Ни Адела, ни Далия на гостью брату не жаловались, а она всё ждала, когда же они попытаются настроить его против неё, против чужачки без роду и племени.
Так прошёл месяц.
Разгорелось мягкое северное лето, тихое, влажное, безропотное. Оно принесло первые урожаи на каерскую землю и первый покой в смятенную душу Ярги, которая уже отчаялась увидеть Волка снова, будто бы даже смирилась с тем, что он бросил её в горах. Одно лишь смущало девушку – сам Хаук.
Нужно было ослепнуть, чтобы не заметить, что князь ухаживал за ней. Это ничуть не походило на то, как вели себя с ней прежде деревенские парни. Хаук держался иначе. Мог прийти к ней с маленьким подарком: какой-нибудь милой безделицей вроде раскрашенной свистульки или берестяной шкатулки с расписной крышкой. Мог ни с того ни с сего привезти целого ягнёнка и велеть сёстрам накрыть пышный стол к ужину. А мог вечером позвать Яргу на прогулку, подарив ей собранные в собственном саду ромашки. Со стороны этого великана подобный жест виделся донельзя милым. Он не распускал рук, боясь напугать девушку, но в его глазах Ярга видела куда больше, чем просто заботу.
Адела и Далия однажды вскользь признались, что прежде Хаук не бывал дома столь долго и часто. Либо в дозорах пропадал с дружиной, либо не покидал царских палат неделями. Кажется, сёстры были очень довольны, что брат вспомнил, где его дом. Они обменивались счастливыми взглядами, прятали улыбки и всё украдкой поглядывали то на Яргу, то на Хаука.
Глупо было отрицать, что князь хорош собой. А ещё он был воителем, которого в Скуре все уважали. Его дружину каерцы прозвали Перуновым войском – совсем как богатырскую дружину бога молний и грома из легенд. На их щитах красовался его почётный знак – Перуново колесо. Говаривали, что Перун уважает их за ратные подвиги и не обделяет благословением, поэтому в какой-то миг Ярга даже задумалась: что, если и вправду сам бог молний показал Хауку дорогу к ней? Быть может, той страшной ночью именно его она видела.
Однажды утром, когда молодой князь уезжал с дружиной, все три женщины вышли его проводить. Он расцеловал сестёр в обе щеки, а вот Ярге лишь руки поцеловал, да и то как-то смущённо. За его конём ещё пыль не успела осесть на дороге, а Далия сказала с лисьей улыбкой:
– Кабы ты позволила, он бы ножки твои целовал, а не ручки.
– Полно вам, – попыталась отмахнуться девушка.
Да только сёстры, кажется, давно этот разговор замыслили.
– Любит он тебя, – прямо призналась Адела, беря Яргу под руку.
– Сам по секрету нам говорил, что любит. – Далия взяла её под другую, и вместе они спустились с крыльца, чтобы прогуляться по саду возле терема. – И принимает тебя со всеми тайнами да секретами.
– И тебе неплохо было бы принять уж его, наконец, – заключила Адела.
Говорили они мягко и беззлобно, без иной ревности, свойственной сёстрам, как те, кто искренне желал единственному брату обрести счастье, а не просто воевать во славу царя и Перуна, но всё же Ярга растерялась их прямоте. Она лишь смущённо улыбнулась, не зная, что ответить.
Разве смела девушка открыть им настоящие причины своих сомнений? И дело даже не в царевиче Иване, который теперь казался ей кем-то далёким и совершенно недостижимым. Она могла бы сказать, что у неё есть жених, да только рядом с Хауком царевич выглядел ненастоящим, фальшивым, что ли. И кольчуга его золочёная казалась хлипкой рядом с добротной кольчугой Хаука, которую Ярга даже поднять не могла, не то что вздеть на себя. И все удалые россказни Ивана отдавали сказками да хвастовством, в то время как молодой князь вовсе молчал о своих победах – больше за него люди вокруг рассказывали. Не говоря уж о развороте плеч и взгляде. Иван был добрым молодцем, совсем зелёным, Хаук же успел сделаться бравым мужем, пусть разница в возрасте меж ними не была столь велика. Конечно, Иван был царевичем с замашкой на батюшкин престол, а Хаук – лишь князем в дружине с собственным теремом, только второй выглядел куда более реальным и милым сердцу. Ярга невольно признавалась себе в том, что успела привыкнуть к семейству и дому Хаука за этот месяц.
Но был ещё Серый Волк и сговор меж ними, о котором шерстяной негодяй, вероятно, позабыл, едва избавился от неё. Наверное, нашёл иное решение проблемы вместо пера Жар-птицы.
Как он мог забыть о ней так легко? Как мог не выручить из плена какой-то горстки витязей, когда даже орды кочевников не убоялся? Как могла она столь легко привязаться к нему? От этого становилось особенно горько, ощущение чего-то несбывшегося тяготило душу.
Оружие Хаук так Ярге и не вернул, но у неё по-прежнему оставались прочие вещи. Даже монисто болталось на дне котомки рядом со свёртком. В том свёртке пожухли три кустика разрыв-травы. Каждый раз, когда взгляд Ярги падал на котомку, она вспоминала о них, а ещё о том, как улыбался ей Див, когда они нашли эту траву в целом море трав Баш Урды. Оттого-то глупое девичье сердечко и ныло беспрестанно, ведь он даже не человек, а нежить, и она совсем ничего о нём не знала. Но знала твёрдо лишь одно: минул месяц, а Волк за ней так и не пришёл.
