илы богов. Однако ничто из этого не было изображено реалистично и не преподносилось как действительность. Напротив, весь фильм пропитан голливудским стилем, характерным для американских высокобюджетных библейских эпопей 1950-х годов, таких как «Бен-Гур» и «Десять заповедей».
«Три сокровища» пользовались огромным успехом. Хотя сегодня критики говорят о ничем не примечательной актерской игре, спецэффекты оказались новинкой для Японии 1950-х годов. Еще более важным было то, что режиссер показал: вместо того чтобы относиться к мифам как к реальной истории, их можно вплести в новое волшебное искусство, которое использует иностранные модели, но основано исключительно на японской тематике. Такое фэнтези в японском стиле в будущем станет важной частью кино и других популярных медиа.
В конце 1950-х и начале 1960-х годов стала расти индустрия манга. Комиксы пришли в Японию в конце периода Мэйдзи, одновременно с их появлением в европейских журналах. Слово манга («свободные рисунки») изначально относилось к наброскам, которые помогали ксилографам создать рисунок, но вскоре стало означать новый жанр. К 1920-м годам в газетах и журналах публиковалось уже несколько известных комиксов. Новые журналы для детей начали выходить в конце 1940-х годов, но комиксы были лишь частью этих изданий. С ростом числа читателей манга появлялись журналы, посвященные исключительно комиксам, и к концу 1950-х годов появились первые выпуски манга в современном стиле. Это были тома размером с телефонный справочник, напечатанные на очень дешевой бумаге, в каждом примерно по двадцать различных серий[146]. Популярная манга «Гэгэгэ но Китаро» («Хохочущий Китаро», также известная как «Китаро с кладбища», 1960–1969) фольклориста Сигэру Мидзуки (см. главу 6) стала одной из первых историй, опубликованных в еженедельнике манга Weekly Shōnen.
Кадр из фильма «Годзилла» (1954)
AA Film Archive/Alamy Stock Photo
«Гэгэгэ но Китаро» рассказывает о Китаро, мальчике-ёкае, и описывает его приключения, в которых он помогает другим духам, затерявшимся в технологически развитом мире 1950-х годов. Образы Китаро и его друзей-ёкаев в основном взяты из местного фольклора родного города Мидзуки Мацуэ, находящегося неподалеку от Идзумо в современной префектуре Симанэ. В Идзумо с древних времен действуют главные святилища Сусаноо и Окунинуси, здесь немало местных легенд, ёкаев и священных мест. Мидзуки постарался сохранить эти детали в своей манга. Его работа стала хитом, и так Мидзуки смог популяризировать местную мифологию своей юности в национальном масштабе. Кроме того, показывая ёкаев прошлого, взаимодействующих с настоящим, «Гэгэгэ но Китаро» создал прецедент использования элементов традиционных японских легенд в историях, действие которых происходит в другие эпохи. Тот же принцип использован, например, в шедевре Осаму Тэдзуки «Хи но Тори» («Феникс»), публиковавшемся с перерывами с 1954 по 1988 год: действие перемещается между доисторическим прошлым и воображаемым будущим и напрямую объединяет древние хроники с археологией.
Древние мифы были не единственным материалом, переработанным в популярной культуре после Второй мировой войны. Некоторые самые известные фильмы и манга послевоенной эпохи сами по себе стали дополнением к японской мифологии. Хоть они и не рассматривались как мифы в традиционном смысле, но выполняли схожую культурную роль и даже интегрировались со старыми идеями. Два из них привлекли наибольшее внимание как фанатов, так и знатоков: кайдзю, огромные монстры наподобие Годзиллы, и меха, гигантские роботы.
Кайдзю (буквально «странные звери») появились в американских фильмах о монстрах 1930-х годов, таких как оригинальный «Кинг-Конг». Это были странные и загадочные существа родом из отдаленных уголков мира: Африки, Юго-Восточной Азии или островов Тихого океана. Эти места стали фетишем при колониализме, в то время их продолжали считать отсталыми в Японии, как и на большей части Запада. Однако фильм 1954 года «Годзилла» был задуман как нечто большее, чем просто демонстрация ужасов и экзотических монстров. Режиссер Исиро Хонда (1911–1993) хотел создать аллегорию об ужасах Второй мировой войны и опасности ядерного оружия. В результате получился мрачный, серьезный фильм, в котором чудовище символизирует силу природы, неудержимую и несокрушимую, уязвимую лишь для таинственного оружия одного ученого[147]. С помощью Годзиллы и его сородичей японская киноиндустрия породила новый миф, отражающий страхи и надежды современного общества.
