бэтто) Киёмидзудэра[51] — дочернего храма Кофукудзи. Однако монахи Кофукудзи воспротивились назначению, поскольку Энсэи принял посвящение в Энрякудзи, и двинулись из Нара в столицу. Недалеко от ворот Радзёмон, у р. Хорикава, они захватили лес, сплавлявшийся в Хэйан из провинций Тамба и Оми. Это подействовало на правительство, и оно отменило назначение Энсэй.
Однако теперь счел себя оскорбленным храм Энрякудзи. 1-го числа 4-го месяца его монахи окружили дворец Сиракава, требуя наказать Дзицугаку — монаха Кофукудзи, выступившего ранее инициатором нападения на синтоистский храм Гион, которому покровительствовал Энрякудзи. Высшие сановники долго не могли принять решение, но в конце концов удовлетворили требование Энрякудзи. После этого снова выступил Кофукудзи, обвинивший монахов Энрякудзи в краже буддийских статуй и утвари из храма Киёмидзудэра. Кофукудзи потребовал наказать виновных, а монаха Дзицугаку от наказания освободить, угрожая походом на столицу. 24-го числа 4-го месяца Сиракава послал против Кофукудзи самурайский отряд, который нанес поражение вооруженным монахам [382, с. 294–301].
К XII в. буддийские храмы представляли собой мощную силу — экономическую, военную, идеологическую, что предопределило их последующее участие в политической борьбе. Однако главным результатом развития буддизма в раннефеодальной Японии явилось распространение его влияния на крестьянство. Из мировоззрения господствующих кругов, синтезировавшего веру в Будду с этноцентристскими представлениями и культом родовых божеств, буддизм был превращен в средство идеологического контроля и социального господства. Поэтому антифеодальные движения японского крестьянства в последующие столетия были связаны либо с развитием оппозиции ортодоксальным сектам, либо с преодолением буддизма в целом.
Глава 5Духовная культура и быт хэйанской аристократии[52]
Общеизвестно, что IX–XII века оставили богатое культурное наследие, к изучению которого часто обращаются специалисты в различных отраслях знаний и в самой Японии, и за ее пределами, в том числе в нашей стране, а произведения художественной литературы, написанные в Хэиан, переведены на многие языки. Не меньшую ценность представляет хэйанская живопись, в том числе в свитках (эмакимоно), синтезировавшая собственно живопись, поэзию и искусство калиграфии.
По характеру и содержанию хэйанская духовная культура — аристократическая. Она создавалась знатью и для знати, отражала ее жизнь и мировоззрение и как культура господствующего класса любого средневекового общества была, разумеется, недоступна народу на протяжении всей феодальной эпохи. Время существования культуры хэйанской (позднее — киотоской) аристократии не ограничивалось ранним средневековьем, но в общенациональную культуру японцев вошло лишь то, что было создано на этапе ее расцвета — в IX–XII вв.
«Когда мы рассуждаем о средневековом обществе, то об уровне его цивилизации судим не по массовым показателям, а по высшим достижениям, — справедливо подчеркивал В. Н. Горегляд. — Дело в том, что массовые показатели, как правило, не зафиксированы письменно и трудновосстановимы» [88, с. 13]. Культура японской аристократии IX–XII вв. представляет интерес в двух временных измерениях — как высшее достижение раннего средневековья и как элемент современной национальной культуры японцев. Отметим, что непреодолимость социального барьера между хэйанской знатью и крестьянством не означала абсолютной изоляции аристократии от народа. В культуре столичной знати можно проследить и народные истоки. В частности, фольклорная традиция оказала несомненное влияние на японскую раннесредневековую литературу, а музыка, исполнявшаяся при хэианском дворе, — это зачастую песни крестьян, канонизированные затем в виде изящной придворной музыки (гагаку).
Вместе с тем замкнутый, ограниченный мир хэйанской знати, ее весьма однообразная жизнь, череда похожих развлечений довольно быстро исчерпали сюжеты аристократической литературы. Поэтому, в частности, раннесредневековый роман, достигший вершины в «Повести о принце Гэндзи» (начало XI в.), не получил дальнейшего развития и произведений, превосходящих этот роман, в XI в. создано не было. Все, что можно было сказать о жизни и любви аристократов, сказано Мурасаки сикибу — автором «Повести о принце Гэндзи». Аристократическая литература последующих столетий была лишь подражанием раннесредневековым образцам.
