Но гроза не прекращалась до самого рассвета. Лишь с первыми лучами солнца дождь иссяк, а тучи рассеялись, явив пронзительно-чистое, умытое небо. Потемневшие скалы вокруг всё ещё плакали тонкими ручейками, вода журчала, под ногами хлюпало.
Ярга почувствовала, как дрожит от холода каждая жилка в теле.
Стоило бы снова развести костёр, хотя бы попытаться. Собрать из укромных уголков под каменистыми выступами мох посуше и веточки потоньше, чтоб занялись поскорее, иначе она простудится. Тогда точно какая-нибудь нечисть явится ещё до захода солнца.
Девушка с досадой отряхнула плащ и бросила его к мокрым вещам. Потом огляделась в поисках сухих былинок и, к своей досаде, обнаружила, что заколдованного круга действительно не стало. Она осталась без защиты и без огня.
– Происки нечистой силы, – проворчала Ярга, выжимая косу продрогшими руками.
Она прошлась вокруг, выбрала несколько маленьких кустиков, собрала волглый мох и с нехитрой вязанкой хвороста пошла обратно к месту, где прежде горел её костерок.
– Козни тёмных сил… – Она осеклась.
До слуха донеслись звуки шагов, а ещё голоса, мужские. Обычные человеческие голоса с северным выговором. Они посмеивались и приближались с другой стороны лощинки, в которой пряталась Ярга.
От страха она совершенно растерялась. Заозиралась в поисках меча, но тот оказался где-то среди вещей под плащом, поэтому Ярга так и застыла на месте, прижимая к себе грязноватые веточки и мох.
Как раз в тот самый миг, как из-за скалы прямо перед ней будто из ниоткуда появилась дюжина витязей. Чья-то дружина в дозоре, судя по одинаковым кольчугам и узорам в виде Перунова колеса на щитах. Все как на подбор, красивые и высокие, но не такие громадные силачи, как тот мужчина, что явился к её костру ночью. Его среди них не оказалось.
Витязи замерли, едва завидели застывшую пред ними мокрую девицу. Кажется, они и сами не ожидали встречи с живым человеком в этих горах, оттого и приняли её если не за нечисть, то за чародейский морок.
А потом вперёд вышел воевода, молодой витязь с густыми каштановыми волосами и короткой бородой. Он единственный не выглядел удивлённым, а, напротив, широко улыбался Ярге и глаз с неё не сводил. А ещё был пригож собою, будто явился из сказки.
Из того вида сказок, где могучий богатырь огромным топором убивает ядовитого змия и спасает девицу с золотыми волосами.
К древу он вышел уже на рассвете. Для этого пришлось подняться на самую высокую гряду, вершина которой скрывалась за облаками. Древнее колдовство, сильное и неповоротливое, творило здесь свои законы. В какой-то момент ему даже показалось, что позади он слышит грозу. Но это было попросту невозможно, ведь когда он уходил, всё указывало на то, что ночь будет сухой и ясной. Див подозревал, что местные чары попросту обманывают его, заставляя повернуть обратно.
Однако сворачивать с намеченного пути он не собирался. Беспокоился лишь за девушку: как бы не струсила. Наверняка горы вздумают морочить и её. Но чем меньше она знает, тем легче ей потом будет жить с остальными людьми, со своим царевичем в особенности.
Ничего, побоится, но не струсит, она куда отважнее, чем кажется. Пусть себе принимает всё за его глупые россказни.
На самой вершине гряды он нашёл Ясень.
Ствол его был медным и кривым, но таким толстым, что человек десять потребовалось бы, чтобы обнять его. Разлапистые ветви, усыпанные сочными листьями, со звоном покачивались в вышине. Где-то там крепко спали в своих гнёздах чудо-птицы. Вершина кроны утопала в молочной дымке. Пройди сквозь неё – и окажешься в светлом Ирии, вот боги удивятся.
Когда-то и он оборачивался рыжей белкой-мысью и бегал по стволу. Резвился в ветвях и то и дело забегал в божественные чертоги.
Но нынче удивлять богов своим появлением Диву без надобности, его привлекали корни.
У мирового Ясеня их было четыре. Каждый смотрел в свою сторону света, и каждый вгрызался в скалы на такую глубину, что достигал сумрачной Нави.
Многое пережило это дерево. И нашествие червей, которые превратились в гадких карликов, служащих владыке Велесу. И битву огненного змея, пытавшегося сжечь Ясень, с Перуновым соколом. И даже семейство говорящих бобров, которые и прогрызли однажды внизу лаз, сквозь который из Нави выбирались в Явь сёстры-лихорадки, упыри и прочая пакость.
Ясень сдюжил, выстоял, и теперь в его корнях били два ключа, а чуть в стороне высился лебяжий терем, белый и красивый, будто сахарный.
Жили в этом тереме три берегини, три родные сестры: Доля, Недоля и Судьба.
Дверь беззвучно отворилась, едва Див очутился пред Ясенем, из терема вышли все трое.
Доля, вечно юная и счастливая, знала обо всём, что было. Её глаза чернели, как бездны, а волосы цвета вороньих перьев ниспадали до самой земли. Носила она нарядный белый сарафан с кумачовыми вышивками и не брезговала золотыми серьгами и венцами из самоцветов.
