На рубеже 1940-х и 1950-х годов подобные определения были общим местом в японской историографии. Говоря в 1946–1947 гг.
О «японском фашизме», Маруяма однако разграничивал фашизм как государственную структуру и фашизм как политическое движение и идеологию, подчеркивая, что применительно к Японии речь идет только о втором (4, 260, 271). Апеллируя к событиям, уже ставшим «историей», но происходившим на его глазах и на глазах его слушателей и читателей, Маруяма предложил следующую периодизацию «японского фашизма»: подготовительный период 1919–1931 гг., от конца мировой войны и оформления фашистского движения в Италии до «Маньчжурского инцидента»; период зрелости 1931–1936 гг., от «Маньчжурского инцидента» до военного мятежа 26–29 февраля 1936 г. в Токио, известного в японской историографии как «инцидент 26 февраля»; заключительный период 1936–1945 гг., от «инцидента 26 февраля» до конца второй мировой войны (4, 262–263). Первый он характеризовал как период радикального правого, националистического движения в обществе (т. е. в не-военной среде); второй как зрелый период радикального фашизма, захватившего армию; третий как период открытого союза армии – главного и самого влиятельного сторонника фашистских идей – с правящей придворно-бюрократической элитой, с одной стороны, и с монополистическим капиталом и политическими партиями, с другой. Влияние марксизма здесь налицо.
Приравнивая друг к другу «японский фашизм» и «ультранационализм», Маруяма отмечал отсутствие позитивной программы реформ у националистических организаций традиционалистской ориентации, например у Кокурюкай (Общество реки Амур), Сэккабосидан (Антибольшевистская лига) и Кокухонся (Общество государственных основ), и называл их реакционными не-фашистскими образованиями, подчеркивая, что фашистская идеология все же предполагает некое изменение status quo. Однако он, как и большинство леволиберальных и коммунистических критиков, категорически отказывал «японскому фашизму» в праве на «революционность», говоря о «фашистской эволюции» в противоположность «фашистской революции», точнее контрреволюции, т. е. не-эволюционнму процессу, в Италии и Германии (4, 304–305). Маруяма определял происхождение японского фашизма «сверху» как главное его отличие от итальянского фашизма и германского национал-социализма (принципиальных различий между ними он тогда не видел или, по крайней мере, не делал в своих работах), появившихся «снизу».
Это тоже след влияния коминтерновских формул и руководствовавшейся ими советской историографии, видный представитель которой Е.М. Жуков писал в 1934 г.: «Фашизация Японии происходит не в форме перехода государственной власти в руки определенным образом сложившейся политической партии фашизма и не через создание диктатуры, опрокидывающей прежний государственный аппарат, а путем планомерного закрепления господствующей роли за наиболее реакционными и наиболее агрессивными элементами существующего государственного строя… Концентрация власти в руках максимально фашизированных элементов – военщины – может легко происходить в Японии в рамках легальности»[135].
Маруяма не только отрицал наличие в Японии «фашистской революции», но говорил о вызревании «фашистских элементов» внутри государственных структур (4, 304–305), что перекликалось с довоенными коминтерновскими «установками». Он утверждал: «Фашистское движение снизу полностью преобразовалось в фашизацию сверху» (4, 310). Отмечу, что в авторизованном английском переводе статьи выражение «фашизация» было заменено на «тоталитарные преобразования»[136]. Таким образом, он давал четкий ответ на вопрос «Кто виноват?», указывая в первую очередь на армию, праворадикальные националистические политические круги и на поддерживавшую их правительственную бюрократию, а во вторую очередь – на монополистический капитал и весь политический режим в целом. Коммунисты подходили к вопросу об ответственности более решительно и более догматично, считая все слои и институты правящего класса, не исключая и императора, в равной степени виновными, в то время как постепенно складывавшаяся новая официальная историография стремилась отделить овец от козлищ, «умеренных», из среды которых вышли основные политические фигуры послевоенной Японии во главе с самим премьер-министром Ёсида Сигэру, от «милитаристов».
Маруяма занимал промежуточную позицию, последовательно выступая как леволиберальный критик послевоенного режима, но не солидаризуясь с жестким догматизмом коммунистов. Опираясь на идеи Маркса, Маруяма сближал его не с Лениным и Сталиным, а с Ласки и Расселом, показывая оппозиционно, но не догматически настроенной японской интеллигенции возможный выход из морального и интеллектуального тупика, из поразившего ее кризиса сознания и ценностей. Этими идеями проникнуты его многочисленные статьи послевоенных лет, знакомившие широкого японского читателя с европейской и американской либеральной политической и общественной мыслью.
