кэйго и умение спрягать глаголы [Honda 2001: 140–142]. А для самих девочек женские речевые особенности долгое время воспринимаются как особенности речи их матерей, а не их самих, и их освоение сильно зависит от учителя [Honda 2001: 143].
То есть все-таки особенности мужской и женской речи в Японии, хорошо заметные любому наблюдателю, не врожденны, а вырабатываются в обществе и более под влиянием социального окружения, чем семьи. И нельзя отрицать того, что это не столько чисто языковое явление, сколько социально-культурное. К рассмотрению этой проблематики мы и переходим. Ее мы уже касались в книге [Алпатов 1988–2003: 96—103], но мы должны учитывать, что в этой области за последние два десятилетия произошли немалые изменения и появились важные исследования, поэтому мы не можем игнорировать эту тему.
8.2. Почему так говорят японские женщины
Традиционно свойством женской речи в Японии считается onnarashisa 'женственность', под которой понимаются мягкость, вежливость, скромность, внимательность к собеседнику, а во многом также обращение внимания не столько на содержание речи, сколько на ее форму [Nakamura 2007: 58]. Соответственно в мужской речи ценится «мужественность» (otokorashisa): четкость, информативность и пр.
Эти свойства в Японии традиционно считаются извечными и объясняются психологическими или даже биологическими причинами. Однако распространен и другой взгляд, особенно часто встречающийся у авторов-женщин: существующие различия имеют чисто социальные причины и всегда, прямо или косвенно, связаны с дискриминацией женщин, которая в Японии сильнее, чем в большинстве развитых стран. Как пишет японская лингвистка, в женском равноправии во всех его аспектах, включая и языковой, Япония отстала от США [Sasaki 2001: 236–237]. И автор исследования дискурса телевизионных интервью Лидия Танака, отмечающая, что в данном жанре различия мужской и женской речи не столь выражены, как во многих других, пишет, что даже здесь видна второсортность японских женщин, которым далеко до равноправия [Tanaka 2004: 104].
Особенно ярко такая точка зрения отражается в книге [Nakamura 2007], где исследованы как сами речевые различия гендерного характера от эпохи Муромати (XV–XVI вв.) до 50—60-х гг. ХХ в., так и взгляды на эти различия в японском массовом сознании и в японской науке тех лет. Исследовательница, опирающаяся на идеи западных неомарксистов, отстаивает идею о том, что гендерные различия в языке – это, прежде всего, идеология неравноправия [Nakamura 2007: 3, 27, 38], а всё остальное, включая языковые различия, – следствия навязывания этой идеологии массовому сознанию. Она, в частности, использует идею английского социолингвиста – марксиста Дж. Ферклу о том, что социальное господство бывает эффективнее, если политика маскируется под повседневную жизнь, и навязываются правила бытового поведения, включая языковое [Nakamura 2007: 60].
В книге показано, что оценки женского речевого поведения в Японии менялись со временем, но всегда отражали идеологию неравноправия. В эпохи Муромати и Токугава считалось, что женщинам не следует говорить, а правила языкового поведения для женщин, закрепленные в специальных наставлениях, были в основном запретительными [Nakamura 2007: 42–50]. Во времена Мэйдзи от запретов перешли к предписаниям того, как надо говорить в тех или иных ситуациях [Nakamura 2007: 117], прежде всего потому, что сложилась концепция женщины как «хорошей жены и умной матери», а умная мать должна не только вести хозяйство, но и воспитывать детей, что требовало умения с ними разговаривать. Однако при формировании норм нового литературного языка ориентировались исключительно на мужские разновидности языка [Nakamura 2007: 174]. Женский вариант сначала не нормировался, но к концу эпохи Мэйдзи его образцы стали распространяться через школы для девочек (образование тогда было раздельным) и женские романы, получившие широкое хождение [Nakamura 2007: 158–159]. По мнению Накамура Момоко, в основе этих образцов лежала речь девочек—учениц, особо отличавшаяся от мужской; ее особенности стали нормами, в основном сохраняющимися до сих пор [Nakamura 2007: 156–157]. В предвоенные и военные годы особенности женской речи стали рассматриваться уже как часть языкового стандарта, лингвисты начали говорить о мужском и женском вариантах японского языка [Nakamura 2007: 234–236]. После войны в период демократизации говорили о необходимости избавиться от различий этих вариантов, но, как считает автор книги, в данном случае победила националистическая традиция и в основу языковой политики легли всё те же идеи языковой «женственности» (onnarashisa) [Nakamura 2007: 304–307].