Характерной чертой хэйанской культуры стало ослабление китайского влияния. Из Китая по-прежнему заимствовались отдельные формы культуры, но вкладывалось в них японское содержание. Заметный перелом наступил к началу X в. В области литературы поэзия, а затем и проза на японском языке стали вытеснять поэзию на древнекитайском языке — вэньяне, что было связано с использованием двух слоговых азбук на иероглифической основе — катакана и хирагана — и распространением смешанного письма В изобразительном искусстве в это же время стала утверждаться живопись на японский сюжет (яматоэ). С начала X в. фактически ослабело значение китайских образцов и в составлении официальных исторических хроник. Но вэньянь по-прежнему оставался официальным языком; усилилось влияние буддийских представлений на искусство. Наиболее четким было разграничение буддийской и светской, а фактически — основанной на синтоистских представлениях — культуры в изобразительном искусстве.
Материальная культура и быт знати тоже были отчетливо классовыми, кастовыми. Невозможно характеризовать одежду и пищу японского этноса в VIII в или в IX–XI вв. обобщенно; можно говорить в данном случае лишь об определенных классах и слоях общества. Вместе с тем здесь, как уже отмечалось, зарождались те элементы, которые спустя много веков вошли в общенациональную культуру.
Существовали и такие обычаи, которые возникли в первобытном обществе одновременно с зарождением религиозных верований и были распространены повсеместно: культ огня, представление о грехе и скверне, очищение. Однако выполнение этих обычаев и обрядов тоже не могло быть независимым от социально-экономических условии: например, с культом огня было связано длительное существование дислокального и матрилокального брака (огонь домашнего очага мог передаваться только по женской линии), но если у хэйанской знати в XI в. наметился переход к патрилокальному браку, то в деревне пережитки дислокального брака были сильны еще в XIII–XIV вв., что объяснялось материальными трудностями обзаведения самостоятельным хозяйством.
Обычаи и материальная культура
Столичная аристократия, привилегированная верхушка общества — принцы, родственники, потомки власть имущих [310], располагавшие средствами и досугом, жили в просторных, удобных домах, окруженных парками и садами. Не сохранилось целиком ни одной раннесредневековой усадьбы хэйанской знати; они реконструированы японскими историками по произведениям литературы и живописи.
Жилой (спальный) дом (синдэн), давший название архитектурному стилю синдэндзукури, располагался в центре северной части квадратной или прямоугольной территории усадьбы, занимавшей обычно площадь 14, 5 тыс. кв. м, но в ряде случаев значительно больше — до 66 тыс. кв. м. Дом площадью более 300 кв. м был обращен к югу, в центре его находилась большая главная комната, гостиная (омоя), за которой с четырех сторон располагались длинные и узкие жилые комнаты (хисаси). С внешней стороны дома находились смежные с ними комнаты третьего ряда (магобисаси, матабисаси), а затем — открытая веранда (суноко), опоясывающая весь дом. С запада и востока (слева и справа), а иногда — с севера, реже — с юга, веранда соединялась широкими галереями (ватадоно) с небольшими отдельными домиками (тай-но я). От домиков на юг тоже шли галереи, прорезанные внутренними воротами; в их южной оконечности, у входов, были вырыты крытые колодцы (цуридоно).
В южной части усадьбы находился пруд, через который был перекинут мостик к искусственному острову; у берега пруда стояли лодки. Ворота усадьбы находились с западной и восточной стороны. Кроме хозяйского дома на территории усадьбы строились дома для вассалов и слуг, каретный сарай и другие хозяйственные постройки [272].
Гостиная служила также и столовой. Питание, как и в Хэйдзэй, было двухразовым — обычно в 10 и 16 час. Основу его составлял рис, но стол знати был намного разнообразнее крестьянского и включал мясо (в том числе птицы), рыбу, морепродукты, овощи, фрукты. Кухня японцев только зарождалась, способы приготовления, виды блюд, их вкусовые качества были еще довольно просты, даже примитивны и, конечно, резко отличались от современной японской кухни, которая стала формироваться в XV–XVI вв. В принципе неизменными остались лишь способы приготовления риса. В Хэйан, как и в современной Японии, ели сваренный в воде белый неразваривающийся рис (химэии), сваренный на пару клейкий рис (коваии), жидкий рис с водой, а также колобки из риса (тондзики)[53].
Из рыбы готовили намасу[54] — тонко нарезанные ломтики, употреблявшиеся в сыром виде, — блюдо, предшествовавшее современному сасими, но чаще ели сушеную и соленую рыбу и морепродукты. В церемониальном кодексе «Энгисики» (X в.) упоминается также суси, в то время готовившееся из рыбы и моллюсков путем естественного квашения[55]. Из овощей употребляли огурцы, баклажаны и бобы Был известен также лук-порей, но его использовали как лекарственное средство. На десерт подавали лепешки из рисовой или пшеничной муки (токаси), поджаренные в масле. Сладкими блюдами были сироп (амэ) из клейких сортов риса и сок ползучего растения амадзура, который получали путем варки. Изредка употреблялся также пчелиный мед [397, с. 178–190].