– Пустяки, – сказала та, – на меня никто даже не взглянет – я похоронила Люка без штанов.
Вас всегда интересуют другие – Люк будет без штанов, а потому все будут смотреть на него.
Американца интересуют другие. Баула интересует он сам. Баул очень себялюбив; он не думает о вас, его не волнует, что у вас есть, или что вы делаете. Его совершенно не интересует ваша биография. Он живет на этой Земле так, будто он один на свете. Конечно, вокруг него огромный простор – потому что он живет так, будто он один на свете. И он ходит по этой Земле, не заботясь о чужих мнениях, живет своей жизнью, занимается своими делами и создает свое бытие. Конечно, он счастлив как ребенок! Его счастье очень просто, сущностно, фундаментально – как счастье ребенка.
Вы когда-нибудь смотрели на ребенка? Он просто бегает, кричит, танцует, и все это безо всякой причины – ведь у него ничего нет. Если вы его спросите: «Чему ты так радуешься?» – он не сможет вам ответить. Он просто не поймет вопроса и удивится. Разве нужно, чтобы у счастья была причина? Его удивит, что вам нужны какие-то причины, какие-то «почему». Он пожмет плечами и пойдет дальше – и будет продолжать петь и танцевать. У ребенка ничего нет. Он еще не премьер-министр, не президент Соединенных Штатов, не Рокфеллер. У него ничего нет – кроме, может быть, нескольких ракушек или камешков, которые он собрал на берегу моря.
То же самое есть и у баула: несколько раковин и камешков – из камешков и раковин они делают малу, и они носят ее с собой; небольшой инструмент, чтобы петь песни, и колокольчики, чтобы звонить своему внутреннему богу. У него есть эктара, инструмент с одной струной – струна только одна, потому что одной достаточно; и дугги, маленький барабан. Вот и все.
Баул спит спокойно, его не тревожит мир. Он живет и действует, не заботясь о мире. Его бог всегда внутри него, поэтому, где бы он ни был, его алтарь с ним. Баул никогда не ходит в храм – и не потому, что он противник храмов. Он пришел в настоящий храм, и теперь ему не нужно никуда идти. Он поклоняется, он молится, он любит. Но его любовь, его молитва, его поклонение обращены к сущностной реальности, которая есть он сам.
Жизнь баула не кончается с концом его жизни; жизнь американца кончается вместе с жизнью. Когда кончится тело, кончится и американец. Поэтому американец очень боится смерти. Из страха смерти американец пытается продлить жизнь, иногда доходя в этом стремлении до полного абсурда. Сейчас многие американцы живут как «овощи», как растения, в больницах, в приютах для умалишенных. Они не живут; они давно умерли. Но врачам при помощи лекарств и современного оборудования удается поддерживать в них жизнь. Кое-как, но они продолжают существовать.
Американцу умирать очень страшно: если он умрет, он умрет навсегда, ничто от него не останется жить – потому что американец знает только тело, ничего больше. Если вы знаете только тело, вы будете очень бедны.
Во-первых, вы будете бояться смерти – а тот, кто боится смерти, боится жить, потому что жизнь и смерть очень близки; и если вы боитесь умереть, вы будете бояться жить. Именно жизнь приносит смерть; вы не сможете жить тотально. Если за смертью ничего нет, если таково ваше понимание, тогда ваша жизнь будет спешкой и гонкой. Смерть подходит ближе; вы не можете быть терпеливым. Отсюда американская мания скорости: все должно делаться быстро, потому что смерть подходит ближе. Постарайтесь успеть как можно больше, пока вы живы. Постарайтесь затолкать в свое существо как можно больше опыта, пока вы живы, – потому что, когда вы умрете, умрет все.
Это создает глубокое ощущение бессмысленности – и, естественно, тревогу, борьбу, агонию, боль. Если нет ничего, что будет жить после тела, – тогда все, что бы вы ни делали, не может быть глубоко. Тогда все, что бы вы ни делали, не способно удовлетворить вас. Если в конце смерть и ничто не остается жить, значит, в жизни не может быть никакого смысла и никакой важности. Тогда все это – «сказка дурака, где много шума и страстей, но смысла нет».
Баул знает, что он в теле, но он не тело. Он любит тело как свое жилище, как свой дом. Он не против тела – глупо быть против собственного дома; но он и не материалист. Он земной, но не приземленный. Он реалист, но не материалист. Он знает, что в смерти ничто не умирает. Смерть приходит, но жизнь продолжается.
Я слышал…
Похоронная служба кончилась, и Дезмонд, распорядитель похорон, оказался рядом с пожилым джентльменом.
– Вы родственник усопшего? – спросил Дезмонд.
– Да, – ответил пожилой джентльмен.
– Простите, а можно поинтересоваться, сколько вам лет?
– Девяносто четыре.
– Гм, – сказал Дезмонд, – тогда, может, вам уже не стоит возвращаться домой?..
Все представление о жизни сводится к телесной жизни: если вам девяносто четыре года… значит, пора! Вряд ли вам стоит ехать домой, лучше умереть сразу. Какой смысл ехать домой? – все равно скоро возвращаться. Это бессмысленно…
Если смерть – единственная реальность, какая разница, сколько вам лет, девяносто четыре или двадцать четыре? Разница только в нескольких годах. Тогда очень молодой человек начинает чувствовать себя очень старым. Если вы воспринимаете это тело как единственную возможность жизни – единственно возможную жизнь, – какой вообще может быть смысл? Зачем тащить его дальше? Зачем продолжаться?
