[142], то наследие Маруяма как теоретика демократии, постулировавшего автономию личности и общества от государства, продолжает оставаться актуальным и сегодня.
Многие положения ранних работ Маруяма, сделавших его властителем дум послевоенной Японии, опровергнуты ходом событий и развитием исторической и политической науки. От чего-то он отказался сам, не упорствуя, но и не давая оснований обвинять его в ренегатстве. Он оставался «мэтром», хотя его авторитет был уже не столь безусловным, как раньше. Из «живой жизни» Маруяма превратился в «историю». Однако его идеи и теории сыграли значительную роль в процессе осмысления японским национальным сознанием исторического прошлого. Того самого прошлого, которое, по выражению известного германского историка Э. Нольте, для нас так и не прошло.
Глава седьмаяИсторическая память японцев
Прошлое – национальное достояние. Но что с ним делать?
Историческая память, по определению философа А.М. Пятигорского, это «направление сознания человека на его прошлое». Она может быть как позитивной, так и негативной, развиваться естественным путем изнутри мыслящей личности или направляться и регулироваться внешними факторами. Историческая память может оказывать значительное воздействие как на отдельные индивидуумы, так и на различные социальные и этнические группы, вплоть до нации.
Значение исторической памяти для Японии и японцев традиционно велико. Не забираясь в глубь эпох, напомню, что именно апеллирование к исторической памяти – пусть в немалой степени реконструированной или даже смоделированной – сыграло важную роль в формировании национальной идеи в рамках «школы национальных наук» и «школы Мито» в последней четверти XVIII – первой половины XIX вв., в подготовке и осуществлении консервативной революции Мэйдзи исин и последовавших за ней преобразований, в выработке национальной идеологии того периода, когда Япония постепенно превращалась из экзотического цветка в современную державу, сначала регионального, затем мирового значения. На протяжении всего периода после Второй мировой войны политическая, общественная и идеологическая борьба в Японии, культурные и духовные искания во многом были завязаны именно на исторической памяти. А как обстоит с этим дело в двадцать первом веке? Какова историческая память современных японцев?
Вопрос этот ставился не раз. Попыток ответа на него тоже было немало. Одни авторы – имя им легион, но преимущественно японофилы – восторгались силой и глубиной исторической памяти японцев, трепетно относящихся к своим национальным традициям, событиям и памятникам далекого прошлого. Действительно, в отношении сохранения прошлого, в самом широком смысле этого слова, многим стоило бы у них поучиться, но консервация материальных артефактов и поддержание духовных традиций живыми – отнюдь не одно и то же. Другие – преимущественно японофобы, коих тоже немало, – напротив, объявляли историческую память японцев короткой и избирательной, чтобы прямо не сказать лицемерной, в основном апеллируя к событиям Второй мировой войны и предшествовавшего ей десятилетия. Доля правды есть и в этих утверждениях, но их авторы склонны смешивать идеологию и политику государства и его отдельных институтов с исторической памятью индивидуумов, групп или нации в целом.
В целом историческую память современных японцев характеризуют следующие признаки. Во-первых, несомненный и искренний, хотя зачастую неглубокий, интерес к собственному прошлому в масштабах как страны и нации, так и локального общества или семьи. Это предполагает отношение к прошлому как к важному национальному достоянию, даже как к национальной ценности. Во-вторых, обращенность преимущественно к материальным памятникам, ориентация на «физическое» сохранение прошлого. Это особенно видно на примере японской историографии, академической равно как и любительской, отличающейся хорошим знанием источников, но небогатой обобщениями и тем более концепциями. В-третьих, несомненная избирательность исторической памяти в отношении событий XX в. (на примере других эпох это не так видно) в основном диктуется воздействием внешних факторов и вызовов, что, по понятным причинам, гораздо более заметно на государственном, а не на частном уровне. В-четвертых, историческая память японцев на не-государственном и не-институциональном уровне не травмирована воздействием гражданских войн или кровавых революций, как во Франции, США или России. Травматические моменты исторической памяти связаны для японцев преимущественно с их внешней экспансией, в которой была задействована лишь малая часть населения страны и которая осуществлялась под жестким контролем государства.
