[219]. Но есть сфера деятельности, где японцы уверенно «берут массой» и добились успеха в мировом масштабе.
Это манга и анимэ – слова, уже не нуждающиеся в переводе. Огромная популярность в мире, включая США и страны Азии, не слишком дружелюбно настроенные к японскому «экспорту», превратила их в бизнес мирового масштаба, тем более что реальных конкурентов у Японии пока не видно (мультипликация «диснеевского» типа – другое явление). Не берусь оценивать художественные достоинства или недостатки конкретных произведений этих жанров, но премии на международных кинофестивалях, которых были удостоены полнометражные мультипликационные фильмы Миядзаки Хаяо «Унесенные призраками» (Берлин, 2002; «Оскар», 2003) и «Бродячий замок Хоула» (Венеция, 2004) говорят сами за себя, но это лишь вершина айсберга, подводная часть которого лучше видна посетителям нижних этажей книжных магазинов и «манга-кафе».
В популярности манга, исконного легкого жанра японской литературы, и созданных по его мотивам анимэнет ничего удивительного. Это отличный отдых для школьников, замученных домашними заданиями и коллективной активностью, для студентов, которые еще не перестали быть школьниками, для клерков, утомленных бумажной рутиной и выпивкой с клиентами или партнерами. Манга и анимэ аппелируют к нехитрому набору эмоций, а не к интеллекту, хотя в эту форму перелагаются, т. е. адаптируются, даже классические произведения. Однако, мировая популярность высветила в манга и анимэ то, чему в Японии, возможно, не придавали значения. «Японцев все чаще стали обвинять в перенасыщенности их лент насилием, порнографией, апокалипсическими настроениями, глобальными катаклизмами, а иногда и в полном уходе в космические и виртуальные миры. Реки крови, обилие откровенных сексуальных сцен, вызывающие формы не по-японски пышнотелых красавиц и бесконечные роботы – вот, пожалуй, тот набор тем, который подвергается сегодня самой острой критике за рубежом»[220].
На первый взгляд, может вызвать удивление сам факт подобной критики. Никому не придет в голову критиковать «Пентхаус» или «Хастлер» за помещение там «откровенных» фотографий – достаточно ограничить или вовсе запретить их продажу. Все дело в том, что мировое распространение манга и анимэ стало в Японии государственным делом (порно-анимэ, известные как хэнтай, тянутся за ними следом уже без государственной поддержки). В рамках стратегии создания положительного имиджа страны за рубежом – все тот же проект «Бренд “Япония”» – МИД Японии учредил и в мае 2007 г. впервые присвоил Международный манга-приз, который уже окрестили «Нобелевской премией по манга». Главным покровителем и пропагандистом этого искусства выступает сам Асо Таро, министр иностранных дел в 2005–2007 гг. и глава правительства в 2008–2009 гг., прочитывающий, по его собственным словам, от 10 до 20 выпусков комиксов в неделю. Нетрудно догадаться, что именно он был инициатором Международного манга-приза, а затем включил положение о важности манга и анимэ в качестве основы японского имиджмейкинга в свою «тронную речь» в парламенте после вступления в должность премьер-министра[221].
Конечно, международная популяризация манга и анимэ и включение их в состав «бренда “Япония”» как перспективных компонентов объясняются не только симпатиями государственных мужей. За этим стоит коллективная мудрость политиков, бюрократов и имиджмейкеров. Создание в 2004 г. Совета по содействию культурной дипломатии во главе с профессором Аоки Тамоцу было продиктовано стремлением улучшить имидж Японии в мире. Руководители Совета после обращения к американским консультантам решили сосредоточиться на глобализации японской культуры. Для этого они разработали концепцию активизации культурной дипломатии, опирающуюся на три основных положения, из которых для нас наиболее показательно первое:
– популяризация современной японской культуры, прежде всего анимэ, как имеющей низкий порог восприятия и, следовательно, широкое поле для развития на чужой почве. Упрощенная культура анимэ не требует специальной подготовки для восприятия и способна понравится даже людям с неразвитым эстетическим вкусом и интеллектом. В дальнейшем имеется в виду привитие через анимэ интереса к более сложным формам японской культуры[222].
Какие выводы можно сделать на основании сказанного? Во-первых, манга и анимэ признаются уделом рецепиентов с «низким порогом восприятия». Во-вторых, продвижение «бренда “Япония”» будет ориентировано на них. В-третьих, предполагается, что их порог восприятия повысится и со временем они перейдут к чайной церемонии, дзэн-буддизму, романам Кавабата и Мураками, которые для них пока сложноваты. В-четвертых, эти рецепиенты – манга- и анимэ-фаны, известные под собирательным названием отаку, – станут проводниками японской культуры в своих странах, что следует из второго положения новой концепции культурной дипломатии страны:
– предоставление возможности посещения Японии творческим личностям, прежде всего, молодежи, для ознакомления с ее культурой с перспективой переноса ее влияния на родину адептов.
