тьянского труда.
Социальные условия жизни крестьян в VIII в. изучены японскими историками достаточно подробно для того, чтобы их можно было реконструировать с высокой степенью достоверности [381; 282; 402; 326].
Порядок землепользования регламентировался «Тайхорицурё», но практика осуществления надельной системы, судя по исследованию Торао Тосия [402], расходилась с законом — разумеется, не в пользу крестьян.
Выдача наделов производилась не сразу по наступлении права на надел, а в надельный год (один раз в шесть лет), причем формальности, предшествовавшие выдаче земли, растягивались почти на три года. Сначала составлялись книги подворных переписей — по состоянию на первую декаду 11-го месяца данного года [32, с. 96–97]. Право на землю имели крестьяне, чьи имена были зафиксированы в этих книгах дважды. Поэтому тот, кто родился незадолго перед переписью, вторично попадал в книги в шестилетием возрасте, а тот, кто родился сразу после начала переписи, — в двенадцатилетнем. Завершалась перепись в 5-м месяце следующего года. Затем с осени до весны осуществлялась аграрная инспекция (кодэн) — проверялось наличие и состояние пахотной земли, наличие целины, выявлялись факты укрывательства частных земель. И лишь через два года после начала переписи, в 11-м месяце, начиналась раздача наделов, продолжавшаяся до 2-го месяца следующего года. С середины VIII в. аграрная инспекция проводилась в течение двух зим, а выдача наделов завершалась, следовательно, на четвертый год после начала переписи. Поэтому в лучшем случае крестьянин получал землю в 9–10-летнем возрасте, в худшем — в 15–16-летнем [402].
Хотя в среднем крестьянину полагалось 2 тана (21 ар) земли, но в тех районах, где ее было мало, размеры наделов уменьшались. Положения закона о предоставлении земли как можно ближе к местожительству и сплошным массивом тоже соблюдались далеко не всегда: нередко землю давали в соседнем уезде и даже провинции, причем раздробленными участками. Последнее обстоятельство делало бессмысленным строительство временного жилья, и такие земли сдавались в аренду — за 20 % урожая. Поэтому арендные отношения играли немалую роль в японской деревне VIII в. Кроме надельных арендовались общественные, должностные, ранговые, храмовые земли. Например, храм Тодайдзи, имевший владения в разных местах страны, все свои земли в районе Хокурику сдавал в аренду окрестным крестьянам
Цифры, приводимые Аоки Кадзуо, свидетельствуют, что большинству крестьян в условиях надельной системы прокормиться было нелегко. По данным источников, урожайность на самых лучших землях составляла 50 снопов сжатого (но не обмолоченного) риса с 1 тана, 1 сноп — это 5 сё (3,6 л) риса; в средние века 1 сё был равен 0, 72 л, т. е. с 1 тана получали 180 л (1 коку) риса. Однако на средних землях урожайность была 40 снопов (144 л) с 1 тана, на худших — 30 снопов (108 л), на самых плохих — 15 (54 л). Средних и худших полей было вдвое больше, чем лучших. Средняя крестьянская семья из 10 членов (учитывая малолетних детей, не имевших права на надел) держала 1 тё 2 тана 240 бу земли (1,33 га)[21] [207, с. 215–216].
Расчеты, произведенные автором данных очерков на основе вышеприведенных сведений, показывают, что без учета налогов и повинностей на одного японского крестьянина в день могло приходиться от 0, 63 л риса на лучших полях до 0, 19 л на самых плохих (см. табл.). Эти данные относятся к самому благоприятному году. Нельзя, однако, упускать из виду, что неурожайные годы, стихийные бедствия (тайфуны, наводнения, землетрясения), эпидемии намного снижали эти цифры, а многочисленные налоги и повинности лишали крестьян значительной доли урожая, поэтому условия существования основной массы земледельцев были весьма тяжелыми.
Фискальные обязанности крестьянства (буяку, фуэки) разделялись на натуральные налоги и различные виды отработок. Зерновой налог (со) взимался с единицы земельной площади и должен был составлять 3 % урожая. В примечании к «Еро рицурё» говорится, что с 1 тана должно взиматься 2 снопа 2 связки риса [32, с. 107]. Учитывая меры земельной площади, урожайность и меры объема, Аоки Кадзуо полагает, что налог в размере 2 снопов 2 связок риса с 1 тана был собран лишь один раз, после принятия «Тайхо рицурё». Впоследствии же, как и в VII в., размер зернового налога составлял 1 сноп 5 связок риса [208, с. 119–122][22]. Трехпроцентный поземельный налог, на первый взгляд, кажется небольшим, однако общая сумма только натуральных налогов, исчисленная в рисе, составляла 20 % — столько же, сколько и арендная плата. Даже без учета отработок это было тяжелое бремя при тогдашнем уровне развития производительных сил.
Второй вид натурального налога (тё) взимался тканями, или другими изделиями домашнего ремесла, или морепродуктами, металлами, другими продуктами горнодобычи в объеме, твердо установленном сначала для каждого двора, а позднее — для взрослых мужчин. Возможность уплаты этого налога обеспечивалась посадкой тутовых и лаковых деревьев, число которых устанавливалось законом в зависимости от площади садово-огородного участка.
