Иду, ругаюсь… Куропаткин — жадная сволочь. Умный, конечно — вон какие интриги крутит — но сволочь, которая плюет на чужие жизни. И жадный: выдал мне всего пятнадцать километров тахтаревки, а сначала хотел и вовсе десять. Мол, немного у меня уже есть, а от Ляояна до моих позиций как раз десятка. Не на того напал! Не дав сбить себя с толку орденами и какими-то желторотыми юнцами из Академии, я напомнил генералу, как он сам рассказывал, что японцы будут пытаться уничтожать наши дороги. Поэтому нужно будет строить несколько линий, поэтому нужен будет запас секций.
К счастью, договорились. К не меньшему счастью, меня не смогли выставить из армии. Есть ощущение, что я только что подобно Фаусту заключил свою сделку с совестью, и надеюсь, мне не придется об этом пожалеть… Неожиданно я почувствовал на себе чужой взгляд и тут же выхватил пистолет, направив его в черный переулок справа от себя.
— Кто здесь? Выходи! — мой наган смотрел точно на кучу мусора, наваленную возле двери генеральской кухни. Именно там, за мешками и ящиками с обрезками продуктов, я и почувствовал движение.
— Три… Два… — я начал обратный отсчет, и ночной гость не выдержал.
Мгновение, и в тусклом свете масляного фонаря показалось бледное лицо с узкими глазами. Сначала я подумал — японец, но через мгновение разглядел длинную косу, которую в отличие от цивилизованных островных соседей носили следовавшие традициям предков китайцы.
— Шан Сяо, — незнакомец назвал меня полковником, а потом вежливо поклонился.
[1] Этого не пишут прямо, но… Все, что сказал главный герой про труды Куропаткина, правда. Он действительно действовал словно против всего, что сам писал все эти годы. И, учитывая принадлежность бывшего военного министра ко вполне определенной группе в правительстве, чьи интересы такое течение войны более чем устраивало, нам кажется, что это не совпадение.
Глава 11
Сайго Такамори был уверен, что сегодня убьет Макарова. Ему даже удалось пробраться в генеральский дом под крышу, где он готовился нанести последний удар. Никаких иллюзий, что ему удастся выбраться живым, у Сайго не было, но, чтобы спасти честь семьи, он был готов умереть. Вот только, как когда-то уже было в русском лагере, полковник опять удивил его своим отношением к Японии.
— Тэнно хэйка, бандзай! — Макаров повторил крик идущих в атаку японских токкотай, отрядов смертников, которые жертвовали собой ради императора. Отсюда и клич: десять тысяч лет жизни тому, ради кого они умирали.
Сайго замер, осознав, что не сможет сделать следующий шаг. Ради императора — того, кем тот был раньше, защищая свои, а не чужие традиции — он бы не сомневался. Но ради сестры, ради шантажа предательницы — нет, он не был готов убить такого достойного врага. Тому, кто так уважает Японию, было бы неправильно наносить удар в спину.
Причем Макаров уважал именно старую Страну восходящего солнца!.. Сайго даже без чужих приказов продолжал следить за 22-м полком и поэтому видел приезд в Ляоян русского медицинского поезда. Поезда, на котором было написано имя его отца. Тэнно хэйка — десять тысяч лет славы — не должны сгореть за такие короткие мгновения. Почему какой-то чужак помнит и ценит больше, чем все японцы, чем он сам?
Эта мысль была такой яркой, что Сайго на мгновение замер, а потом решительно кивнул. Он понял, он принял решение. Род Такамори сохранит свою честь, но не через убийство одного, пусть и сильного, врага, а через то, что снова попробует вернуть Японии ее прошлое. И Сайго знал, кого будет просить о помощи в этом нелегком деле. Кто поймет его, кто сможет научить…
Выскользнув из генеральского дома, он тихо спрыгнул в переулок, чтобы обогнать Макарова и, наконец, поговорить прямо, но того уже ждали. Сайго пришлось затаиться, чтобы не выдать себя, из-за этого он пропустил весь разговор полковника и странного китайца, но ничего страшного… Молодой Такамори был спокоен: как только он осознал, в чем заключается истинная цель его жизни, он больше не торопился.
Неизвестный китаец оказался моим телохранителем. Как выяснилось, Мин Тао и его союзники решили, что мне нужно прикрытие от возможных неприятностей со стороны местных криминальных элементов, и Мин Ши должен был присматривать, чтобы никто не нарушил договоренности. В любой другой день после такого я бы просто пожал плечами — хотя играть в свои игры, пусть — но тут задумался…
Куропаткин во время нашего разговора ловко обошел все мои вопросы про пополнения, и выходило, что я мог рассчитывать только на тех, кто есть и кто в ближайшие недели сможет выписаться из госпиталя. И да, раненых мы сдали почти 6 тысяч человек, и многие из них еще помогут нам в бою, но… Даже если они вернутся в полном составе, в корпусе будет всего 18 тысяч солдат — очень уж скромно для тех целей, что у меня были. И тогда, если нельзя усилить строевые части, я решил взять свое за счет нестроевых. Тем более, учитывая планы с железными дорогами, стандартных 220 человек на полк было катастрофически мало. Но вот если добавить к ним на постоянной основе моих китайцев или даже не только их, то уже появлялись варианты.
