На секунду на всем мостике воцаряется звенящая тишина.
А потом возвращается хаос, но на этот раз вместо драк и криков это хаос воплей радости. Некоторые люди кидаются вперед, раскинув руки. Им и до окна-то не достать, но они тянутся, будто думают, что прикосновение сделает планету более реальной. Корабельщики торопливо выступают вперед, создавая защитный барьер перед панелью управления.
Шелби добивается, чтобы все подходили по очереди, и иногда приходится применять силу, чтобы обеспечить движение — тех, кто слишком надолго застревает у окна, хватают за руки и выводят.
Не все радуются. Виктрия смотрит на планету только секунду, потом заливается слезами и убегает. Другая женщина вытаскивает из кармана бледно-зеленый квадратик пластыря и клеит на внутреннюю сторону запястья, поверх набухших темно-синих вен. Наркотик попадает в кровь, и взгляд ее тут же теряет осмысленность. Некоторые переговариваются, бросая на нас с корабельщиками подозрительные, недобрые взгляды. Они помнят фальшивые звезды Старейшины; неужели им в самом деле пришло в голову, что я состряпал фальшивую планету? Может, они просто не хотят верить, что вне корабля вообще что-то есть.
Барти уходит одним из последних.
— Завтра мы будем там? — спрашивает он, глядя на планету.
— Да.
Он качает головой, и с каждым медленным поворотом я вижу, как недоверие в его взгляде сменяется надеждой. Он был воспитан со знанием, что корабль приземлится, когда он будет стариком; потом ему сказали, что он никогда не увидит планеты. Если бы она не светилась сейчас прямо У него перед глазами, он бы до сих пор не верил.
Барти сжимает кулаки, потом разжимает.
— Когда мы приземлимся… кто будет командиром?
— Я… что?
— Главным по-прежнему будешь ты или им станет один из тех, кто заморожен на криоуровне?
Неожиданный вопрос. Никто еще не думал, что будет после собственно приземления… даже я сам.
— Я… э-э-э… я не знаю. Нет… я буду главным. По-прежнему.
Барти поднимает бровь.
— Но управлять колонией — это не то же, что управлять кораблем, — говорит он. — Может получиться, что там понадобится другой командир.
Я совсем теряюсь.
— В каком смысле?
— Я хочу, чтобы ты подумал… хорошенько подумал, — медленно произносит Барти, избегая встречаться со мной взглядом, — тот ли ты лидер, который понадобится людям на планете. Тот ли ты человек, который всем нам нужен.
— Конечно!
— Почему?
Это должен быть такой простой вопрос, но выясняется, что ответа у меня нет.
Лучшее, что приходит мне в голову, — то, что я родился, чтобы стать их лидером. Но этого недостаточно. Эми достаточно выучила меня истории, чтобы мне стало ясно: наследные принцы не всегда оказывались теми, кто нужен королевству.
Я хотел бы сказать, что больше кандидатов на роль командира нет.
Но это не так. Вон Барти стоит прямо передо мной.
54. Эми
Я игнорирую общий вызов, в котором Старший просит всех подняться на уровень хранителей. Он определенно не имел в виду и меня тоже. Трудно представить себе что-то опаснее, чем запихнуть меня в одно тесное помещение со всеми жителями корабля. Вместо этого я провожу свободный час, прижавшись лицом к круглому окошку шлюза и думая о том, как где-то там, куда не достать взглядом, меня ждет новая планета.
Я не шевелюсь до тех пор, пока не слышу шаги и шелест открываемой двери на другом конце Уровня.
Моя первая реакция — замереть, но потом я напоминаю себе, что мало кто имеет доступ к этому уровню, и начинаю красться к основному помещению. Дверь в генетическую лабораторию открыта.
— Эй? — зову я.
Изнутри доносятся какие-то шороха Переступаю порог. На коленях у криокамеры Ориона стоит Виктрия. Темные волосы на затылке промокли от пота, и когда она заправляет прядь за ухо, я вижу, что руки у нее трясутся. Стул, который обычно стоит рядом, валяется на полу, словно она сползла с сиденья, чтобы подобраться ближе.
— Как ты это выдерживаешь? — спрашивает она глухо.
— Что?
— Ведь у тебя родители заморожены? Как ты удерживаешься от того, чтобы их разбудить? Они ведь так близко.
Я ничего не отвечаю. Голос ее звучит как-то странно, пугающе.
— Я могла бы, — говорит она. — Могла бы прямо сейчас. Разве это сложно? Тебя ведь разморозили.
Замираю.
— В конце концов, какая разница? Мы скоро приземлимся. Я могу его разморозить.
Значит, Старший рассказал им о планете.
— Он мне нужен! — внезапно стонет Виктрия на октаву выше. — Он мне так нужен!
— Почему? — спрашиваю осторожно.
— Потому что мне страшно, черт побери, ясно? До ужаса! — кричит она.
Дрожащей рукой лезет в карман и достает квадратный зеленый медпластырь.
— Док сказал, что они опасны.
— У всех такие есть, все их используют. — Виктрия будто убаюкивает сама себя. — Просто нужно клеить только один, не больше одного.
— Где ты их взяла? — пытаюсь вызнать. Кит сказала, что весь запас украли.