Недоля была старше и печальнее первой сестры. Она ведала всё, что будет. В её русых косах блестела первая седина, а печальные глаза были выплаканы так, что не было в них ни цвета, ни выражения. Носила она чёрное платье с капюшоном и широкими клиновидными рукавами, под которыми скрывались рукава красные, как кровь.
Судьба, самая древняя из сестёр, лицом напоминала старуху, одевалась в зелёную крестьянскую рубаху до пят, седые патлы прятала под цветастый платок, а глаз у неё вовсе не было. Судьба знала обо всём, что есть.
Втроём берегини определяли всякому человеку жизненный путь в момент его рождения. Никто не знал, что руководит ими, когда они выбирают, сколько добра или худа отмерить смертному. Но с богами всё обстояло иначе. С богами даже берегини не связывались.
– Явился, – с раздражением молвила Судьба, не размыкая бескровных губ.
Она спустилась с крыльца белого терема первой и теперь брела по тропке к Ясеню. Вместо глаз на её лице красовалась гладкая кожа, но лик был обращён к Диву, будто она следила за ним.
Он изобразил глубокий поклон настолько насмешливо и нелепо, насколько это вообще возможно.
– Сударыни, здоровья вам и долгих лет. – Див облизал уста, стараясь улыбаться сдержаннее. – А я тут подарок вам принёс.
Он продемонстрировал гусли.
Доля засмеялась так звонко, что в кроне Ясеня защебетали птицы, откликаясь на её голос. Недоля, напротив, прищурилась, скривилась с горечью, а потом произнесла, скорбно растягивая слова:
– Если ты проделал такой путь, чтобы узнать, что ждёт тебя, то…
– Я вас умоляю! – Див перебил её с таким видом, будто глубоко оскорблён, и пошёл к ним навстречу. – Оставьте себе ваши пророчества! Они всё равно неточны.
– Это потому, что ты неверно толкуешь их. – Доля медленно отделилась от сестёр, чтобы обойти гостя с правой стороны. – Торопишься, не думаешь.
– Всё едино. – Див пожал плечами. Он старался не спускать с них глаз. – Знать будущее я не хочу, а прошлое – тем более. Так что, голубушки? Возьмёте гусли? Будете играть на них по очереди, когда скучно станет. Сами знаете, нет в Яви вещицы занятнее.
Эти три раскрасавицы были куда опаснее, чем нечисть в корнях Ясеня. За их плавными движениями скрывалось куда большее, нежели женская грация.
Недоля и Доля обменялись удивлёнными взглядами. Судьба же остановилась посреди тропки, покуда её сёстры продолжали плыть навстречу Диву.
– Пожалуй, возьмём, – наконец согласилась Недоля.
А Доля вдруг очутилась подле гостя и положила обе руки на гусли. При этом её лицо оказалось почти вровень с его. В её чёрных, как омуты, глазах Див увидел отблеск пламени. Доля качнула головой, зазвенев тяжёлыми серьгами. Она улыбнулась гостю так широко, что он рассмотрел все её белые зубки, острые и мелкие.
– А взамен, – он прижал гусли к груди теснее одной рукой, а другой обхватил Долю за подбородок, будто собирался поцеловать, – вы позволите мне набрать водицы.
– Водицы? – Доля отпрянула и в мгновение ока очутилась позади Недоли, прячась за плечом печальной сестры.
– Из обоих источников. – Див медленно кивнул. – Так что? По рукам?
Он как бы невзначай провёл большим пальцем по струнам. Гусли отозвались переливчатой сладостной нотой, такой, что птицы в ветвях Ясеня умолкли, заслушавшись.
Берегини вновь переглянулись, даже Судьба оборотила безглазый лик к сёстрам.
– Мы удивлены, – сказала она так, будто ни капли удивления не испытала.
Но на звук заколдованных гуслей отозвались не только птицы – в корнях Ясеня, там, где зияла чёрная трещина, что-то зашевелилось.
Две костлявые женщины с впалыми ртами и красными глазами вылезли на четвереньках, щурясь на ярком утреннем солнце. В светлое время ничто бы их не выманило, но этот звук… эти гусли… Они не могли противиться их хозяину.
Гадкие, скользкие, уродливые, две лихорадки жалобно завыли, потянули когтистые руки к Диву, моля о милости. Но он только брезгливо топнул на них ногой, а потом рыкнул, не звериным голосом, но и не человеческим. А когда лихорадки с визгом ринулись обратно в свою нору, запрокинул голову и захохотал.
Его смех рождался глубоко в груди и изливался в мир надсадным, демоническим звуком, от которого у любого бы кровь в жилах застыла.
– Спесивый, – услышал он скорбный голос Недоли.
– Самовлюблённый, – согласилась с ней Судьба.
– Негодяй, – усмехнулась Доля, а сама вновь очутилась подле Дива и рывком забрала у него гусли. – Ничего не изменилось, а значит…
Она повернулась к средней сестре.
– …Надежды нет, – медленно закончила её мысль Недоля.
Но Див их не слушал. Он уже оказался у первого источника с одной стороны Ясеня и набрал во флягу-тыкву прохладной и прозрачной, как слеза, воды. Затем двинулся вокруг древа ко второму. Вода в нём оказалась красной, как кровь, и такой же тёплой. Див набрал её в другую флягу и накрепко заткнул пробку.
Тем временем одна из сестёр, наверное, Доля, провела по струнам, и гусли снова запели. Не так трепетно, как в руках у Дива, но тоже весьма красиво.