[84].
Наименьшей критике подвергалась армия – главным образом, в силу того традиционного почета, которым она была окружена в обществе. Следует отметить, что во время японо-китайской (1894–1895) и русско-японской войн (1904–1905) практически вся пресса воздерживалась от «непатриотичной» критики действий правительства и армии; более того, многие газеты провозгласили своей главной задачей сплочение нации и мобилизацию ее усилий для скорейшей победы над врагом. Нет никаких оснований утверждать, что это делалось по приказу или тем более по принуждению правительства, хотя власти, конечно, одобряли подобную позицию СМИ и способствовали укреплению националистических настроений у журналистов, редакторов и издателей. Обратим внимание на это качество японской прессы, значение которого в будущем будет только возрастать.
По мере роста популярности и общественного значения газет – главного на тот момент вида СМИ – происходили два параллельных процесса. С одной стороны, пресса стала превращаться в крупный доходный бизнес; с другой – власть проявляла к ней все большее внимание. Конечно, такие процессы в разное время происходили во всех странах, и в этом нет ничего удивительного. Однако из этого родился стереотип «буржуазная пресса – служанка властей и крупного капитала», применявшийся советской пропагандой и к Японии. Доля правды в этом есть (на пустом месте стереотипы не возникают), но в целом это не более чем стереотип.
Во-первых, японская пресса не была «служанкой» Большого Бизнеса, потому что сама являлась его немалой и при том важной частью, хотя так и не выдвинула ни одного яркого «медиа-магната» мирового уровня: в Японии не появился свой Хёрст, Шпрингер или Берлускони. Однако темпы развития японских СМИ в XX в. не уступали Европе и Америке. К 1 января 1924 г. ежедневные тиражи «Асахи» и «Майнити» достигли рекордной отметки в миллион экземпляров, что делало их не только мощным средством воздействия на общественное мнение, но и просто выгодным предприятием. Крупные газетные концерны начинают также издавать журналы и книги, заниматься рекламной и антрепренерской деятельностью, используя не только свои возможности, но и «раскрученную» торговую марку Именно газета «Асахи» в 1923 г. организовала первую в Японии систему регулярной доставки почты по воздуху, а в 1928 г. первую в стране регулярную пассажирскую авиалинию Токио-Осака. Во-вторых, пресса сама избегала открытых конфликтов с могущественными властями: отлучение от источников информации и тем более любые карательные меры привели бы только к убыткам и усилению конкурентов в условиях все более обострявшегося соперничества крупных газет. В то же время полное отсутствие сенсаций, «жареных» фактов, не исключая и критику в адрес власть имущих, привело бы к потере читателей, снижению тиражей и, соответственно, тоже к убыткам.
У правящей элиты довоенной Японии долгое время не было необходимости «подкармливать» прессу, равно как и слишком сильно ее «обуздывать». Новый рост националистических настроений в стране отчетливо проявился в 1930 г., когда большинство периодических изданий осудило политику правительства, подписавшего Лондонский договор об ограничении морских вооружений, который рассматривался в ультра-патриотических кругах как неравноправный и даже «унизительный» для Японии. Однако действия Квантунской армии по оккупации Маньчжурии в 1931–1932 гг. (так называемый «Маньчжурский инцидент»), поначалу не санкционированные ни кабинетом, ни военным министерством, получили почти единодушную поддержку прессы и общественного мнения без какого бы то ни было давления со стороны правительства[85]. Не власти дирижировали кампанией поддержки японской экспансии на континенте (хотя часть правительственных чиновников и военных, безуслоно, одобряла и поддерживала ее); напротив, массовый энтузиазм СМИ и националистических организаций вынудил власти к более решительным действиям и привел к уходу с политической арены «умеренных» во главе с министром иностранных дел Сидэхара Кидзюро.
Необъявленная война на континенте и общее усиление политической и социальной роли армии в 1930-е годы сказались и на отношениях государства и СМИ. Армия старалась поставить их под свой контроль, ссылаясь на множество причин – от необходимости сохранения военной тайны и ограничения доступа к информации по соображениям государственной безопасности до требований обеспечить должный «моральный» и «патриотический» климат в стране. Однако полноценный государственный контроль над СМИ стал реальностью в Японии только на рубеже 1930-1940-х годов, во время войны в Китае, а затем и на Тихом океане[86]. Тогда наметились еще два важных процесса, последствия которых заметны и сегодня. Первый – сокращение общего числа газет за счет объединения и слияния (например, местных по принципу «одна префектура – одна газета»), их унификация и стандартизация. Аналогичные меры были приняты в отношении журналов и нерегулярно выходящих изданий (вестников, бюллетеней различных обществ и организаций и т. д.). Второй – пропаганда «самоконтроля», т. е. самоцензуры журналистов, редакторов и издателей «в интересах государства». Речь шла не только о недопустимости критики в адрес правительства или армии; газетам и журналам было предписано воздерживаться от любой негативной информации о том, что происходит в Японской империи, будь то финансовые махинации или адьюльтер, катастрофы или самоубийства. С ухудшением экономического положения и падением уровня жизни под запретом оказалась реклама развлечений и предметов роскоши – ничто не должно было отвлекать граждан от «служения императору», каждого на своем посту.