Виктрия пожимает плечами, пытаясь открыть упаковку, но пластик только сминается, не отрываясь, и она его бросает. Потом садится прямо на плиточный пол, и из кармана у нее вываливается еще не меньше десятка таких же зеленых пластырей. Брови у меня взлетают, но я ничего не говорю, хоть мне и хотелось бы знать, откуда у нее так много. Не обращая никакого внимания на рассыпавшиеся пластыри, Виктрия обнимает руками колени и утыкается в них головой.
— Чего ты так боишься? — спрашиваю я, сгребая пластыри и запихивая их в карман от греха подальше.
— Она такая огромная.
— Она?
— Планета.
У меня екает сердце. Старший показал им планету? Почему же он мне не сказал о своих планах? Может быть, я бы даже рискнула прийти в Большой зал вместе со всеми, если бы знала, что смогу наконец на нее посмотреть. Или… он мог бы показать ее мне раньше всех.
— Она красивая, — добавляет Виктрия и окидывает меня взглядом, задерживаясь на рыжих волосах. — Но очень странная. Чужая.
— Тебе понравится на новой планете.
— Откуда ты знаешь?
— Ну… там не будет стен.
— Но мне нравятся стены, — шепчет Виктрия.
Значит… для нее металл — не клетка, из-за которой вся жизнь проходит в приступе клаустрофобии. Нет, для нее стены — это уютный дом. А вот внешний мир — огромный, бесконечный мир — приводит ее в ужас.
— Орион говорил: неизвестно, что там, внизу. Там может быть что угодно.
— Результаты проб и тестов показывают, что планета пригодна для жизни, — начинаю я, но Виктрия меня обрывает. Она снова падает на колени и наклоняется вперед, глядя на меня с паникой во взгляде.
— Орион показывал мне разные запретные вещи. На Сол-Земле были динозавры. Чудовища, которые могут съесть человека. Звери огромных размеров. Пропасти, вулканы, смерчи, землетрясения…
— Крокодилы, бегемоты, обезьяны, кашалоты, — напеваю я с улыбкой, но Виктрия только трагически кивает, для нее это тоже «чудовища».
Она так часто гладит живот, что начинает напоминать пузатого медного Будду в китайском ресторанчике, куда Джейсон водил меня на первое свидание, еще до того, как я вообще узнала о существовании «Годспида».
— Не могу дышать, не могу дышать, — повторяет Виктрия, судорожно прижимая руку к груди.
— Давай-ка посадим тебя на стул, — говорю я предлагая руку, но она качает головой так резко, что все туловище по инерции поворачивайся, и отстраняется от меня. Ее стиснутые руки дрожат, по лицу и шее катятся бисеринки пота. Она качается вперед-назад, изо всех сил прижимая ноги к груди и пытаясь вдохнуть.
— Я умираю, умираю! — хрипит Виктрия.
— Ничего подобного, — настаиваю я, стараясь оставаться спокойной. — У тебя просто паническая атака. Виктрия, тебе надо успокоиться. Ребенок…
— О звезды, ребенок! — вскрикивает Виктрия, начиная раскачиваться еще быстрее. — Я не могу рожать! Не здесь! Не там! — она с хрипом пытается втянуть воздух.
— Виктрия. Виктрия! Успокойся, пожалуйста, успокойся. Скажи, что случилось? — в отчаянии спрашиваю я. — Чего ты так боишься?
Но в ответ доносится лишь бессвязное лопотание, в котором слышатся «смерть», «Орион», «планета» и «нет».
Вынимаю из кармана один из пластырей — это оказывается тот самый, который она пыталась открыть. Под оберткой чувствуется необычная мягкость, но он настолько тоненький, что трудно поверить, будто этим кусочком пластика можно вырубить человека. А тремя — убить. Открываю его и приклеиваю ей на ладонь.
Она перестает качаться. Руки расслабляются, ноги вытягиваются вперед.
— Все нормально? — спрашиваю тихо.
Виктрия моргает.
— Ну-ка, — говорю я, вставая, тяну ее за руку и она поднимается. Плечи у нее сгорблены, в глазах — пустота. Спутанные влажные волосы липнут к лицу. Убираю пряди со лба и заправляю за левое ухо, туда, где вай-ком. Она не вздрагивает от моего прикосновения — кажется, даже не замечает его.
— Виктрия? — зову я. И снова, громче: — Виктрия?
Она хлопает глазами.
Я веду ее к лифту.
В фойе Больницы шумно как никогда. Две замученные медсестры пытаются успокоить толпу людей, которые настырно проталкиваются вперед, а ассистенты Дока мечутся от пациента к пациенту. Какой-то мужчина неподалеку от меня так вцепился в подлокотники металлического кресла, что погнул их.
— Что со всеми такое? — спрашиваю я у проносящейся мимо Кит. — Где-то случилось несчастье?
Она качает головой.
Док с другого конца фойе замечает Виктрию и направляется к нам, раздавая по зеленому пластырю всем подряд пациентам, которые тянутся к нему, словно молят о чуде.
— Что происходит? Это из-за сегодняшнего бунта?
Док качает головой.
— Старший не думает. Он никогда не думает, прежде чем действовать. Нельзя давать им все сразу. Люди этого не выдерживают.
Он отвлекается на того мужчину, что вцепился в подлокотники, достает из кармана халата бледно-зеленый пластырь и приклеивает ему на руку. Хватка тут же ослабевает, а лицо становится пустым и бессмысленным.