осподина Маруяма производила как раз обратное: скрываясь под маской подшколы чжусианства с его защитой режима, или учение [Огю] Сорай, по сути своей оно двигалось в направлении самого крайнего радикализма и действенного нигилизма. Его «интуиция» должна пониматься не в смысле интуиции обычного познания, но как движущая сила творения и действия, входящая в Великий Предел (Абсолют); другой взгляд состоит в том, что единство знания и действия, считающееся основным принципом воинской деятельности, передаёт наиопаснейшие сведения, таящиеся в отношениях познания и действия.
Однако, если сейчас оглядываться на учение Ван Янмина, то с каких позиций? Между революционными принципами, столь преувеличиваемыми с недавнего времени, и провалом революционной деятельности, не следовавшей им, между современной политикой и обществом, политическими понятиями и поступками просматривается некая чёрная бездна. В настоящее время мы обмануты штопанным «миром», прикрывающим эту пучину, и многие предсказывают, что скоро она снова и в ещё более страшном виде откроется внутри человеческого духа. В этом — разрыв между пониманием и действием, начало амбивалентных отношений взаимозапутанности и взаимоотчужденности понимания и действия, противостояние неэффективности и эффективности в политике, загнанной в даль неэффективных политических понятий, даль, представляющуюся Млечным путём; с нашей стороны предельно скучные уловки ненужных понятий реальной политики накладываются на компромиссы, и, если дело хоть раз доходит до рассмотрения духовной проблемы, люди не могут не столкнуться лицом к лицу с той самой бездной, лежащей между двумя основными моментами, от которой темнеет в глазах.
Приведём один из ближайших примеров: окончание движения Дзэнгакурэн[140] немедленно привело его на грань теоретического краха по причине чисто физической — усиления полицейских сил. В основе мировоззрения Дзэнгакурэн и так называемых «новых ультралевых» скрывается, как считают, согласованность понимания и действия, этого ванъянминовского единства знания и действия, и именно от этого, как представляется, побледневшие институтские профессора, выступавшие в роли «понимающих», перепугались не на шутку и теперь, после того, как не смогли не примириться с «фимиамовыми» демонстрациями молодёжи, регулировавшимися полицией, стремятся лишь сохранить за собой свои различия в понимании.
Однако, поскольку именно новые ультралевые должны были подчёркивать то, что понимание, не проявившееся в действии, ничего из себя не представляет, успешное соперничество в форме понимания, не проявившегося в действии, походило больше на парад борцов сумо на ринге перед своими противниками. Когда встречаешься с этим противоречием, активный нигилизм масштабов их действия теряется: ведь они не могут не впасть в пассивный оптимизм. В надежде и ожидании революционного момента, просто ожидая, проводя тщательную подготовку к этому моменту, терпеливо идя на всевозможные компромиссы, небесный оптимизм, готовый хладнокровно проглотить любой противоречивый компромисс в дискуссиях о направлениях, уже полностью потерял всякую связь с «единством знания и действия». В этот момент и новые ультралевые принимают точку зрения, полностью совпадающую с точкой зрения политиков общественной системы, столь ненавидимой ими.
Разумеется, в столь трудное положение их поставило не одно лишь физическое принуждение силами полиции. Одним из факторов представляется проблема их внутренней сущности, а также отражающаяся в ней проблема социального положения масс. Имея дело с этим феноменом масс, они сопротивлялись положению о согласованности понимания и действия, что уже являлось логическим парадоксом; чтобы вовлечь социальные массы необходимо было остановить внимание на том факте, что «именно массовый социум все причины своего существования полагает в расхождении между пониманием и действием». Именно антиванъянминовская форма мышления являлась самым широким фундаментом для создания массового социума в мирную эпоху. Причина в том, что массовый социум не требует движения в соответствии с чувством разумного, но пытается перемещаться в соответствии с собственными физическими законами.
То, что принцип главенства понимания не может не подпасть под влияние физических законов, представляется довольно забавным. Социальное положение масс не есть, как опасаются некоторые люди, неуклонное увеличение состояния опошления культуры. Если им предоставить больше свободного времени, естественно, у них возникнут потребности в более высоких, более изысканных умственных удовольствиях, возрастёт «жажда познания». Для этих целей подготавливаются всевозможные роскошные искусства (подделки) и развлечения; с одной стороны общая тенденция информационного общества состоит в удовлетворении этих потребностей. Новости в изобилии, философия в изобилии, нет недостатка в удовлетворении «желания знать». В настоящее время люди, отвечающие «да» на вопрос «любите ли вы спорт?» в большинстве случаев имеют в виду «смотреть на спортивные состязания». Фраза «мне нравится бейсбол» значит, прежде всего, «смотреть на игру в бейсбол», а не «играть в бейсбол». Приоритет познания в такого рода массовом обществе, а также тенденция к требованиям удовлетворять аморальное, ничем не ограниченное любопытство не указывают ни на что определённое.
