к на "отечество трудящихся всего мира", которое им надлежало совместно защищать от атак со стороны империалистических сил. Реальный путь к выживанию и к успехам в борьбе за улучшение своего влияния в собственных странах стал видеться им в скорейшем избавлении от ярлыков "агентов Москвы" и в утверждении себя в роли последовательных защитников национальных интересов своих стран и своих народов. Реальная политическая практика большинства компартий мира, особенно в крупных странах, убеждала их лидеров в том, что нации как устоявшиеся на протяжении веков этнические общности сплачивали людей, определяя их сознание и поведение в гораздо большей мере, чем придуманные марксистами "транснациональные классовые объединения". Та же реальная политическая практика все яснее показывала бесперспективность любых попыток ортодоксальных марксистов-ленинцев пренебрегать национальными интересами своих стран во имя неких интернациональных обязательств и общечеловеческих идеалов. И это побуждало лидеров целого ряда зарубежных некогда марксистско-ленинских партий к переходу с интернационалистских на националистические позиции. Руководство Коммунистической партии Японии оказалось в их числе.
Ну а как реагировали на все это кремлевские руководители?
Тогда высокомерное желание руководства КПСС сохранять во что бы то ни стало за собой роль объединяющего лидера мирового коммунистического движения мешало и Брежневу, и Суслову, и Пономареву и всем тем, кто занимался связями с зарубежными партиями, объективно разобраться в глубинных причинах разногласий, возникавших в мировом коммунистическом движении. Если бы даже названные кремлевские вельможи и попытались разобраться в этих процессах, то навряд ли им удалось бы правильно понять все происходившее. Подобные попытки не имели бы смысла уже потому, что были все эти престарелые "вожди" закостеневшими в своих воззрениях людьми, которые не желали глубоко вникать в суть негативных явлений, обнаружившихся в мировом коммунистическом движении, и тем более пересматривать свои догматические взгляды на это движение. Их тактика всемерного замалчивания конфликтных ситуаций, возникавших в этом движении, казалась им очень мудрой, хотя чем дальше, тем чаще такая тактика не срабатывала: подспудные противоречия вырывались наружу и выливались в открытые ссоры, как это произошло в отношениях КПСС с Коммунистической партией Китая.
Отрыв от действительности руководства КПСС проявлялся и во все большем несоответствии его поведения тем ленинским лозунгам "интернационализма" и "пролетарской солидарности", которые продолжали по привычке провозглашаться им при общении с зарубежными коммунистическими партиями. Уже давно (со сталинских времен) руководство КПСС, отбросив в сторону надежды на "мировую революцию", придерживалось на практике иного курса - курса, продиктованного прежде всего национальными интересами Советского Союза, отнюдь не всегда совпадавшими с национальными интересами соседних стран, как и с интересами ряда зарубежных коммунистических партий. Сама реальная действительность, сама политическая практика Советского Союза в те годы явственно показывала несовершенство, надуманность лозунга "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". Приверженцами этого лозунга оставались в 60-х - 70-х годах, если посмотреть правде в глаза, лишь небольшие, "карманные" коммунистические партии, державшиеся на плаву в некоторых зарубежных странах лишь благодаря материальной и политической поддержке Советского Союза. Что же касается партий, пришедших к власти либо обладавших достаточными силами для борьбы за власть в своих странах, то этот лозунг становился для них на деле обузой: хотя они формально и не отказывались от него, но на практике уже им не руководствовались. Так поступали тогда пришедшие к власти марксистско-ленинские партии Китая, Вьетнама, Северной Кореи, а также партии мелких стран Азии. Причем процесс разобщения между этими некогда "братскими" партиями завершался подчас открытыми распрями и даже вооруженными столкновениями между коммунистическими армиями соседних стран. Ярким примером тому стала кратковременная война, происшедшая между КНР и Вьетнамом в 1979 году. И не было ничего удивительного в том, что национализм стал пронизывать в те годы идеологию и политику Коммунистической партии Японии, тем более что эта партия еще с 50-х годов рассматривала свои выступления против военных баз США в Японии как "национально-освободительную борьбу японского народа". Однако в те годы ни я, ни мои коллеги, советские японоведы, не вдумывались в смысл подобных перемен, хотя некоторые американские знатоки Японии не раз обращали в своих публикациях внимание на "националистические тенденции" в политике КПЯ.
