Наделы выдавались подушно, но по закону всей надельной землей (кубундэн) распоряжался глава большой патриархальной семьи (гоко), распределявший затем наделы между малыми семьями (боко). На этой основе некоторые японские историки считают, что в японской деревне VIII в. существовала семейная, или патриархально-семейная, община. В частности, Иянага Тэйдзо утверждает, что после введения надельной системы рамки общины сузились и общинные отношения стали реализовываться внутри большой семьи [252, с. 66]. Если иметь в виду характер землепользования и совместную обработку земли, то мнение Иянага не противоречит точке зрения Кадоваки Тэйдзи, рассматривавшего патриархально-семейную общину как форму перехода к сельской общине [259].
Есть, однако, основания считать, что в японской деревне VII–VIII вв. развивалась сельская община. Совместная обработка земли в рамках большой семьи, индивидуальное ведение хозяйства не противоречат этому. Право пользования, реализовывавшееся сначала в большой, а с 721 г. — в малой семье, не единственный критерий для определения характера общины. Кроме обрабатываемых полей в деревнях и их окрестностях и в VIII в., и значительно позже существовали необрабатываемые общественные, заброшенные и неразработанные земли. Из общественного фонда выделялись наделы новым семьям, а неразработанные земли с 723 г. могли передаваться крестьянам на льготных условиях. В сущности, это были потенциальные общинные земли, и тот факт, что они юридически считались государственными, в данном случае составлял одну из частных особенностей развития феодальных отношений в Японии на их ранней стадии. Горы, леса, реки тоже считались государственными, но фактически ими пользовались либо община, либо отдельные крестьяне. Наконец, держатели надельных полей пользовались общинными оросительными системами, которые могли быть созданы только в результате совместного труда крестьян.
Закон оговаривал условия держания надельных полей. Их нельзя было продавать и покупать, передавать по наследству и закладывать. В многочисленных документах VIII в. отмечено всего два случая заклада надельных земель — буддийскому храму Тодайдзи. Однако их нельзя считать в полной мере закладом, поскольку этот акт не влек за собой перехода права на землю к заимодавцу в случае неуплаты долга [252, с. 63]. Допускалась, однако, аренда надельного поля с разрешения уездных властей и не более чем на один год. Вторично земля могла быть сдана в аренду только другому лицу. Существовало две формы аренды (тинсо) — тин, именующаяся в официальных источниках «продажей» надельного поля и имевшая в виду предварительную оплату весной, и со, при которой арендная плата вносилась из осеннего урожая [406]. Все прочие условия оговаривались между арендатором и держателем земли. Ответственность за уплату зернового налога-ренты нес арендатор.
Надельные поля нельзя было бросать, а выполнение фискальных обязанностей рассматривалось законом как компенсация за пользование землей. Это означало прикрепление крестьян к земле. По отношению к крестьянам — держателям надельных полей государство, как уже отмечалось, выступало как единый феодал, взимавший ренту, совпадавшую в данном случае с налогом. Такая форма земельных отношений вполне соответствовала уровню развития производительных сил на начальном этапе раннего феодализма в обществе, миновавшем рабовладельческую формацию.
По «Тайхо рицурё», наделы предоставлялись также на рабов (канко нухи кубундэн). На государственного раба полагался полный надел (2 тана), на частного — 1/3 надела крестьянина.
Сами рабы никаких прав на эти земли не имели. Наделами государственных рабов полностью распоряжалось ведомство государственных рабов (каннудзукаса), к которому они были прикреплены, а позднее — ведомство обслуживания императора (тономори-но цукаса). Ведомство же являлось и собственником всего урожая. Наделами частных рабов распоряжались их владельцы [252, с. 53–55]. В сущности, наделение рабов создавало возможность получения дополнительных доходов государством и частными лицами — прежде всего членами императорской семьи, столичной и местной знатью.
Однако основной доход знать получала с полей, обрабатывавшихся крестьянами. Большие площади пахотных земель вместе с крестьянскими дворами предоставлялись столичной знати в зависимости от должности, ранга и заслуг. Крестьяне, работавшие на этих полях, платили ренту-налог не государству, а знати. Владельцы должностных земель в ряде случаев пользовались налоговым иммунитетом, земли, полученные чиновниками за ранги и заслуги, облагались налогом в пользу казны. Должностные земли (сикидэн, или сикибундэн) давались высшей знати только на период службы, размер их доходил до 40 тё (42 га). Ранговые земли (идэн) предоставлялись пожизненно и от службы не зависели, площадь их составляла от 8 до 80 тё (от 8, 4 до 84 га) [32, с. 107–109]. Для местной (уездной) знати существовала особая система рангов и наделения землей. Земли за заслуги (кодэн, или кудэн) давались, как правило, высшей знати. И наконец, существовали еще жалованные земли (сидэн), предоставлявшиеся по особому императорскому указу [115, с. 85–86]. Все отмеченные категории земель формально относились к личным, или частным, но фактически были связаны с определенными условиями службы.
