– Нет для него надежды, – услышал он скрипучий голос Судьбы.
Див обернулся. Старуха стояла прямо перед ним.
– Потому как, пока ты надеешься на огненную птицу, ястреб уносит в когтях свою добычу, – выплюнула она с презрением.
– Туда, где тебе её никогда не достать, – подтвердила Недоля, которая обнаружилась здесь же, сидящей на ближайшем корне древа.
Разумеется, всё это могло оказаться их игрой, отчаянной попыткой насолить ему за все прежние грехи – только ленивый не кидал в него камень. Берегини бы уж точно в стороне не остались. Но что-то прозвучало в их словах, что зацепило его, отчего в груди неприятно защемило.
Он спрятал фляги за пазуху и перекинулся волком уже на бегу. Разумеется, Доля весело засмеялась вслед, но ему не было никакого дела до берегинь.
Див преодолел спуск с горы куда быстрее, чем собирался, едва шею себе не сломал несколько раз. Торопился, как мог, но уже на полпути понял, что опоздал. Скалы кругом были мокрыми, как после очень сильного ливня, в каменных карманах скопилась дождевая вода. Пахло прошедшей грозой, и от этого запаха ему сделалось тошно.
Место их ночного постоя опустело, от костра остались лишь водопелые угли. Ярушка… Его хрупкая Ярга пропала вместе со всеми их пожитками.
И Див бросился по следу, едва разобрал запахи. Неистовая злость подгоняла его.
Глава 11. Перунов день
Он сказал, что его зовут Хаук, «ястреб» на северном наречии. И он оказался не просто витязем из Каерского царства, а князем царской дружины, внучатым племянником царя Кресимира.
Так уж вышло, что именно его черёд настал выйти в дозор со своими людьми и обойти Ясеневы горы, чтобы убедиться, что кочевники в их земли носу не кажут. Он ожидал встречи с шустрыми урдинскими разведчиками или же поганой нежитью, но никак не с промокшей до нитки девицей, которая испугалась его, будто он был разбойником, а не честным воином, свято почитающим Перуна.
Хаук был красив, могуч, приветлив, терпелив, а ещё никто ему в дружине слова поперёк сказать не смел.
И он забрал Яргу из Ясеневых гор, чтобы доставить прямиком в Скуру, стольный град Каерского царства.
Разумеется, она была в ужасе. После встречи с кочевниками Ярга уверилась, что ничто её уже не напугает, но потом случилась та страшная ночь у костра в грозу, когда за незримой границей угольного круга кишела нечисть. А теперь девушка оказалась во власти иноземца-северянина, который громадными ручищами мог при желании разогнуть подкову. Довеском к Хауку оказались его бравые ребята, не спускающие с неё хмурых взглядов, будто Ярга была исчадием нечистой силы.
Поначалу она так и решила – её приняли за ведьму и теперь везут судить. Северяне колдунов не жаловали, уважали только жрецов, которые хоть и баловались со сверхъестественными силами, но служили богам куда более рьяно, чем в прочих царствах. Особенно почитали Перуна, что для народа суровых воителей вполне очевидно.
Ясное дело, в Скуру Ярга не хотела – в их с Дивом планы прогулка по северным землям не входила. После Ясеневых гор он собирался так же тропами вывести девушку прямиком в Белую Персть, чтобы они могли направиться за конём. Но теперь она не представляла, что делать. Ярга была бы рада сбежать, уверенная в том, что Волк обязательно разыщет её, да только люди Хаука от неё не отходили.
Молодой князь расспрашивал о том, кто она и откуда, а главное – как оказалась в горах совсем одна. Но Ярга не сказала ему ничего, кроме своего имени. На её упрямое молчание Хаук лишь качал головой и улыбался, будто был уверен, что она рано или поздно всё ему откроет.
Ярга не понимала природы этой уверенности, как не ведала причин, по которым князь оставался столь спокоен, пока однажды ночью, когда они уже спустились с гор в долину, во время привала не услышала разговор.
Каждый раз на ночёвку для неё ставили небольшой шатёр. Насколько Ярга поняла, это была личная походная палатка Хаука, которой он пользовался редко и которая теперь стала для неё укрытием и тюрьмой. В ту ночь Ярга замышляла совершить побег. Она притаилась в палатке на своей тоненькой лежанке, сшитой из шкур, ждала, когда все уснут, но услышала разговор.
Её привлёк голос Хаука, глубокий и громкий, привыкший командовать. Ему отвечал кто-то из дружины, кажется, один из друзей, с кем в пути князь общался на короткой ноге. Чтобы слышать лучше, Ярга покинула лежанку и подползла к самой стенке холщовой палатки.
– …Не ведьма, стало быть? – донёсся до неё обрывок вопроса.
– Нет, – хрипло ответил Хаук. – Ты видел то украшение, которое мы у неё в вещах нашли? Такие только урдинские рабыни носят.
Ярга обмерла при этих словах. Вот почему Див не позволил ей надевать монисто, неспроста назвал ханский подарок унизительным. Но что для кочевника вещь привычная, то для других – клеймо. Или же Джахсаар умышленно подарил его Ярге на глазах у всех, чтобы подчеркнуть, что «ученица» – не ровня его дочери Батру, которую Вак-Ши так и не выбрал. А Див позволил, стерпел, чтобы не начинать ссору с ханом.
Хаук сам проверял её вещи. Украшение он рассматривал не слишком долго, почти сразу вернул. Куда сильнее его заинтересовал меч. Всё оружие князь у неё забрал, да и чему тут удивляться? Она была их узницей, даром что кандалы не надели.