Перерождение компартии Японии в партию националистического типа началось еще тогда, когда в начале 60-х годов лидеры этой партии пошли в ногу с Коммунистической партией Китая, взявшей на вооружение не только маоистские догмы, но и великоханьскую, ксенофобскую идеологию. Разрыв отношений КПЯ с КПК, происшедший в 1966 году, не только не остановил этот процесс перерождения, а наоборот, ускорил его. С этого времени компартия Японии стала превращаться в более последовательного и ревностного защитника национальных интересов страны, чем правящая либерально-демократическая пария, нередко сбивавшаяся в угоду своекорыстным интересам отдельных группировок делового мира страны на бездумное следование в фарватере Вашингтона. Не случайно же лидер японских коммунистов Миямото Кэндзи в своих выступлениях тех лет не раз подчеркивал, что в отличие от "проамериканской" либерально-демократической партии и "просоветской" социалистической партии компартия Японии представляет собой "прояпонскую" партию, призванную стать подлинным лидером японского народа.
Кстати сказать, именно стремлением придать "национальный облик" программным документам КПЯ была продиктована и упомянутая выше идея замены в программе партии слов "диктатура пролетариата", взятых из ленинских трудов, на архаичный, но зато сугубо японский термин - "сиккэн".
Обсуждение этой поправки, развернувшееся в рядах КПЯ в 1974-1976 годах, показало, кстати сказать, что далеко не все члены партии сразу же согласились с этим предложением партийного руководства, ибо, как отмечали многие коммунисты в ходе дискуссии, речь шла, в сущности, об отказе КПЯ от приверженности понятию "марксизм-ленинизм" и замене в программе партии этого понятия на термин "научный социализм", не связанный с именами каких-либо зарубежных авторитетов. Только спустя два с лишним года партийному руководству удалось преодолеть возражения значительной части членов партии против внесения названных выше изменений в Программу КПЯ. Переломным моментом стал в этом вопросе XIII съезд КПЯ, состоявшийся в городе Татикаве 28-30 июля 1976 года. На этом съезде председатель секретариата ЦК КПЯ Фува Тэцудзо в своем докладе "О частичных поправках в программе и уставе партии", отмечая намерение партийного руководства идти своим особым путем, заявил, что обновленная "программа КПЯ является результатом самостоятельного и организационного опыта партии"25. Так компартия Японии отмежевалась от остальных зарубежных марксистско-ленинских партий с расчетом на усиление своего влияния среди националистически настроенных слоев японского населения.
Между тем руководство КПСС, не желавшее отказываться от старых марксистско-ленинских догм, продолжало долгое время исходить в своих отношениях с КПЯ из "интернационалистской идеологии" ленинских времен. Но все попытки кремлевских идеологов-тугодумов идти в "чужой монастырь со своим уставом" не давали ожидаемого эффекта. Скорее, наоборот - они лишь раздражали японскую сторону, делавшую в своей пропаганде упор на "самостоятельность и независимость КПЯ" и стремившуюся поэтому как можно дальше дистанцироваться от КПСС и вообще от Советского Союза.
Чтобы продемонстрировать японским обывателям свою "независимость и самостоятельность", руководители КПЯ использовали любой повод для обвинений КПСС во вмешательстве во внутренние дела своей партии, хотя в действительности для подобных обвинений в 70-х годах сколько-нибудь веских оснований не было: всем советским гражданам, находящимся в Японии, строго-настрого предписывалось быть максимально осмотрительными в отношениях с японскими коммунистами и воздерживаться от обсуждения с ними каких бы то ни было вопросов, касавшихся внутрипартийных дел КПЯ. В связи со столь строгими установками, шедшими в Японию со Старой площади (т.е. из ЦК КПСС), общение с представителями КПЯ превратилось для дипломатов, журналистов и других работников советских учреждений в некую малоприятную взрывоопасную работу, требовавшую такой же осторожности как работа саперов на заминированном поле.
О чем свидетельствовали столь строгие установки Старой площади? Да всего лишь о том, что Брежнева и его приближенных мало заботила суть отношений КПСС с КПЯ. Зато важно было сохранить видимость того, что КПЯ, в отличие от КПК, не разорвала открыто своих контактов с КПСС, что по этой причине партия японских коммунистов могла по-прежнему причисляться Кремлем к "семье братских партий", хотя в действительности в 70-х годах в эту семью она уже никак не вписывалась.
А вот зачем нужен был кремлевским руководителям такой самообман - это вопрос другой. Ответ на него напрашивался у меня и в то время, но тогда я мог давать его лишь самому себе. Сводился он к следующему: наши партийные вожди опасались подорвать веру советской общественности в международный авторитет КПСС, и потому стремились любой ценой убедить своих сограждан в том, будто бы подавляющее большинство зарубежных коммунистических партий по-прежнему идут в ногу с Москвой.
Но были к тому же у руководителей КПСС и конъюнктурные политические соображения, побуждавшие их в 70-х годах относиться примирительно к антисоветским, враждебным выходкам лидеров КПЯ. Ведь своего главного идейного противника и соперника в борьбе за контроль над мировым коммунистическим движением Кремль видел в те годы в маоистах, а КПЯ, как известно, резко осуждала и маоизм, и курс Дэн Сяопина на сближение