Потому Ярга решилась поговорить с Хауком в Перунов день на празднике, куда он отвёл её спустя неделю.
Отмечали этот праздник шумно, всей Скурой. Славили воинов-защитников, коим выпала честь после смерти вступить в небесное Перуново воинство, и будут они защищать Явь от нечисти из Нави и пировать в светлом Ирии.
Работать в Перунов день запрещалось. Нарушение этого правила считалось неуважением и строго каралось, в том числе самим Перуном, как гласили предания.
Каерцы хорошо подготовились к празднику: все улицы стольного града украсили, а на центральной площади устроили подобие ярмарки. Там пекли пироги, разливали мёд и жарили мясо. Огонь для всех костров и жаровен добыли поутру жрецы Перуна.
Праздник начинался у капища. Там торжественно собрались все обученные воины Скуры. Они нарядились в лучшие доспехи и взяли с собой оружие. От капища под пение жрецов витязи прошли гордым маршем вокруг города, а после возвратились к священному месту. Затем последовали обряды освящения оружия Перуновым огнём и нанесения оберегающих знаков на доспехи.
Пред капищем высился идол – громадная статуя Перуна в три человеческих роста из потемневшего от времени дуба. Ярге это божество показалось мрачным и пугающим. И ничуть не похожим на того грозного мужчину, что встретился ей в Ясеневых горах. Но то был лишь идол, которому приносились различные дары: кто-то щедро насыпал монет, кто-то возложил шелом урдинского военачальника, а кто-то пожертвовал лучшую пищу со своего стола. Однако главной жертвой стал прекрасный тонкорунный баран с витыми рогами. Его кровью окропили подножие статуи. На крови жертвенного барана жрецы заговаривали оружие и мазали ею лики воинов, делая их неуязвимыми к всякой скверне на весь будущий год.
После ритуалов наступил черёд боевых состязаний. Лучшие воители Скуры сражались между собой в огороженном кругу на мечах, но силу свою они показывали не людям, а богу-громовержцу. Ярга мало удивилась, когда Хаук вышел победителем.
Затем народ наблюдал, как юношей посвящали в воины. Вот только перед этим им предстояло пройти ряд серьёзных испытаний и лишь после назваться воинами Каерского царства. Ничего подобного Ярга в Благоде не видела, да и не до праздников ей было, покуда работала.
Наконец настал черёд всеобщего пира, прямо на главной площади поставили столы с угощениями. Готовили для него все хозяйки в городе, никто не скупился. Хмельной мёд лился рекой, звучала музыка, воины проводили новые бои, но уже потехи ради. Всю ночь должен был продлиться пир, а веселье – и того дольше. Хорошей традицией для воина считалось провести ночь с женщиной, дабы подтвердить свою мужскую силу не только на ратном поле. Ярга об этом слышала прежде. Подобное проявление доблести казалось ей смешным, но то было раньше, пока в её жизни не появился Хаук, который весь пир от неё ни на шаг не отходил.
Выпил князь не слишком много, но девушка боялась, что мёд ударит в голову и позволит распустить руки до того, как она что-то решит. Однако ничего такого не происходило.
За общим столом Ярга всё больше слушала истории о ратных подвигах своего друга, словно каждый человек хотел поведать ей о том, насколько князь хорош. И она бы не удивилась, если б он сам попросил друзей о том, да только не таков был Хаук – в этом Ярга уже много раз убедилась. Он не хвастал ни перед кем. С подчинёнными вёл себя сурово, но почтительно. Проявлял заботу о ближнем. А ещё истово верил в богов и их милость.
Когда же за столом сделалось более шумно, чем празднично, князь вдруг предложил:
– Прогуляемся немного?
Ярга согласилась, хоть и предпочла бы задержаться. Потому что прогулка наверняка означала разговор, а она по-прежнему сомневалась.
Они пошли бок о бок по краю площади. Миновали торговца леденцами и засыпанный опилками загон, где мальчишки устроили петушиные бои, а затем двинулись вдоль длинного ряда прилавков.
– Скажи мне, милая Ярга, нравится ли тебе Скура? – осторожно заговорил Хаук.
«Началось», – невольно подумала она.
– Нравится, княже. – Девушка опустила очи.
– Любо ли тебе живётся под моей крышей? – продолжал вопрошать Хаук.
– Любо. – Она поплотнее запахнула на груди платок с кистями, который подарила Далия.
Вечер не был прохладным, но отчего-то ей захотелось спрятаться. А ещё занять руки, чтобы князь не вздумал взять её ладонь в свою.
– Не обижают ли тебя мои сёстры, нежную и кроткую лебёдушку? – Голос мужчины зазвучал мягче.
– Что ты, княже! – Ярга встрепенулась. – Они обе ко мне добры, обе со мной приветливы и ласковы, обе будто родные мне стали.
– И ты им родная, – князь улыбнулся в бороду, – и мне тоже.
Девушка невольно ускорила шаг. Они свернули на ту широкую улицу, где вечером витязи выставляли боевых коней, но уже стемнело, поэтому улица опустела. Почти всех коней разобрали хозяева, лишь несколько скакунов пофыркивали в стойлах. Ярга успела пожалеть, что выбрала такую безлюдную дорогу, и теперь искала, на какую бы улочку свернуть, чтобы поскорее возвратиться на праздник.