Я рассказал о своих идеях Мин Ши, просто чтобы проверить, не упускаю ли что-нибудь важное, но парень неожиданно оказался гораздо полезнее, чем это виделось на первый взгляд.
— Чжунго не очень хорошие рабочие, но я брошу клич, и многие мань чжоу придут в твой корпус десятниками. Они проследят, чтобы каждый работал как положено.
— Цена? — тут же спросил я, моментально прикинув разницу. Одно дело, когда я мог привлекать китайцев только на подсобные тяжелые работы, и совсем другое, если получится доверить им что-то более сложное.
— Нам хватит того, что мы сможем учиться у такого шан сяо, как ты, — просто ответил молодой парень с косой, и столько стояло за его словами.
Быстрый ответ — значит, это не его решение, а Мин Тао и тех, кто стоит за ним. Какая-то сила внутри Китая хотела учиться, хотела обрести новые возможности, и вот вопрос — зачем? А если мы продолжим, тогда что я получу в итоге? Новое китайское восстание? Удар в спину России, когда мы будем меньше всего его ждать?.. Моя подозрительность, без которой было невозможно представить себя в будущем, трубила тревогу, вот только… В этом времени я научился и кое-чему другому. Сразу же вспомнился капитан Хорунженков и его сожаления о том, что Китай утратил самостоятельность, перестал быть союзником. Так, может, наша сделка поможет это исправить? Россия ведь не боится договариваться со своими соседями на равных? Я вот точно не боюсь.
С другой стороны, а зачем гадать за других? Промолчит Мин Ши или нет, даже тишина станет ответом.
— Ваши планы на Маньчжурию?
— Это наша родина.
— Ваши планы на родину, когда станете сильнее?
— Она должна сохраниться.
— Сама по себе или возможны компромиссы?
— Мы были частью Китая, мы можем быть частью другой империи. Важно не название, важно, что вы с союзниками идете по одному пути.
— Вы не боитесь предать своих предков? Их выбор?
— Их выбор — это их выбор, наш — это наш. Предки помогают, но не управляют нами.
Я невольно покачал головой: все-таки мы с китайцами слишком уж отличаемся. Вернее, с маньчжурами. Когда-то они захватили Китай, но так и не стали тут своими. Древняя родина значила и значит для них больше, чем то, что было их всего-то несколько веков… Возможно, в будущем у нас получится лучше понять друг друга, а пока, пожалуй, просто остановимся на изначальной договоренности.
Вот так сумбурно все и закончилось. Хотелось бы сказать, что уже на следующий день я смог со всем разобраться, но у меня до этого даже руки не дошли. С рассвета и до самого заката просидел за бумагами. Надо было подготовить отчеты по своей линии, потом проверить снабжение, а для всего этого нужны были цифры. По моим поручениям в этот день бегало с десяток адъютантов и морщили лбы все до последнего офицеры, но вроде бы получилось ничего не упустить.
Точные потери вплоть до каждого отделения, точные остатки как военного, так и хозяйственного припаса. Что-то принадлежало нам официально, что-то надо было принимать на баланс… Причем канцелярия Куропаткина завернула мои первые записки, поставив вердикт, что нет в реестре причины постановки на учет «захвачено у японцев». Пришлось поменять на «взято по воле Божьей». Не знаю, было ли уже это в реестре или до чиновников дошли слухи о моей сделке с главнокомандующим, но дальше спорить никто не стал. Ну, а я получил возможность перейти к бумагам по наградам.
И ведь не расскажи мне Куропаткин, как правильно подавать на Георгия, сколько бы людей могло мимо него пролететь! А так я просматривал представления, отправлял на доработку те, где не хватало героической фактуры, а где-то… Делал себе пометки, какую роту или взвод нужно проверить лично. А то в некоторых, уж слишком героических, явно требовалось что-то делать с командиром, а в других, где все было слишком рутинно и буднично, наоборот, стоило поискать кандидатов на повышение.
В течение дня прерывался всего один раз — когда ко мне заглянули наши спасенные пленники, чтобы в деталях рассказать, как именно их повязали.
— Простите, Вячеслав Григорьевич, — Врангель посыпал голову пеплом. — Я ведь сразу понял, что Самсонов меня слушать не будет, но вспылил, полез на него… А смог бы сдержаться, хотя бы сам успел вернуться.
— Будешь умнее в следующий раз, — я подвел единственный возможный итог.
— Буду, но… Неужели мы теперь на поддержку кавалерии положиться не сможем?
— Почему? — вот теперь я не понял.
— Так Самсонов меня ославил среди наших за дерзость. Могут бойкот объявить.
— То есть им прикажут помочь нам в наступлении, а они останутся на месте?
— Приказ выполнят, но… Это же по-разному можно сделать. Вы понимаете?
Я понимал.
— Даже Мищенко больше не поможет? — спросил я.
— Вы с ним дружны, тут по-разному мож