Японские пятистишия. Капля росы — страница 3 из 7


Далёко от всех,

В ущелье меж горных скал,

Один, совсем один,

Незрим для взоров людских,

Предамся тоскующей думе.

На летнем лугу,

Раздвигая густые травы,

Блуждает олень,

И беззвучно, безмолвно

Сыплются капли росы.

Пришлось разлучиться нам,

Но образ ее нигде, никогда

Я позабыть не смогу.

Она оставила мне луну

Стражем воспоминаний.

Предрассветный месяц

Растревожил память о разлуке,

Я не мог решиться!

Так уходит, покоряясь ветру,

Облако на утренней заре.

Она не пришла,

А уж в голосе ветра

Слышится ночь.

Как грустно вторят ему

Крики пролетных гусей!

Не обещалась она,

Но думал я, вдруг придет.

Так долго я ждал.

О, если б всю ночь не смеркалось

От белого света до белого света!

«Несчастный!» — шепнешь ли ты?

Когда бы могло состраданье

Проснуться в сердце твоем!

Незнатен я, но различий

Не знает тоска любви.

Я знаю себя.

Что ты виною всему,

Не думаю я.

Лицо выражает укор,

Но влажен рукав от слез.

Меня покидаешь…

Напрасно сетовать мне,

Ведь было же время,

Когда ты не знала меня,

Когда я тебя не знал.

РАЗНЫЕ ПЕСНИ


Когда я посетил Митиноку,[29]то увидел высокий могильный холм посреди поля. Спросил я, кто покоится здесь. Мне ответствовали: «Это могила некоего тюдзё», — «Но какого именно тюдзё?» — «Санэката-асон», — поведали мне. Стояла зима, смутно белела занесенная инеем трава сусуки, и я помыслил с печалью:

Нетленное имя!

Вот все, что ты на земле

Сберег и оставил.

Сухие стебли травы —

Единственный памятный дар.[30]

Песня разлуки, сложенная по случаю отъезда одного из моих друзей в край Митиноку

Если вдаль ты уедешь,

Я буду глядеть с тоской,

Даже луну ожидая,

Туда, в сторону Адзума,[31]

На вечернее темное небо.

Сочинено мною, когда на горе Коя[32] слагали стихи на тему: «Голос воды глубокой ночью»

Заблудились звуки.

Лишь буря шумела в окне,

Но умолк ее голос.

О том, что сгущается ночь,

Поведал ропот воды.

Стихи, сложенные мною, когда я посетил край Адзума

Разве подумать я мог,

Что вновь через эти горы

Пойду на старости лет?

Вершины жизни моей —

Сая-но Накаяма.[33]

Порою заметишь вдруг:

Пыль затемнила зеркало,

Сиявшее чистотой.

Вот он, открылся глазам —

Образ нашего мира!

Непрочен наш мир.

И я из той же породы

Вишневых цветов.

Все на ветру облетают.

Скрыться… Бежать… Но куда?

Меркнет мой свет.

Заполнила думы

Старость моя.

А там, вдалеке, луна

Уже идет на закат.

Возле заглохшего поля

На одиноком дереве

Слышен в сумерках голос:

Голубь друзей зовет.

Мрачный, зловещий вечер.

Когда я шел в край Адзума, чтобы предаться делам подвижничества, я сложил стихи при виде горы Фудзи

Стелется по ветру

Дым над вершиной Фудзи,

В небо уносится

И пропадает бесследно,

Словно кажет мне путь.

Не помечая тропы,

Все глубже и глубже в горы

Буду я уходить.

Но есть ли на свете место,

Где горьких вестей не услышу?

Когда бы в горном селе

Друг у меня нашелся,

Презревший суетный мир!

Поговорить бы о прошлом,

Столь бедственно прожитом!


СТИХИ О НЫНЕШНИХ ВРЕМЕНАХ


Даже постигнув суть

Этого бренного мира,

Все же невольно вздохнешь:

Где они, мудрые люди?

Ныне нигде их нет.

Судишь других:

То хорошо, это худо…

Вспомни меж тем,

Много ли в нашем мире

Знаешь ты о самом себе.

«Так я и ждал беды!» —

Человек в мгновение ока

Упал на самое дно.

Сколько глубоких ямин

Уготовил для нас этот мир!

Не знает покоя!

Поистине мир в наши дни

Будто утлая лодка:

И по волнам не плывет,

И от берега отдалился.

Что же мне делать?

Жить, как бывало, в миру?

Но даже его покинув,

Все же я думой томлюсь!

О, как ты печален, наш мир!

Сложил стихи о «прозрении истинного сердца»[34]

Рассеялся мрак.

На небосводе сердца

Воссияла луна.

К западным склонам гор

Она все ближе, ближе…


ФУДЗИВАРА-НО САДАИЭ



Аромат расцветающей сливы

Льют влажные от слез рукава.

И, сквозь кровлю сочась,

Лунный свет так горит на них,

Словно спорит с благоуханьем.

Небо снежило.

Изнемогли в дороге

Дикие гуси.

И вот улетают… На крылья

Сыплется дождь весенний.

Как-то само собой

Сердце мое потянулось

К зубцам дальних гор…

Впервые в этом году

Светит трехдневный месяц.

Гора Хацусэ!

Луна, к закату склоняясь,

Брезжит едва-едва.

Сквозь дымку смутно сочатся

Звуки колокола вдали…

Я видел, они расцвели,

Ветки вишневых деревьев,

Но в сумраке еле сквозят, —

Благоуханная дымка

На вечереющем небе.

Где он, ветер

Цвета вишневых лепестков?

Скрылся бесследно.

А скажут: «Земля как в снегу.

Есть еще чем любоваться!»

Тайные мысли мои

Кому я оставлю в наследство,

Чьим открою глазам?

Сердце мое переполнил

Этот весенний рассвет.

Яшмовое копье —

Дорога теперь безлюдна.

Долго я жду вестей,

Так же долго, как льются

Дожди пятой луны.

В сумерках вечера

Кого, улетевшего облаком,

Ветер привеял?

Что разбудил он в памяти

Ароматом цветов померанца?

Вновь засияло

В разрывах туч грозовых

Вечернее солнце.

На эту сторону гор

Белые цапли летят.

В горном селении

Цикад неумолчный хор

Звучит по-осеннему,

Облетают среди тумана

Листья с самых нижних ветвей.

Где прежние наши цветы,

Ветви окрестных деревьев

Под студеным дождем?

Но, ветер осенней поры,

Меняешься ты сильнее!

Циновка так холодна!

В одинокую ночь ожиданья

Ветер осени леденит.

Луной прикрылась, как рукавом,

Девушка с берега Удзи.[35]

Мне так хотелось забыть,

Что осень уже наступила…

Но этот лунный свет!

Но, на печаль мою, где-то

Стучат и стучат вальки!

Остановить коня,

Рукава отряхнуть бы…

Приюта нигде не найдешь.

На всей равнине Сано

Снежный ветреный вечер.

Сказала: «Уже рассвет!»

Покинув меня, исчезла.

Не отыщешь следа.

Считанные мгновенья

Гостит на заре белый снег.

Еще усилил тоску

Этот уныло-тягучий

Вихря вечернего шум.

Зачем обычай придуман —

В сумерках встречи ждать?

Какой осенний вид

У твоей поблекшей любви!

Печаль меня убьет.

Так в роще сметает вихрь

Каплю белой росы.

Идет от другого домой

И, чтобы скрасить дорогу,

Наверно, глядит на тебя.

Луна ожиданья ночного,