К концу войны Маруяма был уже хорошо начитан в марксистской литературе, и не только в марксистской – он отличался энциклопедической образованностью и феноменальной начитанностью в мировой литературе, выделяясь даже среди эрудированных современников и коллег. Разумеется, марксизм – и как философия самого Маркса, и, в гораздо меньшей степени, как учение его истолкователей и продолжателей – был не единственным источником воззрений молодого Маруяма, не главным, но важным. Уяснив себе это, мы сможем легче понять многое в его теориях, прежде всего в теории «японского фашизма», а также в происхождении его популярности, так сказать, в технологии славы, в причинах и характере его влияния на японскую философскую и политическую мысль.
Престиж марксизма среди японской интеллигенции был велик всегда, не исключая период крайней реакции. С окончанием войны все запреты пали, и пропаганда марксизма началась с новой, доселе невиданной силой. Коммунисты немедленно попытались монополизировать марксизм, сведя его к ортодоксально-советской форме, и добились немалых успехов, убедив в своих исключительных правах на наследие Маркса не только сторонников, но и многих противников. Репутация КПЯ как единственной политической силы в стране, на протяжении нескольких десятилетий находившейся в постоянной и непримиримой оппозиции режиму и его милитаристскому курсу, т. е. всему тому, что подлежало тотальному осуждению, стала «патентом на благородство» и помогла маргинальной до того организации за считанные месяцы превратиться в мощную, активную и мобильную политическую силу. Ссылки противников на то, что в довоенные годы коммунисты никакой практически значимой борьбы не вели, отметались как гнусная буржуазная клевета.
Марксистские идеи, подобно пожару, охватили всю систему образования – от начальных школ до университетов. Профессора-марксисты, включая членов КПЯ, занимали ключевые кафедры в наиболее престижных государственных и частных университетах страны. Марксизм был самой сильной интеллектуальной модой первого послевоенного десятилетия и стал постепенно уступать свои позиции лишь с началом периода высоких темпов экономического роста. Практически для любого ученого-гуманитария путь к известности и тем более к популярности лежал через марксизм. В то же время агрессивность и откровенно догматический характер коммунистической идеологии и пропаганды отталкивали многих мыслящих людей от марксизма, который все более ассоциировался с деятельностью компартии. Быть марксистом, но не догматиком, симпатизировать идеям социал-демократии и коммунизма, но не компрометировать себя политическим радикализмом – таков был нелегкий путь, который избрал Маруяма. Он смог взять от марксизма всё, что способствовало творческому развитию его научной мысли, прежде всего методологию, и остался незатронутым лозунгово-митинговой стихией КП Я, которая в пятидесятые годы была одним из легких путей к популярности.
По замечанию Р. Керстена, «было бы неверно называть Маруяма «марксистом» только потому, что он вдохновлялся марксистской методологией»[128]. Возможно, автор вспомнил известную фразу самого Маркса, адресованную своим слишком рьяным последователям: «Я не “марксист”» (в оригинале по-французски: «Moi, je ne suis pas “marxiste”). Однако воздействие марксистской методологии на Маруяма не стоит преуменьшать, тем более что он сам охарактеризовал ее следующим образом: «Впервые стало возможным научиться методологии, позволявшей иметь дело с политикой, правом, философией и экономикой не как с отдельными друг от друга дисциплинами, но соотнести их одну с другой и серьезной интерпретировать их. Более того, в истории марксизм научил интеллектуалов понимать базовые причины и факторы, которые стоят за различными историческими феноменами и приводят их в движение; понимать не через выискивание отдельных фактов в документах или через сбор разрозненных сведений о переменчивых судьбах ключевых фигур»[129].
Несмотря на влияние марксизма, последовательным марксистом Маруяма не был, хотя его порой так называли. Коммунистом он не был никогда, антикоммунистом тоже. Социально и интеллектуально он принадлежал к истеблишменту, влившись в его ряды еще до войны в качестве преподавателя Токийского университета и закрепившись в нем в годы оккупации, – но, можно сказать, к наиболее левому крылу элиты. Еще до войны он благожелательно рецензировал историко-философские работы марксиста Нагата Хироси, а после войны, в сороковые и пятидесятые годы, охотно и доброжелательно дискутировал на страницах популярных журналов с коммунистическими лидерами и идеологами, включая Носака Сандзо и Кодзаи Ёсисигэ. но пропасть между ними оставалась. Позднее Маруяма предпочитал других соавторов и собеседников.