Официально унификация (или, как ее предпочитали называть чиновники, «рационализация») прессы мотивировалась необходимостью не только «мобилизации национального духа», но и экономии стратегических материалов в «чрезвычайное время»; на практике это привело к практически полному подавлению свободы слова. В годы войны ужесточилась цензура, теперь сочетавшая предварительный и последовательный контроль. Проводником жесткой цензурной политики стало «министерство правды» – Информационное бюро кабинета министров, созданное в конце 1940 г. Массовый характер приняли издание перечней вопросов, не подлежащих освещению в печати – полный аналог деятельности советского Главлита (раньше подобные меры были единичными), а также прямое вмешательство государственных учреждений в работу редакций и издательств; например, с мая 1941 г. всем крупным журналам предписывалось заранее сообщать в инстанции о своих редакционных планах, вплоть до намечаемых авторов статей. Затем специальным решением Информационного бюро группе видных и вполне «благонадежных» политических аналитиков и публицистов либеральной ориентации во главе с известным и влиятельным Киёсава Киёси было запрещено печататься в массовых изданиях, гонорары за публикации в которых были основным источником их существования (большинство публицистов и писателей коммунистической ориентации попало под аналогичный запрет несколькими годами раньше).
«Министерство правды» возглавляли (в ранге министра) бывшие дипломаты Ито Нобуфуми, Тани Масаюки и Амо Эйдзи (в прошлом начальник Департамента информации МИД), а затем человек из мира прессы – главный редактор «Асахи» Огата Такэтора, известный вполне «либеральными» взглядами и сумевший вернуться в послевоенную политику в качестве одного из лидеров консервативных сил. Хотя во главе пропаганды и цензуры стояли далеко не самые ограниченные или безответственные люди, результаты их деятельности были плачевны. «Слушая утром радиопередачи, я нахожу их оскорбительными для умного человека, – записал Киёсава в дневнике 15 декабря 1943 г. – Это попытка заставить целый народ внимать ерунде, опустившейся до самого низкого уровня. Когда слушаю, прихожу в ярость»[87].
Поражение Японии в войне открыло новую эру в истории страны. Отмена цензуры, амнистия политических заключенных, реформа образования и, наконец, принятие новой конституции радикально изменили атмосферу в обществе. Навязанное свыше единомыслие, над созданием которого немало потрудились и СМИ, ушло в прошлое, но и новым властям были нужны инструменты воздействия на общественное мнение и манипулирования им. Эйфория «информационной вседозволенности» охватила страну уже осенью 1945 г., когда произошел моментальный и, казалось, полный отказ от всех прежних лозунгов и клише.
С этого момента в Японии официально существует свобода слова, печати и информации, гарантированная действующей Конституцией, хотя и ограниченная рядом законодательных актов, преимущественно по соображениям этики и общественной морали. Действительно, цензуры в Японии нет и возможное вмешательство государства в деятельность СМИ сведено до минимума. Однако «свобода» в отношениях СМИ и государства в современной Японии понимается отнюдь не как вседозволенность, но как взаимная ответственность, как баланс прав и обязанностей в соответствии с традиционной этической системой гири – нинд-зё. Руководители японских СМИ много раз подчеркивали, что их главная задача – не получение прибыли и даже не распространение информации, как логично было бы предположить, но «гармонизация» общества на всех уровнях; не осмысление конфликтов и тем более не разжигание страстей, но их смягчение; не противопоставление себя власти, но «помощь» ей; не механическое отражение всех точек зрения, но достижение национального консенсуса и укрепление общественной морали. Иными словами, гигантские газетные и телевизионные концерны, фактически являющиеся монополистами на распространение информации в стране, не скрывают, что они вполне сознательно идут рука об руку с политическим mainstream'ом – но на равных, как партнер, а не как слуга. Замечу, что такой подход превосходно оправдывает и критическое отношение СМИ к отдельным действиям и отдельным представителям правящей элиты. По выражению медиа-аналитика Р. Ахеван-Маджида, СМИ «цементируют» элиту, сглаживая конфликты и противоречия между разными группами и слоями в ней