Недобрые воспоминания остались у меня, однако, о другом человеке ответственном сотруднике Международного отдела ЦК КПСС П. Дедушкине, называвшем себя во время поездки в Японию в 1964 году заместителем главы делегации и постоянно дававшем всем остальным понять, что фактическое руководство делегацией находится в его руках. Это не могло не раздражать тех, кто намного лучше Дедушкина разбирался в вопросах, возникавших в ходе конференции, ибо прежде этот партаппаратчик никакого отношения к Японии не имел, да и вообще не обнаруживал ни широкого политического кругозора, ни острого ума, ни такта в своих отношениях с другими людьми. Трения возникали у Дедушкина то с одним, то с другим членом делегации, но они как-то прошли бесследно, а вот со мной они вылились в острый конфликт. Выполняя поручения Жукова как главы делегации (мне было поручено заниматься связью с прессой), я несколько раз отклонял неуместные и бестолковые с моей точки зрения задания Дедушкина, что, видимо, очень обозлило этого цековского вельможу. Когда вся делегация незадолго до отъезда собралась в помещении советского посольства в Токио на совещание, Дедушкин вдруг обвинил меня в "неуважительном отношении" к нему как начальству, назвав мое поведение "неуместным панибратством". Хотя никто из членов делегации не поддержал его, но и связываться с ним никто не стал. Жуков тогда просто пропустил его выпад мимо ушей, а потом, когда мы оказались с ним наедине, посоветовал мне не обращать на подобные выпады внимания. "Никогда никакой пакости он вам причинить по приезде в Москву не сможет - я этого не допущу",- пообещал он.
Но маленькую пакость Дедушкин мне все-таки причинил. Осенью того же 1964 года я был включен в многочисленную советскую делегацию, отправлявшуюся на Олимпийские игры в Японию, в качестве консультанта по японским делам. На меня был даже бесплатно сшит в специальном ателье такой же элегантный фирменный костюм, в какие были одеты все советские участники Олимпийских игр. Но список едущих попал по заведенному порядку на просмотр в Международный отдел ЦК КПСС, где его визировал, как оказалось, не кто иной, как Дедушкин. И в результате в самый последний момент моя фамилия из списка была вычеркнута. Так отомстил мне этот цековский самодур за непочтительное отношение к его персоне двумя месяцами ранее.
Однако вскоре Дедушкина из Международного отдела ЦК КПСС убрали: по слухам, его перевели в МИД и назначили послом в какую-то захудалую африканскую страну. И бог с ним: упомянул я о нем лишь потому, что таких дедушкиных в аппарате ЦК было много, если не слишком много, что и предопределило в дальнейшем, в горбачевские времена, косность и неспособность этого аппарата защитить от лжедемократов не только страну, но и собственное существование.
Гораздо спокойнее прошли мои поездки в Японию в последующие годы. Одна из них состоялась в делегации Советского комитета защиты мира. Но ехали мы в Японию уже не по приглашению Гэнсуйкё, а по приглашению Гэнсуйкина, опиравшегося на социалистическую партию и Генеральный совет профсоюзов. Активное содействие нашему пребыванию в Японии и встречам с японскими друзьями нашей страны оказывало на этот раз Общество японо-советской дружбы (Ниссо Синдзэн Кёкай), созданное после выхода японских социалистов и Генерального совета профсоюзов из общества "Япония - СССР", подпавшего под влияние КПЯ.
Возглавлял тогда нашу делегацию председатель Советского общества красного креста Петр Галактионович Яковлев - человек, совершенно незнакомый с политической жизнью Японии, да и вообще не обнаруживавший большой осведомленности в проблемах международных отношений. Кто и зачем протежировал ему эту поездку, для меня осталось тайной. Фактически же политическое руководство нашей делегацией взял на себя консультант Международного отдела ЦК КПСС Карэн Нерсесович Брутенц, ставший в последствии одним из заместителей заведующего этим отделом. В отличие от Яковлева Брутенц хорошо разбирался в общих вопросах внешней политики нашей страны. Выпускник Академии общественных наук при ЦК КПСС, он обладал всеми качествами, присущими профессиональным политикам. Были у него и острый политический нюх, и умение быстро располагать к себе людей, и тонкое чувство юмора с изрядной долей циничного отношения к жизни и деятельности советских верхов. Он оказался общительным и интересным собеседником, с которым у меня быстро сложились дружеские отношения. Поскольку с японскими делами он был знаком лишь поверхностно, то свою задачу в составе делегации я видел в том, чтобы восполнять отсутствие конкретных знаний японской действительности как у него, так и у главы делегации. Наряду со случайными людьми, призванными олицетворять собой нашу общественность, в состав делегации был включен в качестве секретаря-переводчика прекрасный знаток японского языка, автор многочисленных переводов на русский язык произведений японских писателей Борис Владимирович Раскин, которого я знал еще со студенческих лет. Тогда, кстати сказать, Борис Раскин ехал в Японию впервые.
