сидевшие в руководстве Коммунистической партии Японии, пытались затоптать в грязь его заслуги, лишь только потому, что он остался верен дружбе с нашей страной?! Конечно же, нет! И в те минуты мне было все равно, что сотни собравшихся в зале сторонников Сиги смотрели на наши рукопожатия и что среди них наверняка были скрытые стукачи, которые немедленно известят лидеров КПЯ об этой лекции. Семь бед - один ответ: не отказался я от предложения Сиги поужинать с ним и его друзьями сразу же после лекции. И мы поужинали в скромном японском ресторанчике и обменялись добрыми словами. Сига говорил о своей решимости отстаивать дело дружбы с Советским Союзом, а я не скрывал в этой беседе своего уважения к стойкости и мужеству этого человека и его друзей, от которых так беспринципно и безнравственно отмежевалось руководство КПСС, предавшее их и обрекшее на политическую смерть. Что мог я ему еще сказать, кроме как: "Крепитесь, Сига-сан! Будем надеяться, что наша партия рано или поздно воздаст должное вашей несгибаемой верности делу дружбы с нашей страной". Мы расстались как старые друзья, и никогда по сей день я не испытывал раскаяния за свое запрещенное инструкциями Москвы поведение в тот вечер.
А на следующий день Центральный орган КПЯ газета "Акахата", как и следовало ожидать, на первой странице опубликовала под крупным заголовком большую бранную статью о "бесцеремонном вмешательстве КПСС во внутренние дела КПЯ". В статье содержался шквал упреков и обвинений в "беспринципности" руководства КПСС, направившем в Японию для демонстративной встречи с Сигой Ёсио и другими "раскольниками" и "агентами Москвы" бывшего токийского корреспондента "Правды" Латышева, который не постеснялся даже выступить перед сиговцами с длинной лекцией. Что и говорить, в тот день антисоветские силы в руководстве КПЯ получили долгожданный повод для раздувания ссоры с нашей партией - ссоры, которая была им нужна для того, чтобы все видели как "независима" и "самостоятельна" эта партия в проведении своей политической линии.
Ну а что же Москва? Как сообщил мне в те дни доверительно советский посол в Японии О. А. Трояновский, из Международного отдела ЦК КПСС от Коваленко тотчас же пришел в адрес посольства запрос по этому поводу, и посольским работникам пришлось срочно направлять в Москву "объяснение". В объяснении было сказано, что моя лекция в "Рабочем университете" была организована Японской ассоциацией культурных связей с зарубежными странами, которая не сообщила заранее лектору о присутствии в аудитории лиц, исключенных из КПЯ. Ни о чем другом в той объяснительной телеграмме Трояновский в Москву не сообщил, поскольку и ему в тот момент никаких подробностей о моей встречи с Сигой известно не было. Приняв к сведению это посольское разъяснение, И. И. Коваленко также не стал раздувать далее эту историю. Гневная публикация газеты "Акахата" была положена в одну из папок японского сектора Международного отдела ЦК КПСС и предана забвению. Уж слишком ясен стал в то время даже для закостенелых догматиков в руководстве нашей партии скандальный антисоветский настрой Миямото, Хакамады, Уэды и других лидеров КПЯ, и остро реагировать на каждый из наскоков этой публики на КПСС нашим партийным вельможам, по-видимому, надоело. К лаю моськи на слона они в то время уже притерпелись. По приезде в Москву мне даже не пришлось давать в ЦК каких-либо объяснений по упомянутой выше публикации газеты "Акахата".
Но и в то время никто в наших партийных верхах не хотел идти на открытый разрыв с КПЯ. В политике этих верхов доминировала присущая бюрократам склонность откладывать в сторону конфликтные вопросы в тайной надежде, что, может быть, конфликт рассосется сам собой. И такая беспринципная, аморфная, страусиная политика зарывания головы в песок продолжалась и далее многие годы вплоть до развала самой КПСС.
О встречах в то время с высокопоставленными представителями "директивных инстанций" сохранился у меня в памяти еще один эпизод. Как-то летом 1970 года, вскоре после возвращения из лекционного турне по Японии, я получил по домашнему адресу телеграмму, в которой сообщалось, что в такой-то день и такой-то час меня просили явиться в Кремль в приемную председателя Совета Национальностей Насреддиновой и что пропуск на меня заказан. Не зная, о чем будет идти речь, я тем не менее прибыл в Кремль и был пропущен в назначенное место. Оказалось, что в это время у Насреддиновой собрались члены делегации депутатов Верховного Совета СССР, отправлявшихся в Японию во главе с Насреддиновой по приглашению японского парламента. Мне же, как и нескольким другим приглашенным, надлежало выступить перед отъезжавшими со своими свежими впечатлениями о пребывании в Японии и дать полезные советы, касающиеся особенностей японской среды, в которую предстояло делегации окунуться.