И, безусловно, эти идеи в современной Японии очень сильны, что можно видеть и из тех фактов, которые приводились выше. В рекламе, женских и мужских журналах сознательно культивируются речевые различия, поддерживающие стандарты и стереотипы. Исследовательница языка женских журналов пишет, что женщины меняются, а мир женских журналов – нет [Nakajima 2001: 59]. Разумеется, в создании всяческих стереотипов, в частности, идеала мужчины и идеала женщины, включая речевой идеал, велика роль телевидения [Tanaka 2004: 38; Takasaki 2001: 117]. Вышеуказанное разделение ролей между мужчиной – профессиональным журналистом и девушкой, лишь выражающей эмоции, очень типично, а постоянно мелькающие на экране красивые девушки обычно не являются профессионалами и нанимаются временно [Takasaki 2001: 114], то есть это те же «офисные леди», работающие короткий период между окончанием учебы и замужеством. Всё равно и с их учетом женщины на государственном канале NHK в 1999 г. составляли лишь 15 % персонала, что вдвое меньше, чем на телевидении США и Европы [Takasaki 2001: 113]. А женщины – профессионалы на телевидении, например, дикторы иногда подражают коллегам – мужчинам, читая новости более низким голосом [Takasaki 2001: 120].
И наличие женских вариантов языка нередко отражает, хоть и косвенно, подчиненное положение женщин. Почему «офисные леди» любят говорить по-особому, а их коллеги иного пола быстрее теряют молодежные особенности речи? Вероятно, дело в том, что молодой мужчина, допускающий вольности в поведении, включая речевое, пока он учится и еще не имеет места в жесткой социальной иерархии, начав работать, стремится поскорее вписаться в эту иерархию. Но незамужняя девушка, начав работать, всё еще не заняла в обществе своего места: согласно традиционным представлениям (сейчас уже разделяемым не всеми женщинами), это лишь временный этап жизни перед замужеством, во время которого она зарабатывает на приданое и ищет жениха. Поэтому она еще может допускать вольности в речевом поведении. Став okusan, «хорошей женой и умной матерью», она тоже оставит языковые новации.
Очевидна, поэтому, и связь между статусом женщины и ее речевыми особенностями в разных возрастных группах. Нет особой разницы в социальных ролях мальчиков и девочек или даже студентов и студенток, зато, когда в соответствии с традициями японского общества мужчина начинает подниматься по социальной лестнице, а женщина уходит в домашние дела, их роли всё более расходятся; в старости, когда мужчина оставляет работу, роли вновь сближаются. Всё это до сих пор отражается в языке.
Отмечают даже, что именно неравноправие женщин заставляет их пользоваться гайрайго, иногда вновь создаваемым, а то и английским языком. В одной песне, сочиненной и исполняемой японкой на английском языке, героиня делает брачное предложение – шаг, не предусмотренный для женщины японскими социокультурными нормами, для которого даже трудно найти подходящее выражение по-японски [Stanlaw 2004: 140].
Но жизнь меняется, и вместе с ней меняются представления. Сейчас уже больше половины замужних женщин работает полный или неполный рабочий день. И отмечают, что Олимпийские игры 2000 г. в Сиднее оказались первыми в истории Японии, где среди японских чемпионок оказалось много замужних женщин, и некоторые даже имели детей, хотя раньше спортсменки обязательно заканчивали карьеру с замужеством; эта тема активно обсуждалась в японских СМИ [Yabe 2001: 173–174]. Не новость уже и женщины – министры, руководители компаний и пр., хотя общественное мнение не всегда это принимает. Например, автор исследования об отражении гендерных различий в японских комиксах—манга, исключительно сейчас популярных в стране, пишет, что образ женщины – руководителя там постоянно негативен, в том числе высмеиваются и особенности ее речи [Koyano 2001].
Но это, как правило, мужская точка зрения. А среди женщин всё более распространены идеи о необходимости достичь не только равноправия, формально записанного в конституции, но и подлинного равенства с мужчинами, что закономерно приводит к идеям отбросить любые различия в языке и речи. Играет роль и распространение приходящих из США и других стран идей. Xотя feminisuto в японском языке может быть и мужчиной, облегчающим женщинам их домашний труд, но там распространен и феминизм в обычном смысле, появившийся в Японии довольно поздно, лишь с 80 х гг. [Sasaki 2001: 228]; статьи представительниц этого движения включены и в сборник [Onna 2001]. Одна из феминисток там пишет: мы против и женственности (onnarashisa), и мужественности (otokorashisa), мы за «самость» (jibunrashisa от jibun 'сам') [Onna 2001: 224–225]. Феминистская лексика включена и в словарь [Sasaki 2000–2003].
Независимо от того, является ли та или иная женщина феминисткой, призывы, в основном со стороны женщин, к изменению языковых и речевых норм и соответствующей практики появляются постоянно. Пишут о том, что японские женщины всё более хотят, чтобы на них смотрели не как на жен и матерей, а как на личности; поэтому вызывает их протест традиционная система именований женщин в семье и вне семьи, о которой говорилось в предыдущей главе: многие из них не хотят, чтобы их называли по именам родства, а они именовали мужа «хозяином» [Kobayashi 2001: 133]. Женщины борются с такими словами как