Перечисленные признаки нельзя считать исключительно японскими. Повышенное внимание к собственному прошлому присуще большей части народов, причем как древних и гордящихся этой древностью (евреи, китайцы), так и относительно молодых, а потому изучающих свою историю особенно пристально и детально (американцы, австралийцы). Человеческая история, хотя бы на протяжении XX в., знала немало попыток искусственного «вытравления» исторической памяти в национальном масштабе (достаточно сослаться на примеры СССР и КНР), которые в итоге окончились неудачей, хотя и нанесли немалый урон национальному самосознанию, не говоря уже о репутации этих стран. Консервация исторических артефактов – от черепков до замков – осуществляется не только в локальном или национальном, но в мировом масштабе, став одним из главных направлений деятельности ЮНЕСКО, в работе которой Япония принимает деятельное участие[143]. Пренебрежение охраной памятников истории и культуры принято считать признаком нецивилизованности, а их сознательное уничтожение – варварством, заслуживающим всеобщего осуждения. Что касается осмысления собственного прошлого, то оно зависит как от национальных интеллектуальных и культурных традиций, так и от воздействий извне. Японская историческая литература, как специальная, так и популярная, издавна имеет описательный характер и бедна оригинальными идеями, что отчасти искупается вниманием к работам иностранных специалистов по истории Японии, многие из которых пропагандируются и материально поддерживаются японскими государственными и негосударственными организациями.
Избирательность исторической памяти тоже присуща всем народам со сколько-нибудь длительной историей. У каждого есть «светлое прошлое», которым можно и нужно гордиться, и «темное прошлое», которого следует стыдиться. Однако, именно здесь особенно сильно влияние внешних вызовов – случай Японии только подтверждает общее правило. Здесь доминирует фактор «победа-поражение». В истории Британской и Французской колониальных империи не меньше позорных – по крайней мере, с точки зрения сегодняшней «политкорректности» – страниц, чем в истории Японской колониальной империи, но об этом «не принято говорить вслух», потому что Япония лишилась колоний в результате поражения во Второй мировой войне. Бывшая в числе победителей Англия и вовремя оказавшаяся на их стороне Франция в послевоенный период тоже лишились своих колониальных владений, но сделали это как бы добровольно. История их колониальной политики остается очень приглаженной, хотя в ближайшие десятилетия и даже годы в ее изучении и истолковании можно ожидать существенных изменений – с учетом последних внутриполитических тенденций в обеих странах (мультикультурализм, исламизация и т. д.). В то же время и в самой Японии, и за ее пределами (особенно на Тайване) наблюдается отход от прежнего однозначного осуждения «японского колониализма», которое постепенно заменяется объективным изучением «колонизационной политики» или «политики развития» с опорой на обширную историко-документальную базу[144].
Травматизм исторической памяти японцев связан почти исключительно с воздействием внешних факторов. Это сближает рассматриваемый нами феномен с исторической памятью послевоенной Германии, в которой безоговорочное осуждение экспансии Третьего Рейха против других стран и народов заметно перевешивает деяния национал-социалистического режима против собственного народа, за исключением «еврейского вопроса», имевшего как внутриполитический, так и внешнеполитический аспекты. Авторы японофобской ориентации давно и настойчиво проводят аналогию между нацистской Германией и «милитаристской» Японией, подразумевая под последней режим, сложившийся в 1931–1932 гг. в результате начала активной экспансии в Маньчжурии и краха системы партийных кабинетов. Эта аналогия затрагивает не только события прошлого сами по себе, но и их современное восприятие в обеих странах, как на государственном, так и на частном уровне[145]. В то же время японская правящая элита, несмотря на всю подчеркнутую «политкорректность», категорически отвергает подобные аналогии, соглашаясь признать за своей страной «военные преступления», но не «геноцид», что является куда более тяжким обвинением со всеми вытекающими из этого последствиями.
Большинство споров, вызванных событиями прошлого и исторической памятью о них, в современной Японии связано именно с событиями XX в., в которых национальное сознание пытается отыскать «свет» и признает наличие «тени». Далее мы рассмотрим эти явления более подробно. Оговорюсь лишь, что не буду обращаться к японской историографии как к науке, но лишь как к одному из факторов, воздействующих на национальное сознание и историческую память.
Светлое прошлое: русско-японская война
Как и многие другие народы, японцы издревле высоко ставили воинские доблести, поэтому военные сюжеты занимали немаловажное место в их исторической памяти. Так продолжалось до поражения во Второй мировой войне, после которой победители предложили побежденным навеки забыть о «бранной славе». Полностью искоренить эту память было невозможно, поэтому она сохранилась в относительно безобидной, с точки зрения современной «политкорректности», форме самурайской романтики, воспринимаемой в нынешней Японии как «свое кровное», но никак не связанное с современностью.