На конференции новой антиядерной организации Гэнсуйкин, программа которой определялась руководством социалистической партии, мы чувствовали себя спокойно, т.к. у нас не было существенных разногласий во взглядах с организаторами конференции. В числе участников конференции было много старых друзей нашей страны, и задача наша состояла лишь в том, чтобы закрепить связи с ними советских общественных организаций.
Большую часть времени мы провели в поездках по различным районам Японии. Особенно яркие впечатления остались у меня от поездки в Японские Альпы, где высоко в горах нам показали одно из уникальных сооружений японских строителей - гидроэлектростанцию "Куробэ-ён", гигантский турбинный зал которой был вырублен в скальных породах на казалось бы неприступной высоте.
В поездках по Японии к нам присоединилась тогда дочь японского революционера-коммуниста Катаямы Сэн - Катаяма Ясу, с молодых лет проживавшая в Советском Союзе и приглашенная в Японию друзьями нашей страны почти одновременно с нами.
Встретились мы тогда со многими видными представителями японского политического мира, включая депутатов парламента, глав местной администрации и видных ученых. Но особых задач у нас не было, а потому беседы с ними сводились к скольжению по поверхности тогдашних проблем советско-японских отношений - маломальские спорные вопросы этих отношений в наших беседах не затрагивались. Один раз, правда, возникла проблема другого рода: за час до начала прощального приема в честь нашей делегации Петр Галактионович оказался в абсолютно нетрезвом состоянии в результате проведенной им ранее встречи с кем-то из японцев. После консультаций с нашими многоопытными в подобных вопросах дипломатами и посольским врачом были приняты различные экстренные меры по постановке виновника происшествия на ноги, включая холодный душ, нашатырный спирт и т.п., что придало его осанке и внешности более или менее нормальный вид. Во всяком случае, с приветственным пожиманием рук появлявшимся в дверях японским гостям он справился вполне успешно.
Поездка в Японию сблизила меня с Карэном Брутенцем: мы обнаружили одинаковое понимание всего происходившего вокруг нас и в Японии, и в нашей стране. В отличие от многих его коллег по работе в ЦК КПСС Брутенц умел находить курьезное и смешное в том, что обычно всерьез тревожило или озадачивало наших ответственных работников, приезжавших с подобными миссиями, и это очень благотворно сказывалось на нашем настроении в ходе поездки.
Столь же беспроблемно прошла и моя поездка в Японию в качестве члена делегации общества "СССР - Япония". Состоялся этот вояж где-то в 1966 году, вскоре после того, как меня избрали одним из вице-председателей этого общества, объединявшего не только значительную часть японоведов Москвы, но и многих видных советских деятелей культуры: кинорежиссер Марк Донской, балерина Ольга Лепешинская, скрипач Леонид Коган и др.
На сей раз наша делегация была небольшой. В ее состав входили лишь три человека: главный редактор газеты "Московские новости" Я. Ломко, главный редактор журнала "Цветоводство" Н. Николаева и я как заведующий отделом Японии Института народов Азии АН СССР. Задача наша сводилась к тому, чтобы укрепить контакты с такими организациями сторонников добрососедства с Советским Союзом как "Общество японо-советской дружбы" и "Общество японо-советских связей", образовавшихся в Японии после раскола общества "Япония - СССР", подпавшего под влияние КПЯ, и выхода из него представителей СПЯ, Генерального совета профсоюзов и некоторых других организаций, не согласных с политическим курсом КПЯ.
Участие в таких делегациях напоминало собой приятное путешествие по туристской путевке: принимавшая нас японская сторона обеспечивала нам и ночлег и питание, а наши обязанности сводились лишь к беседам с японцами либо в официальных помещениях, либо в студенческих аудиториях, либо за обедами и ужинами. Ломко, на которого как на главу делегации возлагалась обязанность произносить приветственные речи и тосты, выполнял эту обязанность охотно и с блеском. Что же касается меня, то главное в этой поездке я видел в том, чтобы в свободные часы побывать в токийских книжных магазинах и закупить новинки по интересовавшим меня вопросам государственной и политической жизни Японии.
В ходе нашего пребывания в Токио большое внимание к нам проявил тогдашний руководитель международного отдела ЦК Социалистической партии депутат парламента Мацумото Ситиро, и это внимание отражало общее дружественное отношение к нашей стране японских социалистов, занявших ту брешь, которая образовалась в контактах советской и японской общественности после отхода КПЯ на враждебные нашей стране прокитайские позиции.
Середина и вторая половина 60-х годов стали периодом небывалого прежде по своему размаху сближения КПСС с японскими социалистами, охотно взявшими на себя ту роль, от которой оказалась тогда КПЯ,- роль главных поборников советско-японского добрососедства. А влияние социалистов на политическую жизнь и государственные дела Японии было тогда несравнимо большим, чем у коммунистов. Поэтому дружба с социалистами была для Советского Союза объективно более полезной, чем прежняя дружба с КПЯ. Беда была, однако, в том, что этого не понимали упертые в марксистские