Возвращаясь к излюбленному тезису о не-революционности фашизма, он в 1952 г. – опять-таки не ссылаясь на коминтерновские формулировки – назвал фашизм «наиболее агрессивной формой контрреволюции XX века» (6, 257), пояснив: «Фашизм непременно реакционен, но консервативная реакция не есть непременно фашизм» (6, 257, 264). Маруяма категорически отвергал тезис о том, что фашизм – не только японский, но фашизм вообще – есть некая форма социальной революции и называл его «псевдореволюцией», но признавал, что фашизм несводим к механическому поддержанию и укреплению status quo, хотя именно укрепление существующего, выражаясь коминтерновским языком, «буржуазно-помещичьего» или «монархо-фашистского» строя является одной из его главных целей. Заканчивая исследование фашизма в целом, в контекст которого он поместил свое понимание японского фашизма, Маруяма суммировал: «Фашизм ни в каком смысле не является новой социальной системой, равно как и не является попыткой какого-либо движения к ней. У него нет решительно никаких позитивных идей» (6, 276).
Во многих отношениях идеи Маруяма звучали в унисон с пропагандистской линией оккупационной администрации, в которой были сильны позиции левых либералов вроде Нормана и даже скрытых сторонников социал-демократических и коммунистических идей. Не имея возможности реализовать свои идеи и замыслы в США в условиях начавшейся «холодной войны» и жесткого курса администрации Трумэна, они смотрели на Японию как на своего рода лабораторию или даже полигон. Администрация Ёсида противилась многим реформам, предлагавшимся и проводившимся оккупационными властями, апеллируя к «коммунистической угрозе». Эскалация напряженности с превращением «холодной войны» во вполне «горячую» войну в Корее дала себя знать и во внутриполитическом положении Японии. «Чистка красных» в государственных учреждениях, проведенная правительством в тесном сотрудничестве с оккупационными властями, была направлена прежде всего на изгнание «нежелательных элементов» из газет, журналов, издательств, университетов, школ – словом, всех тех институтов, которые были связаны с образованием и воспитанием, с формированием у масс представлений о прошлом и настоящем. Да и в самих Соединенных Штатах это было время «охоты на ведьм», не в последнюю очередь развернувшейся в сфере образования, СМИ и культуры.
Лично Маруяма чистка не затронула, поскольку причислить его к «красным» было затруднительно; более того, в 1950 г., в возрасте 36 лет, он стал профессором. Внутри Токийского университета чистку был вынужден возглавить сам ректор Намбара, который – как либерал – отрицательно относился и к коммунистическим идеям экстремистского толка, и к репрессивной политике администрации Ёсида, что стало причиной резкого конфликта ректора с премьером (дело дошло до взаимных личных оскорблений) и министерством просвещения. Сместить свободно избранного ректора было невозможно, но его позиции сильно пошатнулись. Маруяма выступил с критикой чистки, которую считал несовместимой с демократией и гражданскими, в том числе академическими свободами, но никаких практических действий не предпринял.
Уже в начале пятидесятых годов японская марксистская историография подхватила популярную теорию Маруяма, но сам он постепенно стал отходить от нее. Последние по времени его работы о японском и мировом фашизме датированы 1953 г.; в 1954 г. он написал обобщающую статью «Национализм, милитаризм, фашизм» (7, 299–336) для «Энциклопедии политических наук», а в 1957 г. объединил работы по данной проблематике в сборник «Мысль и действие в современной политике». В 1963 г. был выпущен авторизованный английский перевод этой книги, положивший начало известности Маруяма за пределами Японии.
Идеология для новой Японии
Кризис японского коммунистического движения в начале 1950-х годов, связанный с поворотом руководства КПЯ к авантюристическому курсу на развертывание вооруженной партизанской борьбы в стране, не только ослабил социальную базу компартии, но и дискредитировал коммунистическую идеологию. Если концепциям Коминтерна, вызванным к жизни необходимостью единого фронта борьбы против войны и фашизма, Марума отдал несомненную дань, то послевоенные авантюры в духе Коминформа и Мао Цзэдуна с его лозунгом «Винтовка рождает власть» не могли встретить сочувственного отклика у японского мыслителя. Поэтому в пятидесятые годы Маруяма – известный, признанный философ и политолог – уделял основное внимание концепции «автономии», которая также стала для него и для его современников формой осмысления недавнего прошлого и расчета с ним. Одновременно с ее разработкой связывалось и политическое будущее японской демократии.
Концепция автономии (далее без кавычек), как и концепция «японского фашизма», выросла из осуждения недавнего прошлого и осмысления его уроков, но вместо вопроса «Кто виноват?» Маруяма поставил вопрос «Что было не так?». Указав – с достаточной степенью убедительности и основательности – на виновников тотального кризиса и военного поражения Японии, он попытался проанализировать формы и глубинный характер этого кризиса, пороки прежнего государственного строя, чтобы извлечь уроки из случившегося и предотвратить его повторение. Он не был сторонником режима Ёсида и, отмечая его реакционные и авторитарные тенденции, видел в политических реалиях современной Японии достаточно причин для беспокойства. В конце 1950 г. Маруяма осудил «чистку красных» в короткой статье с выразительным заглавием «Эпоха страха» (6, 39–42), поставив ее в один ряд с «охотой на ведьм» в США и ув