Главенство понимания само по себе нейтрально. Оно превосходит мораль и лежит вне этики. Однако, то, что нейтрально, что вне этики, естественно, не отдаёт себя действию; действие, даже не желаемое, требует этической определённости и отказа от нейтралитета. Психология отвержения этого и, соответственно, отказа от действия вовлекает в порочный круг, приводя к психологическому состоянию вечной боязни действия от неприятия его. Такой порочный круг функционирует автоматически, а его движение формирует физические законы. Поскольку здесь отчуждение понимания от действия запланировано заранее, естественно, что от философии единство знания и действия уклонялись с самого начала. Политическое действие богатого массового общества, при гарантировании того, что индивидуумам не будет нанесено никакого урона, готово идти на маленькие, очень маленькие авантюры ради удовлетворения своей позёрской совести. Лёгкие, как тонкие специи, и мимолётные, как запах мяты, антиобщественные эмоции приобретают основной оттенок всё расширяющегося среднего слоя.
«Рассудок» уже не нужен. «Рассудок» скрипит, как неудачная мебель, царапающая стены при переноске, вызывает к тому же ностальгические ассоциации и вообще — слишком «субъективна». Воспоминания не нужны. Что такое история и традиции для эпохи потребительской экономики? Что угодно можно выбросить, попользовавшись; остаётся лишь антиквариат, необходимый для того, чтобы гордиться собственной образованностью. Для этого правительство весьма проницательно охраняет культурные ценности, а культура превращается в ни с чем не сравнимую по безопасности вещь. Бесчисленные непостижимые моменты становятся необходимыми для развлекательных ребусов при убивании времени. Но ни в коем случае не следует пытаться связать познание с действием. Если только не пробуждать подобных попыток, в нашем распоряжении окажутся предметы культуры и всевозможные новые товары, делающие жизнь столь комфортной, и не надо будет под воздействием несвободных мыслей делать ручные бомбы и тому подобное. Нигилизм оказывается ненужным.
Ранее я говорил, что действие, непосредственно сталкивающееся со смертью, воспитывает нигилизм. Поскольку в эпоху распространённости учения Ван Янмина слово «нигилизм» не было известно, в школе Тюсая, основателем которой был Осио Хэйхатиро (Тюсай), подчёркивалась, в частности, категория «возвращения к Великой Пустоте» (ки-тайкё).
Ки-тайкё буквально означает «вернуться к Великой Пустоте», но в понимании Осио тайкё была именно источником возникновения всех вещей, последним разделителем добра и зла посредством разума; он подчёркивал, что действия людей, достигших этого состояния, возвращаются именно к той справедливости, которая превосходит рождение и смерть. Приводя одну из притч, он говорил, что, если, к примеру, разбить кувшин, то та пустота, что содержалась в нём, как бы вернётся к Великой Пустоте. Если представить себе человека таким сосудом, то пустота, в нём содержащаяся — иными словами, облечённая плотью мысль, — устремляясь к совершенному разуму, истинной Великой Пустоте, разбивает кувшин (тело) и мгновенно возвращается к вечнопребывающей тайкё.
Эта тайкё, как было сказано ранее, осмысливается, как апогей разума; говоря же современными категориями, её можно также определить в качестве первоосновы действенного нигилизма. На схожесть тайкё с буддийской категорией пустоты шутливо указывается в повести Мори Огай[141] «Осио Хэйхатиро». Сравнивай «пустоту» в буддизме с ваньянминовской тайкё, видим, что пустота, растворяющая в нирване всю множественность вещей, и тайкё, являющаяся источником действия, как материнское тело, производящее всё сущее, на первый взгляд противостоят друг другу, однако в учении буддизма Махаяны, где говорится о необходимости действий для спасения от заблуждений, вызываемых фактом рождения в мир, когда достигают просветления, а затем снова возвращаются к этой жизни, неясно зашифрована связь буддийской категории пустоты и тайкё из учения Ван Янмина. Самосожжение монаха во Вьетнаме, совершённое в знак протеста, объяснимо с точки зрения учения буддизма Махаяны, но может также быть рассмотрено, как действие в соответствии с положениями учения Ван Янмина.
Весьма лаконично учение Ван Янмина излагается в старой работе доктора Иноуэ Тэцудзиро[142] «Суть и сущность философии Ван Янмина». В общем виде в ней говорится следующее. Философ минской эпохи Ван Янмин появился, как реакция на философию Чжуси; последняя строилась на происхождении из двух источников, в противоположность чему было выдвинуто положение о происхождении из одного источника, воспринято мировоззрение Лу Сяншан, к которому добавили тенденцию свободы, или — равенства, и вот появилась философия Ван Янмина. Некоторые теоретические столпы системы