Ярга старалась не дышать, покуда не дослушала разговор до конца.
– Думаешь, сбежала от старого хозяина? – предположил витязь.
– Может, и сбежала, – тихо ответил Хаук. – А может, и убила его, оттого и молчит – боится, что её вернут обратно, что осудят за всё, через что ей пройти пришлось у этих дикарей.
Ярга зажала рот ладонями, чтобы не вскрикнуть от возмущения.
– Кто знает, что с ней там делали, – с горечью в голосе продолжал князь. – Попала от одних пленителей к другим, вот ей и страшно признаться. Но я её обижать не собираюсь.
Повисла пауза. Какое-то время до слуха доносился лишь треск костра. Ярга даже подумала, что оба витязя ушли и вот он, её шанс сбежать. Но тут снова заговорил второй воин.
– На что она тебе?
– Ты видел, как молния в скалу ударила, а потом гроза ни с того ни с сего началась? – вопросом на вопрос ответил Хаук.
– Ну.
– Знаешь, я думаю, мне сам Перун к ней дорогу показал той ночью, чтобы я её из гор вывез и спас. За службу отблагодарил, – усмехнулся князь. – Нравится она мне, брат. Что хочешь обо мне думай.
– Я думаю, что ты упал с коня и головой хорошенько ударился. На что тебе беглая урдинская рабыня?
– Про то, кем она была, забудь, – строже велел Хаук, вся весёлость тотчас улетучилась из голоса. – Вины её в том нет, и я её упрекать тем, что она вынесла на своём недолгом веку, не собираюсь. – Князь смягчился и тише добавил: – Я её у себя поселю, а там уж она сама решит, кем ей в моём доме быть.
Ответ Ярга не разобрала. Возвратилась на свою лежанку и свернулась калачиком в ожидании, пока лагерь уснёт, но прочие витязи ещё долго переговаривались. Беспрестанно обходил кто-нибудь место их стоянки. Пару раз она попыталась высунуться из палатки, но всегда натыкалась на широкую спину Хаука, который так и сидел у костра, будто одну её и караулил.
Ярга попыталась приподнять край полотна с другой стороны, но везде он был натянут так плотно, что и ладонь не просунуть, а порезать его было нечем. От досады она расплакалась. От ощущения, что вдруг в самом деле сделалась пленницей, а ещё от мысли, что до сих пор Волк за ней так и не пришёл. То ли сгинул в тех горах, а то ли бросил бестолковую обузу на растерзание нежити да посмеялся над её глупостью.
Она плакала, глотая тихие горькие слёзы, плакала до тех пор, пока не уснула, а на рассвете Хаук посадил её пред собою на резвого коня и увёз в Скуру.
Терем у князя был большой, под стать ему, и такой же красивый. Стоял он на окраине города внутри неприступных крепостных стен, но имел собственный сад и несколько добротных хозяйственных построек.
Было у Хаука две сестры. Старшая, Адела, рано сделалась вдовой и возвратилась под братнину крышу. Младшая, Далия, ходила в невестах, но замуж не торопилась – у брата им жилось сытно и спокойно. Обе княжны вели хозяйство и не жаловались на судьбу. Яргу они приняли приветливо, но настороженно. Хаук запретил им определять девушку в прислугу, сказал, что она их гостья.
Хороша гостья! Одна в чужой стране, так что и бежать некуда, да и местных дорог она не знала.
Поначалу Ярга дичилась. Ей в Каерском царстве всё казалось чересчур громким, ярким и внушительным. Северяне жили в более суровых условиях, но всё же умели обустраивать быт и растить крепких, здоровых детей. Их дома были выше, вина крепче, а оружие тяжелее. Даже скотный двор располагался на первом этаже, в подклете[5], а на втором и третьем – жилые комнаты, для сохранения тепла суровыми зимами.
Но дни шли, никто ни разу не сказал ей обидного слова, не попрекнул куском, не назвал беглой рабыней.
Адела и Далия взяли девушку под своё крыло, ради брата, конечно, и Ярга всё ждала подвоха, косого взгляда или лукавой улыбки, насмешки. Но ничего такого не случалось.
Далия в первый же день потащила Яргу в баню, а после поделилась с нею нарядами. На вопрос, не жалко ли ей, только отмахивалась, мол, брат ещё купит. Так у чернавки из Благоды вдруг появились расшитые рубахи и юбки с атласными поясками, а ещё ленты, бусы и золочёные височные кольца. А обувь… Наверное, впервые в жизни обувь действительно пришлась ей по размеру.
Но на том роскошь не закончилась.
Ей выделили собственную комнатку на женской половине. Она была меньше комнат сестёр, но ничуть не хуже. Окно со ставнями открывалось в сад, под ним росла молоденькая слива, которая уже успела набрать плоды. Каждое утро Ярга открывала ставни и с наслаждением любовалась кучерявым деревцем, будто было в нём что-то волшебное.
Адела, хоть ни на чём не настаивала, но быстро привлекла Яргу к делам в тереме, и та без возражений помогала. К работе ей было не привыкать, да и делала она всё споро. Умела прясть, ткать и шить, готовила простую еду, но весьма сносно. И не перечила. Хлеб свой Ярга отрабатывала исправно, и Адела всё чаще улыбалась ей, когда вечерами они вместе садились за рукоделие. Она охотно учила девушку песням и молитвам, какие были в ходу в Скуре, и порой дивилась, как быстро Ярга всё схватывает.