ и стратег по складу ума, прошедший хорошую школу тоталитарной военной экономики, он стал ведущим деятелем послевоенного экономического планирования, успешный опыт которого использовался не только в Японии, но главное, что он оказался успешным «буфером» (пока не занимал высоких постов) и не менее успешным «информатором», превратившись в главного пиарщика «экономического чуда». В 1979 г. Окита стал первым в послевоенной Японии министром иностранных дел не из числа депутатов парламента (из которых до сих пор выбирается абсолютное большинство министров), а затем был специальным представителем кабинета по вопросам внешней торговли в ранге примерно равном министерскому. На этом посту он сменил бывшего государственного министра Усиба Нобухико, еще одного опытного переговорщика из бывших технократов[73].
Незадолго до смерти Окита подсчитал, что за всю жизнь совершил 376 зарубежных поездок и посетил 81 страну, включая нередкие вояжи за «железный занавес». Сначала он ездил изучать зарубежный опыт и отстаивал интересы Японии, потом пропагандировал ее достижения и поучал иностранцев. Особенно внимательно его слушали в социалистических и развивающихся странах, которым Окита советовал не бросаться, сломя голову, в стихию рынка, а использовать имеющиеся преимущества государственного регулирования и плановой экономики, как это сделала Япония после Второй мировой войны. О планировании Окита знал не понаслышке, ибо много лет занимался именно этим. О своей деятельности он рассказал в двух книгах, больше похожих на отчет о командировке или послужной список, как озаглавлена одна из них[74].
Автор многих научных работ и научно-практических разработок в области экономики, Окита получил признание и как теоретик, и как практик. Не берусь оценивать его вклад в экономическую науку в целом, но в Японии его работы издавались и на английском языке, причем в престижных издательствах вроде University of Tokyo Press[75]. Окита позиционировал себя в первую очередь как ученый, сумевший доказать жизнеспособность своих теорий и предложений и на основании этого приобретший соответствующий политический вес (правда, несколько его попыток избраться в парламент оказались неудачными). Близкий на протяжении многих лет к руководству ЛДП и к правительству, он не имел репутации ни «политикана», ни «бюрократа», не был замешан в корруционных скандалах или фракционных дрязгах, поскольку большая часть его деятельности протекала в исследовательских или парагосударственных – но от того не менее влиятельных – структурах. Часто представлявший Японию за рубежом в разных качествах, Окита мог выступать как человек, с одной стороны, прекрасно осведомленный о положении дел в правящей элите Японии и даже способный, до некоторой степени, влиять на нее, что придавало особый вес его словам. С другой стороны, он нередко имел возможность дистанцироваться от конкретного кабинета министров и других ведомств, выступая как опытный и почти независимый эксперт. Именно таким людям правящая элита Японии доверяет «сугубо неофициально» озвучивать свои новые идеи и предложения на столь же неофициальных, но влиятельных форумах вроде Римского клуба или Трехсторонней комиссии (Trilateral Comission), одним из создателей и активным участником работы которой был Окита. На обложке некоторых докладов комиссии его имя стоит рядом с именем Збигнева Бжезинского – примечательное соседство[76]