Среди людей, оказавших влияние на становление воззрений Маруяма, а также на его профессиональную деятельность, преобладали именно либералы. Первым должен быть назван его отец (скончался в 1955 г.), доживший до славы сына. Хасэгава Нёдзэкан на закате своей долгой жизни также стал свидетелем известности блестящего молодого интеллектуала, которого он, казалось, еще недавно наставлял в диалектике. Намбара Сигэру в марте 1945 г. стал деканом юридического факультета (и в этом качестве прилагал усилия к освобождению Маруяма от воинской повинности и его возвращению в университет), а в декабре, уже в условиях оккупации, был избран ректором в результате первых в истории университета всеобщих выборов и занимал этот пост до конца 1951 г. Другой либерал-западник с многолетним «стажем», профессор Токийского университета Такаги Ясака был не только учеником либерала-христианина Нитобэ Инадзо, но и другом принца Коноэ Фумимаро, довоенного премьер-министра, который сделал попытку вернуться к активной политической деятельности осенью 1945 г. в качестве государственного министра в «капитуляционном» кабинете принца Хигасикуни (август-октбярь 1945) и главы правительственной комиссии по реформе конституции. Такаги был ближайшим советником Коноэ при подготовке проекта поправок к конституции и привлек к работе многих юристов и политологов, включая Маруяма. Однако репутация «умеренного» не спасла принца от объявления его «военным преступником» в декабре 1945 г. по иронии судьбы в принятии решения об аресте Коноэ большую роль сыграли памятные записки Нормана, вернувшегося в Японию осенью 1945 г. в качестве представителя Канады в оккупационной администрации и Дальневосточной комиссии союзников. А ведь именно Такаги четырьмя годами раньше познакомил Нормана и Маруяма. Круг замкнулся.
«Японский фашизм»
Теория «японского фашизма», созданная Маруяма в 1946–1948 гг. и принесшая ему наибольшую популярность, отмечена влиянием не только лево-либеральных и марксистских идей, но и коммунистической пропаганды. Первым официальным, «установочным» определением фашизма, совпавшим по времени с приходом Гитлера к власти и, несомненно, вызванным этим к жизни, была резолюция XIII пленума Исполкома Коминтерна по докладу О.В. Куусинена «Фашизм, опасность войны и задачи коммунистических партий» (1933). В ней фашизм определялся как «открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических и наиболее империалистических элементов финансового капитала»[130]. Эта формулировка была дословно повторена (а не впервые использована, как иногда указывается в литературе) в резолюции VII конгресса Коминтерна (1935) по докладу Г.М. Димитрова «Наступление фашизма и задачи Коммунистического интернационала в борьбе за единство рабочего класса против фашизма». Сам Димитров говорил: «Фашизм – это не надклассовая власть и не власть мелкой буржуазии или люмпен-пролетариата над финансовым капиталом. Фашизм – это власть самого финансового капитала»[131]. Разумеется, все эти определения были результатом коллективного творчества при участии Н.И. Бухарина и К.Б. Радека, ведущих советских критиков фашизма.
Знакомство Маруяма, по крайней мере к началу 1946 г., с этим кругом идей и источников представляется несомненным. Коминтерновские материалы были переведены на многие языки, включая японский, и активно распространялись по всему миру. Популярная в свое время книга О. Танина и Е. Иогана (О.С. Тарханова и Е.С. Иолка) «Военно-фашистское движение в Японии» с предисловием К.Б. Радека, изданная в 1933 г. на русском и в 1934 г. на английском языке, была хорошо известна Норману, а также видному историку японского национализма Р. Сторри, другу Маруяма с первых послевоенных лет[132]. Наконец, коминтерновские формулировки были приняты «московской фракцией» японских коммунистов во главе с Носака, вернувшимся в Японию из Китая осенью 1945 г. и немедленно включившимся в политическую и идейную борьбу
Разработанная Маруяма теория «японского фашизма» родилась как ответ на вопрос: каков был по характеру политический строй и политический режим довоенной Японии, который привел страну к катастрофе. Коминтерновские идеологи еще до войны решительно называли его «фашистским» или чаще «монархо-фашистским». «Фашизация монархии и есть нечто совершенно новое. В этом и заключается своеобразный характер японской реакции и фашизма»[133]. После войны эту точку зрения развивали и усиленно пропагандировали японские коммунистические и прокоммунистические историки. Наиболее воинственный из них Иноуэ Киёси утверждал: «Насильственная диктатура, которая осуществлялась японской буржуазией, – это не что иное, как тот же фашизм. А если принять во внимание исторические особенности развития японского монополистического капитализма и учесть, что во главе государства стояла монархия и военщина, то японский фашизм можно назвать монархо-фашизмом. Такое определение лучше всего отражает особенности японского фашизма»