Насреддинова - пожилая узбечка с плутоватыми, недобрыми глазами важно восседала за письменным столом своего просторного кабинета, из окна которого открывался великолепный вид на золотые купола кремлевских церквей. Члены делегации, включая известного украинского врача Амосова, сидели веером на стульях перед ней. Сначала говорила Насреддинова, потом с кратким обзором состояния советско-японских отношений выступили заместитель министра иностранных дел и заместитель министра внешней торговли (фамилий их я не помню), затем ответственный секретарь Союза советских обществ дружбы Б. Иванов, а затем слово предоставили мне. Насреддинова попросила меня, учитывая мой опыт общения с японцами, посоветовать делегации, как общаться с японцами с учетом особенностей их национального характера. То, что я сказал, видимо, ей не очень понравилось, а сказал я следующее:
- Япония - страна, где в государственных делах и политике доминируют мужчины. На женщин японцы смотрят чуть-чуть свысока. Поэтому одна из трудностей вашей делегации будет состоять в том, что ее возглавляет женщина. Этот момент будет наверняка привлекать к себе повышенное внимание прессы. При таких обстоятельствах положение главы делегации будет особенно деликатным. Практика поведения советских делегаций как в Японии, так и в других зарубежных странах говорит о том, что при беседах делегатов с принимающими их иностранцами более всего и долее всех говорят главы делегаций, в то время как рядовые члены делегаций предпочитают скромно отмалчиваться. Но вашей делегации допускать такую практику не следовало бы: если будет говорить вместо мужчин только глава делегации - женщина, а мужчины будут скромно сидеть молча, то на японцев с их высокомерным отношением к женщинам это будет производить странное, если не комичное впечатление. Поэтому главе делегации, как мне думается, надо чаще и больше втягивать в беседы своих мужчин - членов делегации, чтобы японцам не подумалось, что у нас в стране матриархат...
Насреддинова метнула на меня недобрый взгляд и ответила шуткой:
- Нет-нет, не беспокойтесь, я своим мужчинам не дам молчать. Пусть говорят: у нас в делегации будет для всех свобода слова...
Спустя года два, когда я уже снова находился на корреспондентской работе в Японии, зашла у меня с кем-то из советников посольства речь о делегации Насреддиновой.
- А вы знаете,- сказал мне мой собеседник,- выступая в посольстве перед отъездом в Москву, Насреддинова вспомнила тогда о вас. Вот, дескать, даже бывалые специалисты по Японии иногда ошибаются. Тот же Латышев хваленый японовед из Института востоковедения АН СССР говорил накануне нашего отъезда в Японию, будто японцы высокомерно относятся к женщинам. А вот я этого не почувствовала - наоборот все они относились ко мне с огромным уважением и повсюду принимали меня с почетом...
Так разошелся я во мнениях с Насреддиновой. Откровенно говоря, потом я без грусти узнал, что где-то в середине 70-х годов Насреддинова была снята со всех своих высоких постов и в Верховном Совете, и в Узбекистане по причине каких-то злоупотреблений, связанных с кумовством и взятками.
В 60-х годах по линии Советского комитета защиты мира мне довелось побывать не только в Японии, но и в странах Западной Европы. Один раз это была поездка в Финляндию для участия во Всемирном конгрессе мира, другой раз в составе советской делегации я побывал в Женеве, где участвовал в одной из очередных сессий Всемирного совета мира. И в том и в другом случае в мои обязанности как члена советских делегаций входило консультирование наших руководителей по вопросам, связанным с японским движением сторонников мира. Но оба раза мне везло: с Японией на этих форумах особых проблем не возникало. Помнится только, что в Женеве пришлось участвовать в составлении резолюции в поддержку требований японской общественности о возвращении Японии острова Окинавы, где тогда все еще хозяйничали военные власти США.
Мои упомянутые выше зарубежные поездки в составе делегаций советской общественности, как и участие других моих коллег-японоведов в названных поездках, свидетельствовали о том, что в 60-х годах московские научные работники-японоведы стали довольно часто отказываться от уединенного корпения за письменными столами в тиши библиотек и кабинетов и втягиваться в живое общение с японцами с целью активного практического содействия задачам советской внешней политики. Советское японоведение обрело гораздо большую, чем прежде, практическую направленность. Участие в работе практических учреждений придало нашим научным исследованиям большую целеустремленность и политическую значимость.
Встречи с зарубежными японоведами
и японскими учеными (1963-1971)
Так уж издавна повелось в научных учреждениях Академии наук СССР, что частота выездов в зарубежные научные командировки сотрудников этих учреждений находилась в прямой зависимости от их званий, должностей и влияния среди коллег. Не был исключением и наш институт: поездки в другие страны старших научных сотрудников, как правило, бывали чаще, чем младших, заведующие отделами ездили за рубеж чаще, чем старшие научные сотрудники, а директора и их заместители - чаще, чем заведующие отделами. Эта закономерность проявилась и в моем случае. Став старшим научным