В 1950-е и начале 1960-х на страницах манга для мальчиков появилась еще одна современная японская легенда — о гигантском роботе-избавителе. Его первое появление часто связывают с манга Осаму Тэдзуки 1952–1968 годов «Тэцуван Атом» («Могучий атом»), опубликованной в США под названием «Астро Бой». Эта манга повествует о роботе, созданном по образу мальчика и спасающем мир благодаря своим технологическим способностям. Серия имела огромный успех. Анимационный телесериал, основанный на манга «Тецуван Атом», дебютировал в 1963 году и стал первым еженедельным телевизионным аниме в Японии. Его популярность проложила дорогу новому этапу японской научной фантастики, в которой роботы обладали силой, обеспечивающей будущее человечества.
Конкуренты Тэдзуки быстро скопировали «Тэцуван Атом» как в манга, так и в аниме. Одной из чрезвычайно популярных конкурирующих франшиз стала «Тэцудзин 28» («Железный гигант № 28», 1956–1966), локализованная в англоязычном мире как «Гигантор». В этой серии действует гигантский робот, которым с помощью дистанционного устройства управляет мальчик, причем делает это от имени своего покойного отца — ученого, изобретателя робота.
Все это стало началом бума так называемых «суперроботов» в конце 1960-х — 1970-х годах. В этих сериалах (и манга, и телевизионных) главные герои, обычно мужчины, управляют гигантскими машинами. Такие манга, как «Мазингер Зет» (1972–1974), «Геттер Робо» (1974–1975) и другие, нашли формулу успеха. Люди в этих произведениях добросердечны, но часто бессильны без своих роботов. А роботы, хотя и являются источниками великой силы, сами по себе бесполезны без управляющих ими людей. Эти новые легенды напоминали мифологию американских супергероев, но отличались от нее: связав обычных, но добрых людей с мощными, но аморальными технологиями, «Суперроботы» создали веру в фундаментальную успешность человеческого развития даже перед лицом непреодолимых трудностей. Эти сериалы также предсказывали будущее, в котором технологии должны были встать на сторону добра. В первые десятилетия после Второй мировой войны этот посыл был не просто симпатичен людям, а необходим[148].
Сегодня фанаты и специалисты называют этих роботов меха, сокращенно от английского mechanism. Меха-аниме, манга и игровые фильмы стали таким же многообразным и популярным жанром, как и кайдзю. Они также претерпели множество изменений в последующие десятилетия. В 1979 году эпический мультсериал «Кидо сэнси Гандам» («Мобильный воин Гандам») зародил поджанр «настоящих роботов». Вместо того чтобы стать технологическим эквивалентом супергероев, роботы (многие называются Гандамы) стали просто оружием войны, таким как танки или реактивные самолеты. Их пилоты и связанные с ними военные подводили человеческую, нравственную основу под сражения роботов. Опираясь на реалии холодной войны, франшиза «Гандам» включала в себя не только отдельных героев и злодеев, но и целые цивилизации с конфликтующими философиями, которые вели войну, используя свои продвинутые машины. Этот новый поджанр доминировал в японской научной фантастике в 1980-х годах и до сих пор остается очень значимым.
Общая социальная неудовлетворенность, последовавшая за экономическим крахом Японии в 1990 году, породила еще один поджанр историй меха в популярных медиа. Этот сдвиг начался в 1995 году с неоднозначного телевизионного хита «Евангелион» (Синсэйки Евангелион), который по количеству крови и психологических страданий, а также философской глубине сюжета превосходил большинство предыдущих популярных аниме. Сочетая юнгианскую философию, христианские религиозные образы и акцент на психологии подростков, вынужденных участвовать в войне, сериал изображает мир технологий, вышедших из-под контроля из-за человеческой жадности и неспособности договориться. Роботы в этом мире стали биологическими чудовищами, метафорически подчеркивая проблемы общества — но не предлагая решений. Отражая в целом неопределенность нового статуса Японии и мира после холодной войны, «Евангелион» задал тон другим последующим работам о «психологических роботах». Подобно тому как кайдзю отражал тревогу, связанную с противостоянием силам природы, неподвластным человеческому контролю, механическая фантастика «психологических роботов» рассказывает о крушении мечты о прекрасном высокотехнологичном будущем, впервые реализованной в «суперроботах».
Не будет преувеличением называть мифами как кайдзю, так и меха-фантастику. Годзилла, «Тэцуван Атом» и их потомки оказывают огромное влияние на японскую культуру и общество. Несколько поколений выросли на историях о гигантских монстрах и роботах, сражающихся за будущее человечества. Хотя этим новым мифологическим персонажам не поклоняются, они действительно фокусируются на надеждах, страхах и мечтах людей как в Японии, так и за ее пределами. Эти истории также отражают то, как японское общество быстро адаптировалось к изменениям современного мира. Они предлагают новый для современной Японии фольклор, явно вымышленный и вместе с тем эмоционально резонансный.