Третий вид налога (ё) [32, с. 115 117] взимался с взрослых мужчин и поступал в фискальный департамент (мимбусё), а затем, с 706 г., — в департамент финансов (окурасе). Эти средства расходовались на строительные работы и оплату принудительных отработок на строительстве. Налог ё уплачивался тканями в таком же размере, как и налог тё, а с 706 г. — в половинном размере, кроме того, рисом, солью и другими продуктами. Крестьяне, отбывавшие отработку на строительстве, от этого налога освобождались [208, с. 128, 130].
Отработочная повинность (буяку) выполнялась в пользу правительства — главным образом в столице, на строительстве (сайяку), и в провинциях. К работам в столице чаще всего привлекались крестьяне центральных провинций (Кидай) — здоровые мужчины в возрасте от 21 до 60 лет. После принятия «Тайхо рицурё» строительные отработки стали оплачиваться тканями и рисом [250, с. 88–100; 205].
В столицу крестьяне отправлялись пешком, под охраной солдат, имея с собой запас продуктов на дорогу. Отработка длилась 50 дней, в течение которых выдавались продукты питания — 8 го (1,44 л) неочищенного риса и 1 сяку соли на 10 человек в день[23], т. е. на каждого работавшего в день приходилось 0,144 л неочищенного риса. В дождливые дни, когда работа не велась, а также в случае болезни паек уменьшался вдвое. Крестьяне работали от зари до захода солнца, без выходных дней; только в два летних месяца в жаркое время дня предоставлялся двухчасовой перерыв. Оторванность от дома действовала на крестьян угнетающе, контакты между ними были затруднены из-за диалектов, что усиливало тяжесть отработочной повинности [207, с. 75–78].
Отработки в провинциях (дзацуё) контролировались губернаторами и, по «Тайхо рицурё», не должны были превышать 60 дней в год [32, с. 126–127]; в этот срок не входила транспортировка риса и других натуральных налогов в столицу. Привлекались к отработкам, включавшим строительство и ремонт дорог и ирригационных сооружений, взрослые мужчины, но в ряде случаев губернаторы заставляли работать и женщин, стариков, детей, о чем свидетельствуют жалобы крестьян центральному правительству [206; 208, с. 131–134; 217].
Воинская повинность была связана с охраной границ и выполнением полицейских функций. По «Таихо рицуре», на военную службу одновременно призывалась 1/4 часть взрослых крестьян, по «Еро рицурё», — 1/3 [32, с. 183]. Учения проводились в 10 смен по 10 дней, поэтому каждый воин был занят на них 36 дней в году. Кроме того, воинов использовали на строительных работах.
И наконец, «Таихо рицурё» предусматривал весенние принудительные ссуды риса крестьянам (суико), подлежащие возврату после сбора урожая с уплатой ростовщического процента — 50 %, если ссуда выдалась государством, и 100 %, если ее предоставляли частные лица [32, с. 337]. Ссуды позволяли государству и феодалам не только увеличивать доходы, но и обнов л ять запасы риса, которые должны были храниться от 10 до 30 лет, крестьян же ссуды лишали еще одной части урожая.
Тяжесть фискальных повинностей приводила к нарастанию социального протеста крестьян. В VIII в. были распространены главным образом низшие формы классовой борьбы: петиции и бегство. Некоторые крестьянские выступления VIII в. происходили в форме религиозных движении.
Более всего крестьяне страдали от отработочной повинности, поэтому бегство с отработок распространилось раньше всего. Уже в конце первого десятилетия VIII в. оно стало постоянным явлением [276]. Пойманных наказывали 30 ударами розг и возвращали на работу. Положение беглецов тоже было трудным: плату за строительные работы (ткани, а с 708 г. — металлические деньги) выдавали после их окончания, но истратить ее Можно было только в столице, так как за ее пределами рынков в то время не было, запаса продуктов у крестьян тоже не было, а если беглецу и удавалось каким-то образом получить рис, то сварить его, не привлекая к себе внимания, было негде. И все же случаи бегства учащались, распространялось коллективное бегство: от нескольких человек до нескольких десятков. Убегали не только крестьяне, но и надзиравшие за ними воины. В документах VIII в. имеются донесения столичных чиновников губернатору провинции Идзумо о фактах коллективного бегства крестьян, посланных в 734 г. на строительные работы в Нанива; вместо беглецов губернатор обязан был прислать такое же число людей [207, с. 78–79].
В начале VIII в. отмечены и случаи возникновения религиозных движений, возглавлявшихся буддийскими монахами, покинувшими официальные храмы Асука. Основной формой этих движений были молитвенные собрания. Местная знать пыталась использовать крестьян, бежавших с земли и участвовавших в движении, для освоения целины и строительства храмов в провинциях. Правительство же строго запретило монахам проповеди среди беглых крестьян и принимало меры к возвращению последних на землю [281, с. 270–272].