Камю говорил, что единственная и основная метафизическая проблема человека – тяга к самоубийству. Я согласен с ним. Если тело – единственная реальность и внутри вас нет ничего, выходящего за пределы тела, тогда, конечно, это самый важный вопрос для размышлений, созерцания, медитации. Почему не совершить самоубийство? Зачем дожидаться девяноста четырех лет? Зачем в ожидании смерти страдать от всех возможных проблем и несчастий? Если надо умереть, почему не сегодня? Зачем вставать завтра утром?
Все бессмысленно.
Так что, с одной стороны, американец всегда мчится из одного места в другое, чтобы успеть поймать новый опыт, а с другой стороны, он упускает этот опыт. Он бегает по всему миру, из одного города в другой, из одной страны в другую, из одной гостиницы в другую. Он бегает от одного гуру к другому, от одной церкви к другой, он ищет и ищет. Потому что смерть подходит к нему все ближе. С одной стороны – постоянная, сумасшедшая гонка, с другой – глубокое ощущение, что все бесполезно, что смерть положит конец всему. Жили вы в богатстве или в бедности, были вы умны или глупы, стали вы героем и любовником или все упустили, – по большому счету, какая разница? В конце будет смерть, а она уравнивает всех: мудрых и глупых, святых и грешников, просветленных и глупцов, – все они возвращаются в землю и исчезают.
Какой тогда во всем этом смысл? Будете вы Буддой, Иисусом или Иудой – какая разница? Иисус умирает на кресте, Иуда совершает самоубийство на следующий день – и оба исчезают в земле.
С одной стороны – страх упустить то, чего смогут достичь другие, с другой стороны – глубокая безысходность, ощущение, что даже если вы что-то получите, то не получите ничего. Даже если вы к чему-то придете, то не придете ни к чему. Смерть разрушит все.
Баул живет в теле, любит тело, празднует тело, но он – не тело. Он знает сущностного человека, адхар мануша. Он знает о себе что-то, что будет жить после всех смертей. Он знает, что в нем есть что-что, что вечно и не может быть разрушено временем. Он чувствует это в медитации, в любви, в молитве. Он нашел это чувство внутри своего существа. Он не боится. Ему не страшно умирать, потому что он знает, что такое жизнь. И он не гонится за счастьем, потому что знает, что бог посылает ему миллионы возможностей; нужно только позволить.
Видите эти деревья? Они растут из земли, их корни в земле. Они никуда не могут пойти, но все же они счастливы. Разумеется, они не могут гнаться за счастьем; они не могут пуститься в поиски счастья. Их корни в земле, они не могут сдвинуться с места, – но разве вы не видите их счастья? Разве вы не видите их радости, когда идет дождь; их глубокой удовлетворенности, когда дует ветер? Разве вы не чувствуете их танца?
Сейчас исследователи говорят, что, когда приходит садовник, который любит дерево, дерево счастливо и радуется. Если вы любите дерево, оно радуется вам, как будто к нему пришел лучший друг. Есть научные инструменты, которые улавливают, счастливо дерево или нет. Оно вибрирует в особом ритме. Когда приходит враг – дровосек, плотник, – дерево пугается, дрожит. А когда вы рубите дерево… сейчас ученые говорят, что, когда вы рубите дерево, другие деревья плачут. И так не только с деревьями: если вы убьете птицу, все деревья заплачут – невидимыми слезами, – и распространится глубокая боль, ощущение агонии. Но их корни в земле; они никуда не ходят. И все же жизнь приходит к ним.
Это понимание баула: не нужно никуда идти. Даже если вы сидите под деревом, как это было с Буддой… Бог сам пришел к нему. Он никуда не пытался прийти – он просто сидел под деревом.
Все случается само – вы только создаете способность; все приходит само – вы только позволяете. Жизнь готова случиться с вами. Вы создаете множество препятствий, и величайшее препятствие, которое вы можете создать, – это погоня. Из-за этой погони и суеты жизнь, когда она приходит и стучится в ваши двери, никогда не может вас застать. Вас никогда нет дома. Когда жизнь пришла к вам, вы уже куда-то делись. Вы были в Катманду; когда жизнь пришла в Катманду, вы уже в Гоа. Когда вы в Гоа, и жизнь наконец добирается до Гоа, вы уже в Пуне. А пока жизнь доберется до Пуны, вы будете уже в Филадельфии. Так вы гоняетесь и гоняетесь за жизнью, а она гоняется за вами, и вы не можете друг друга поймать.
Будьте… просто будьте, и ждите, и имейте терпение.
Второй вопрос:
Ошо, до того как прийти к тебе, я практиковал буддийскую медитацию, которая называется «майтри бхавана». Она начинается с того, что человек говорит себе: «Пусть мне будет хорошо, пусть я буду счастлив, пусть я буду свободен от вражды, пусть я буду свободен от злой воли». Когда устанавливается хорошее состояние, произведенное этими мыслями, начинается следующая фаза медитации: распространить эти мысли на других – сначала на тех людей, которых ты любишь, и передать им это хорошее чувство; потом пожелать то же самое людям, которых любишь меньше; и наконец – почувствовать сострадание даже к тем, кого ненавидишь.