Комментировать третье положение концепции: развитие духа гармонии (ва) и уважения (кёсэй) к остальной части мира с целью предотвращения столкновения цивилизаций – не берусь ввиду его неконкретности.
Не берусь я и учить японских пиарщиков и идеологов, что и как им делать. Наверно, у них есть четкое видение положения, в котором находится их страна, и мнение о том, что надлежит делать. Остается констатировать, что национальная идея Японии и ее культура далеко ушли от прежних образцов – в стремлении соответствовать меняющимся реалиям и, так сказать, задрав хака-ма, бежать за глобализацией.
Case study«Нанкинская резня» и послевоенная Япония
Все историографы, переносящие на бумагу плоды своих исследований, возлагают на себя тяжкую этическую ответственность, заставляющую их подбирать слова – средство передачи фактов – с особой тщательностью.
Взятие японскими войсками Нанкина, столицы гоминьдановского режима, 11–12 декабря 1937 г. осталось бы важным, но сугубо частным эпизодом японско-китайской войны, если бы не одно обстоятельство. Вскоре после занятия города в нескольких американских и английских газетах и журналах промелькнули сообщения о массовых убийствах японскими войсками китайских военнопленных и мирных жителей, однако сколько-нибудь заметного развития эта тема не получила. Не воспользовалась ей и китайская пропаганда – ни националистическая, ни коммунистическая. Только после Второй мировой войны, в ходе работы Международного военного трибунала для Дальнего Востока (МВТДВ) в 1946–1948 гг., вопрос о событиях в Нанкине и ответственности за них был подвергнут специальному рассмотрению. Одним из его итогов стало вынесение смертного приговора генералу Мацуи Иванэ, бывшему командующему японскими экспедиционными силами в Китае. До того еще несколько японских генералов были осуждены на проходивших в Китае «малых» процессах. Именно тогда появился термин «нанкинская резня» (Нанкин дайгякусацу; Nanking massacre), дающий недвусмысленную оценку характеру и масштабу происшедшего и получивший «права гражданства» даже в специальной литературе. С тех пор споры о том, что же действительно произошло в Нанкине в декабре 1937 г., не затихают ни в Японии, ни за ее пределами.
Со временем значение дискуссий вышло далеко за пределы обсуждения конкретного исторического факта и достоверности имеющихся о нем сведений, а сам вопрос приобрел принципиальное значение для международного престижа Японии, для национальной гордости японцев и, в известном смысле, для их национальной самоидентификации. С ним связывают рост националистических настроений и в Японии, и в Китае[223]. Если версия Токийского процесса о хладнокровном уничтожении японцами более двухсот тысяч ни в чем не повинных китайцев, преимущественно военнопленных и мирных жителей, после взятия Нанкина в конце 1937 г. полностью подтвердится, совершившееся ложится несмываемым позором не только на армию, но и на всю страну. Япония уже не раз приносила официальные извинения китайскому народу за ущерб и страдания, причиненные агрессией, и признала свою полную ответственность за содеянное (например, в совместной декларации правительств КНР и Японии в ноябре 1998 г.), не вдаваясь однако в конкретные подробности. Поэтому «патриоты» из числа японских историков, публицистов и общественных деятелей не устают повторять, что поведение императорской армии во время войны в Азии было, конечно, не лишено «эксцессов», но они сопоставимы с тем, что совершали в Европе армии союзников, а не нацистской Германии. Антияпонски настроенные авторы и «мазохисты» (сознательно беру это слово, как и «патриоты», в кавычки) среди самих японцев настаивают на обратном. Иными словами, вопрос о том, что на самом деле произошло в Нанкине, имеет для Японии и японцев отнюдь не отвлеченный характер.
Именно эти соображения побудили меня специально исследовать такой, казалось бы, частный и далекий от современных проблем факт. Точнее, даже не сам факт, а историю его восприятия и интерпретации в современной Японии, потому что значение данной проблемы для японского общества сравнимо со значением дебатов о холокосте (т. е. о наличии и широкомасштабном исполнении нацистской Германией официально разработанной и одобренной Гитлером программы уничтожения евреев по этническому признаку) для Европы и США или со значением дискуссий о большевистской революции и сталинизме для перестроечной и постперестроечной России.