Кроме того, центральная знать по-прежнему пользовалась правом на бенефиции. По «Тайхо рицурё», крестьянские дворы, предоставленные феодалам в качестве бенефиций (дзикибу), уплачивали половину зерновой ренты-налога государству, вторая же половина, а также натуральная рента изделиями домашнего ремесла и отработочная повинность шли в пользу лица, получившего дзикибу. Существовали ранговые (ифу) и должностные (сикифу) бенефиции; в качестве первых могло быть предоставлено от 80 до 800 крестьянских дворов, в качестве вторых до 3 тыс. дворов [32, с. 172].
В форме должностных и ранговых полей и бенефиций реализовывалась собственность крупных феодалов на землю и людей. Закон создавал возможность обогащения прежде всего крупной знати, в сущности сохранившей и расширявшей прежние владения. Вместе с тем «Тайхо рицурё» отражал стремление правящей верхушки ввести развитие крупного землевладения в определенные рамки, не допустить бесконтрольного захвата земель феодалами. Однако потребность в освоении целины, осознававшаяся господствующим классом уже в первые десятилетия VIII в., вынудила власти снять ряд ограничений, и, когда необходимость подъема производительных сил совпала со стремлением знати к захвату земель, обнаружилось бессилие закона.
Крупными феодалами являлись также храмы. Различие между землями буддийских (дзидэн) и синтоистских храмов (синдэн) заключалось в том, что первые могли продаваться, а вторые нет. Ни те, ни другие налогами не облагались. Поля буддийских храмов появились в конце VI в. Во всяком случае, уже храм Хорюдзи, построенный принцем Сётоку, был землевладельцем. Храмовые поля обрабатывались крестьянами, а также рабами, часть их сдавалась в аренду. Поля синтоистских храмов тоже возникли по меньшей мере до реформ VII в. Они являлись вечным владением. Крестьяне, работавшие на этих полях, уплачивали храму до 70 % урожая. В VIII в. владения храмов расширялись за счет императорских пожалований, а затем — и захвата земель.
К особой категории относились земли, принадлежавшие лично императору (по терминологии «Тайхо рицурё» — мита, позднее — кандэн). Они находились в центральных провинциях — Ямато, Сэтцу, Кавати и Ямасиро и занимали общую площадь 100 те (105 га). Эти поля обрабатывались крестьянами указанных провинций в счет отработочной повинности. Крестьянам, работавшим на таких землях, выдавался тягловый скот из расчета: на 2 тё (2, 1 га) земли — одна корова, которую они обязаны были содержать, не имея права использовать в своем хозяйстве. Весь урожай поступал в пользу императора [252, с. 55].
Распаханные земли, остававшиеся после раздачи наделов, должностных, ранговых и иных полей, считались общественными. Ими, как уже отмечалось, ведали губернаторы провинций, сдававшие эти земли в аренду крестьянам. Налог в казну арендаторы не платили, но вносили арендную плату в размере 20 % урожая. По «Таихо рицурё», она взималась фактически провинциальными властями и расходовалась на местные нужды. Свод «Еро рицурё» установил необходимость пересылки арендной платы правительству. Аналогичный закон был принят в 736 г. Фактически же в столицу посылалась не вся плата, часть ее расходовалась губернаторами на военные и иные нужды. Никаких других повинностей арендаторы не несли. Однако срок аренды одним лицом, как и в случае с надельными полями, не мог превышать одного года [32, с. 109]. В следующем году эта же самая земля могла быть сдана в аренду только другому лицу.
Владение или пользование всеми отмеченными выше категориями пахотных земель было в той или иной степени ограничено законом и контролировалось государством, что не исключало, однако, вероятности их перехода в частные руки. Наибольшими потенциальными возможностями развития частной феодальной собственности располагали храмовые и жалованные земли [115, с. 97]. Безусловно, этому способствовала и постепенная концентрация земли в руках знати. Толчок же развитию частной земельной собственности дали мероприятия, связанные с освоением целины.
Уже в «Тайхо рицурё» говорилось о необходимости разработки пустошей, а эдикт 711 г. поощрял эту разработку. В 4-м месяце 722 г. был принят план освоения 1 млн. тё (1,05 млн. га) земли в целях «поощрения земледелия и [увеличения] сбора зерна» [37, т. 1, с. 93]. Ровно год спустя он был конкретизирован в виде закона «три поколения и одна жизнь» (сандзэ иссин), согласно которому вновь разработанные целинные земли (кондэн) закреплялись на три поколения за теми, кто их освоил, если они при этом создали новую ирригационную систему; если же использовалась уже существующая система орошения, то держание нови ограничивалось одной жизнью [37, т. 1, с. 96]. Но и в этом случае право землепользования было намного шире, чем на надельных, должностных или общественных полях.